Михкель Мутть - Международный человек
Это могло случиться только здесь, в Эстонии.
Свою роль играло и то, что в каком-то смысле они были маргинальны. По сути, они не принадлежали ни к одной национальной группе. А здесь, в Эстонии, им были чрезвычайно рады.
И потому они спокойно могли расстаться со своей прежней родиной — было бы желание. Тут они могли родиться заново, тут открывалось второе дыхание. Дворец был для них высшим уровнем. Поэтому они относились к своей деятельности с уважением, без насмешки и издевки, как это делал иногда Фабиан.
Молодежь и старики
Оттеснить зарубежных эстонцев не было никакой надежды, с ними молодым пришлось смириться. Но желчь в них кипела и злость искала выхода. К тому же был еще один круг политиков со своими амбициями и претензиями.
Можно было предположить, что национально-патриотически настроенная молодежь считает своими основными противниками бывших партийных деятелей, работавших в государственном аппарате во времена застоя. Они были коллаборационистами, при их молчаливом согласии, а порой и при явном попустительстве совершались всякие мерзости. И потому — вон из наших рядов! Этот вывод напрашивался при чтении их возвышенных деклараций. И все же это было не так.
Линия фронта проходила в другом месте, и критический огонь не поражал красных дедков. Отнюдь не бывшая номенклатура была основным противником “чистых и этически ранимых”. К старикам, которым было за пятьдесят, над которыми хотя и подтрунивали, хотя и давали им понять, что они путаются под ногами, все же относились снисходительно и даже обменивались с ними шутками. Удивительно, как “отцы и дети” вместе высмеивали партийные собрания, гражданскую оборону и прочее, а ведь когда-то для стариков это, несомненно, составляло высший смысл жизни.
Дело в том, что старики все равно были уходящими. Они не представляли никакой опасности для молодых на карьерной лестнице. Они были вне игры. Они надеялись еще несколько годочков повегетировать и дотянуть до пенсии.
Поэтому молодые не задирали, например, Ассамалла, который в Норвегии, служа в советском посольстве, был объявлен персоной нон грата и выслан из страны. Естественно, он был тесно связан с КГБ. В канцелярии он работал специалистом в сфере международных договоров. В какой-то степени он знал эту работу, уже хотя бы в силу своей долгой практики. Шеф решил подержать его в этой должности до тех пор, пока молоденькая Сиуге Сооле не закончит дополнительные курсы по той же специальности в Беркли.
Ассамалла был смешной. Он часто делал движения как в беге на месте, давая понять, что еще полон энергии. Его любимым высказыванием в последнее время было: “Запустим это дело и, как пить дать, сделаем рыночную экономику!”
“Политики” не трогали и Клондера, который входил в список общей канцелярии и практически ничего не умел делать и который по этой причине симулировал телефонные звонки и просил знакомых, чтобы те звонили ему, пусть коллеги видят, как он занят.
Или господин Хаакна. Он тоже ничего не умел, он работал здесь с давних пор и выдавал загранпаспорта. Чтобы напомнить о своем существовании, он время от времени с важным видом спрашивал у Фабиана или у “политиков” о каком-нибудь государстве: “Какая у нас с ними разница во времени?”
Еще спрашивал про валюту, сколько это будет в эстонских кронах. Получив ответ, бормотал: “Ясно”, — чиркал что-то в своем настольном календаре и с решительным видом устремлял взор куда-то вдаль.
Хаакна был непосредственно связан с КГБ, но в отличие от Клондера и Ассамалла, помалкивающих об этом, у него на столе открыто лежала книга “КГБ — теория и практика”. Шеф, увидев это, скривил лицо и отдал Фабиану распоряжение, чтобы книгу убрали с глаз долой.
“Политики” издевались над этим случаем, но не слишком зло.
Зато они фыркали на тридцатичетырехлетнюю Терье, которая раньше работала гидом и владела четырьмя иностранными языками.
Они высокомерно относились к Андресу, который когда-то работал вице-директором в агентстве новостей. Также они давали понять крайне скромному Оттю и суперответственной толстощекой Дагмар, что им пора исчезнуть за горизонтом.
Своими основными соперниками двадцатипятилетние считали тридцатипятилетних и сорокалетних. Последние не знали от них ни милости, ни пощады.
Как было сказано, во второй канцелярии, занимавшейся бывшим Восточным блоком и Россией, работали люди, связанные с бывшей верхушкой Москвы, трудившиеся там на дипломатическом поприще или работавшие в консульстве. Несомненно, они знали свой объект лучше, чем “политики”. Но те смотрели на них сверху вниз и насмехались над “специалистами в русском вопросе”. Они отыскивали ошибки в каждом их действии и при всяком удобном случае подчеркивали, как то или иное дело вершится в Америке.
Также доставалось от них юристам, окончившим Тартуский университет. Они якобы тоже ушиблены советскими потемками. Они смеялись над учителем обычаев и этикета, потому что сами они читали настольную книгу дипломатического протокола на английском языке и обнаружили, что там все намного проще, чем в исполнении господина Якоба.
Но кто чаще других попадал им на зуб, так это Коэрапуу. Особенно часто доставалось ему от Андерсона: “За что он только зарплату получает?!” Хотя все знали, что именно Коэрапуу добывает для них валюту за кофейные зерна и силикон, чтобы они могли ездить за границу и делать политические анализы.
Дорогие поколения
Всему этому есть свое объяснение. В конце концов конфликт поколений наблюдается в любом обществе. Поколения сменяются. Одно поколение вершит свои дела и заканчивает конформизмом. Затем приходит другое поколение с новыми идеями, оно реализует их и в конечном итоге само неизбежно конформируется.
В нормальном обществе это происходит, когда дети молодых и разгневанных людей становятся дееспособными. С ними приходят новые импульсы. Так это происходит. Время приходить и время уходить.
И в этом нет никакого трагизма. Проблемы возникают тогда, когда в обществе начинается бурление и меняется парадигма, вследствие чего нормальная смена поколений приобретает сумбурный характер.
Своего рода смена поколений происходила и в Советском Союзе. Но она была извращенной, как почти все в том обществе.
Особенностью сего явления была геронтократия. Это проявлялось не только на уровне политбюро. Советское общество боялось свежих веяний и поэтому не допускало молодое поколение к управлению в том возрасте, в котором их сверстники на Западе уже осуществляли свои идеи на практике.
В Советском Союзе нужно было терпеливо ждать. Так складывалось, что только к сорока годам удавалось занять те или иные ключевые позиции. Другое дело, сохранялись ли в этом возрасте импульсы, чтобы их реализовывать и хотелось ли что-нибудь делать самостоятельно. По всей вероятности, нет. Именно на это система и делала ставку. На нынешних тридцатипятилетних и сорокалетних пришлось время государственной независимости. При старой системе был бы их черед встать у руля. Но они внезапно очутились в другом обществе, где действовали другие правила. Они должны были приспособить свой жизненный цикл к этим новым правилам. Но как? Это было невозможно. По новым правилам они должны бы уже сделать передышку и наслаждаться плодами своего труда.
“Но позвольте, — могли бы они сказать. — Мы еще не успели себя проявить. Теперь наша очередь”.
Но очередь смешалась. Сзади напирали новые, пришли “политики” и захотели сразу вступить в конкурентную борьбу.
При этом не стоит игнорировать факт, что у многих молодых была более качественная подготовка по специальности, чем у их конкурентов, бывших на пятнадцать лет старше. Сейчас возможности для обучения невероятно расширились. И хотя наиболее предприимчивые и талантливые тридцатипяти-сорокалетние ходили на курсы, интенсивно изучали языки и прилагали всяческие усилия, чтобы наверстать упущенное, им было трудно конкурировать с теми, кто уже в школе овладел компьютером и, учась в университете, стажировался за границей.
Вдобавок у молодых было еще одно очень важное преимущество.
Это уже обретенное со школьной скамьи отношение к жизни, которое можно обозначить в двух словах — пробивная способность и знание, что жизнь — это рынок и конкуренция. По сути, у большинства людей зрелого возраста эта способность и это знание отсутствовали. У тех же, чей подростковый возраст выпал на середину восьмидесятых, эта способность возникла поразительно быстро. И на них, как заметил Фабиан, не сказалось сковывающее воздействие советского общества.
Эти молодые не хотели ждать дюжину лет и не считались ни с какой очередью. Они были полны энергии и хотели немедленно действовать.
Проблему можно было рассматривать с двух точек зрения. Одно дело, какие преимущества того или иного поколения были полезнее для общества как такового. И другое — что было бы справедливее с точки зрения гуманности. Но среднее поколение не собиралось складывать оружие, поскольку было еще дееспособным, а некоторые даже продолжали развиваться.
