Юрий Буйда - Третье сердце
Из своего укрытия Крикри с замирающим сердцем следила за тем, как он массировал женское тело, наносил крем, подкрашивал там, припудривал здесь, пока тело не начинало играть, превращаясь в настоящее произведение искусства, прекрасное и лакомое. Крикри хотелось схватить их всех, утащить в какой-нибудь свой тайничок, задушить, спрятать.
Работая с женскими телами, Тео не позволял себе никаких вольностей, никаких слюней. Лицо его сохраняло сосредоточенное выражение, даже когда женщины, впадавшие от его манипуляций в нешуточное возбуждение, начинали учащенно дышать и постанывать. Иногда он отступал на шаг-другой, чтобы оценить работу, и лицо его со сдвинутыми к переносью белесыми бровями, перебитым боксерским носом и выпяченной нижней губой казалось почти суровым. Женские тела были для него материалом, и Тео вожделел к ним не больше, чем скульптор – к мрамору или сырой глине (впрочем, может быть, нет ничего глубже, темнее и разрушительнее, чем такое неявное вожделение).
Бедняжка Крикри млела от жары и духоты в тесном чулане. Когда же натурщица занимала место на египетской кушетке или у декоративной колонны, хромоножка начинала сопеть и чесаться, оставляя глубокие царапины на своих бедрах и грудях. Если бы Тео внезапно открыл дверь чулана, он увидел бы потную, красную, растрепанную Крикри с текущими из носа соплями, вывалившейся из кофты грудью и задранной до пояса юбкой. Но Тео никогда не открывал дверь, он спокойно мирился с прихотями Крикри, которая, однако, считала его спокойствие равнодушием.
Она любила разглядывать фотографии голых женщин – много сдобы, много кружев – и голова у нее кружилась от счастья, а на глаза наворачивались слезы. Эти женщины, представавшие перед ней во всей своей вызывающе непристойной наготе, нагло ухмылялись, дерзко глядя в объектив, и была в них какая-то высшая красота и высшая правда, красота и правда, которые, если воспользоваться выражением Апостола, были превыше всякого ума. Потому что фильдеперсовые чулки ведь и впрямь превыше всякого ума.
Она раздевалась, разглядывала себя в зеркале и постепенно убеждалась в том, что грудь у нее не хуже, чем вот у этой брюнетки, а бедра даже получше, чем у той блондинки.
Она надевала чулки, вставала перед зеркалом подбоченясь и с интересом разглядывала себя, от напряжения приоткрыв рот и забывая шмыгать носом. Оставалось только нагло улыбнуться своему отражению в зеркале, но тут ее охватывал страх, и она гасила свет.
Когда же Тео однажды предложил ей сфотографироваться вот так, голышом, в одних фильдеперсовых чулках, она вспыхнула и закричала:
– Я не шлюха! Да, я калека, но я не шлюха! Ты предлагаешь мне это только потому, что я калека! Ты никогда меня не любил! Тебе нужна только вся эта грязь, грязь! Ты дышишь этой грязью, ешь ее, наслаждаешься ею, ты сам – грязь! Но не смей смешивать с грязью меня! И перестань, перестань улыбаться! Я тебе не дура!
Тео покачал головой. Ох уж эта загадочная французская душа!..
10
Вернувшись домой, Федор Иванович вбил в стену крюк и повесил на него клетку с птицей. Поднялся к себе. Квартира была небольшой: гостиная, маленькая столовая и спальня. Он снял пальто и шляпу, положил на каминную полку коробочку с овечьим камнем, открыл шкаф и обнаружил, что вещи Крикри пропали. Ни пальто, ни шуб, ни платьев, вообще никакой ее одежды. Обувь тоже исчезла. И белье.
Федор Иванович проверил несколько ее тайничков – они были пусты.
Налил себе коньяку, выпил и закурил.
Если это не кража, значит, Крикри сбежала, прихватив с собой вещи, которые он безотказно ей покупал. Тео заглянул в ларчик, в котором хранились ее драгоценности и его военные награды, но ларчик был пуст. Она забрала даже его награды – французский Военный крест с бронзовой пальмой, Военный крест с серебряной звездой и два русских Креста святого Георгия.
Тео не был сентиментальным человеком. Но этими военными наградами он дорожил. Этими четырьмя крестами, французскими и русскими, а еще адриановской каской с позолоченной кокардой в виде двуглавого орла, хранившей следы пуль и осколков. Каска состояла из трех деталей – штампованного колпака с вентиляционным отверстием, которое закрывалось прикрепленным к колпаку гребнем, и небольших стальных полей, крепившихся к колпаку. На полях изнутри располагались два проволочных кольца для крепления подбородного ремня. Подшлемник был сделан из кожи и войлока с прокладкой из гофрированной жести. Каска была изготовлена из слишком тонкого металла и плохо защищала от хорошего сабельного удара или прямого попадания пули. Федор Иванович хранил ее в большой коробке. Он никогда не доставал каску из коробки, даже не чистил ее – просто хранил, как хранил эти кресты, два французских и два русских. И вот кресты пропали.
Он открыл нижнее отделение секретера, где хранилась коробка с каской, – там ничего не было. Значит, исчезла и каска. Значит, Крикри забрала свою одежду, обувь, свои драгоценности, а вдобавок прихватила его кресты и даже адриановскую каску с золотым орлом. От этой каски не было никакого проку, но Федор Иванович не хотел с нею расставаться. Не хотел – и все тут.
Он поднялся на третий этаж и постучал. Из-за двери донесся недовольный голос мадам Танги:
– Это вы, мсье Тео?
– Простите, мадам, вы не знаете, где Крикри?
– Крикри? – В голосе хозяйки прозвучало неискреннее удивление. - Откуда же мне знать, мсье?
– Она ничего вам не говорила?
– Мне? А что она могла мне сказать?
– Извините, мадам.
На лестнице ему встретилась малышка Лу.
– Она у мясника, – шепотом сказала она, не глядя на Тео. – Я видела, как он помогал ей нести вещи. Шесть чемоданов, мсье. Он дважды возвращался за вещами, а она пряталась в кафе.
– Пряталась?
– Пряталась, мсье, – твердо повторила Лу, на этот раз смело посмотрев ему в глаза. – Как воровка. Как распоследняя тварь.
– Спасибо, Лу.
Он надел пальто, сунул в карман револьвер – час был поздний – и вышел на улицу.
На улице не было ни души. Горели редкие синюшные фонари. Со стороны площади Абесс доносился скрежет каких-то механизмов: там строилась станция метро, о которой много писали в газетах. Где-то вдали лаяли собаки. В те годы жители Холма держали около шести тысяч собак - Монмартр все еще считался деревней, где жить было небезопасно.
Тео пришлось долго стучать, прежде чем наверху отворилось маленькое окно и испуганный голос мясника спросил, что ему нужно.
– Я хочу поговорить с Крикри.
– Я собирался спать…
– Мне нужны не вы, мсье, а Крикри.
Ему пришлось подождать, пока мясник – Тео вспомнил, что его звали Полем, – открыл дверь. Поль был явно смущен и растерян, хотя и пытался выглядеть спокойным. Увалень. Тюфяк. Подкаблучник. Брибри.
Он молча проводил Тео в гостиную, где их ждала Крикри, одетая вполне по-домашнему, в халате с открытой грудью, но, черт возьми, в шляпке.
Она сидела на стуле прямо, со вздернутым подбородком. Лицо ее было скрыто вуалью.
– Не хотите ли рюмочку ликера? – смущенно спросил мясник.
– Благодарю, – отказался Тео. – Крикри, верни кресты и каску.
– Каску? – Мясник с удивлением посмотрел на Крикри.
– Я не знаю ни про какие ваши каски, – надменно проговорила она из-под вуали. – Ни про какие кресты.
– Боже мой, ma biche, какая каска? – спросил мясник.
– Моя каска, – сказал Тео. – С орлом. И четыре креста. С бронзовой пальмой, с серебряной звездой и еще два Георгия. Это военные награды. Они дороги мне, Крикри.
– Мы не брали у вас никаких крестов, – проговорила Крикри горловым голосом. – Нам ничего чужого не надо.
– Я не уйду, пока не получу назад своих вещей. – Тео сел на стул, положил на стол шляпу. – Четыре креста и каска, вот и все, что мне нужно.
Крикри издала звук, похожий на рычание.
– Ты хочешь сказать, что я воровка?
– Нет, – сказал Тео. – Я этого не говорил. Просто отдай мои вещи, и дело с концом. Речь идет всего-навсего о вещах. Вещи, Крикри, мои вещи.
– Ты хочешь сказать, что я воровка. – Она подняла вуаль. Ее полная белая шея пульсировала, как жабий живот, а лицо покрылось красными пятнышками. – Ты сумасшедший. Я читала про тебя в газетах. Ты сошел с ума прямо в зале кинотеатра. Посмотрел фильм и тронулся умом. Ты иностранец и сумасшедший. Ты обвиняешь меня в воровстве… – Она с трудом перевела дух. – Уходи, Тео. Если ты не уйдешь, я сообщу полиции о твоих темных делишках. Ты знаешь, о чем я говорю: о фотографиях. О тех самых фотографиях.
Мясник переводил взгляд с Крикри на Тео: он ничего не понимал.
– Крикри, – сказал Тео, – я пришел по-хорошему. Ты забрала шубы, пальто, платья, жемчуг – все, что я тебе подарил. Я не возражаю.
Туфли, шубы, жемчуг, кольцо с бриллиантом… Что ж, что случилось, то случилось. – Он помолчал. – Отдай каску и кресты, больше мне ничего не нужно. Крест с бронзовой пальмой, крест с серебряной звездой и два Георгиевских. Пожалуйста, Крикри.
