Владимир Бацалёв - Первые гадости
Укрытие возраста не столько подгоняло карьеру Антонины Поликарповны, сколько помогало удерживать взятую высоту заведующей, ибо районные начальники всех мастей и званий, знавшие ее как одну из любовниц или подруг, но пившие по утрам чай или кофе, рано-поздно шли на «заслуженный» отдых, а прибывающим на повышение мать Лени казалась сверстницей и милой подружкой. Она предлагала свою собачью верность представителям обоих райкомов, представителям всех торгов, даже соседних, представителям УБХСС и еще одному совершенно бесполезному человеку — массажисту эрогенных зон. Эти представители и массажист часто наведывались к Антонине Поликарповне на квартиру, а увозили коробки продуктов, чтобы холить тело деликатесами и не топтаться в очередях за пустяками вроде сливок и диетических яиц.
От райкома комсомола к Антонине Поликарповне ездил сын эпохи по молодости лет, но как посыльный на общественной работе, потому что на правах близкого знакомого ездил второй секретарь: он и пайку забирал отдельную да и в комсомол попал из торговли.
Появившись у заведующей строго по графику, Андрей обнаружил в коридоре поленницу книг, а через открытую дверь рассмотрел в Лениной комнате еще и штабель, уложенный по всем правилам складского искусства «в связку». Ожидая, когда Антонина Поликарповна вынесет в коридор коробки и пакеты, Андрей полистал книжки и во всех наткнулся на библиотечные штампы.
— Откуда это добро, Тоня? — спросил он у хозяйки «Молочного» и квартиры.
— Ленька таскает всякий хлам, — ответила хозяйка, которая книгой признавала только доставленную по блату.
— Понятно, — сказал Андрей, хотя ничего не понял, но уже уловил нечистое.
— Ты бы ему на выпускном вечере сунул почетную грамотку, — намекнула Антонина Поликарповна.
— Сделаем грамотку за достижения в спорте, — пообещал смело сын эпохи и стал носить коробки с продуктами вниз, в открытый багажник черной «Волги».
Как всегда, у подъезда Андрея обступили бабки, до него скучавшие на лавочке:
— Мил начальник, продай нам по банке финского сыра. Бога за тебя молить будем.
— Ага… щас… продам… а сам голодный останусь, — сказал Андрей и увидел Леню.
Верный почитатель «Камасутры» шел по бордюру и нюхал баночку гуталина, изредка хлюпая носом от счастья. Зная, что Андрей тоже рвется к сердцу Победы, Леня попытался увернуться от встречи, но Червивин поманил его пальцем, чтобы из любопытства выяснить происхождение книг в квартире. Леня бросился врать напропалую, не заготовив алиби, но всякий раз оказывался пойман на мелочи.
— Сознавайся, дурак, ворованные? — спросил прямо Андрей.
— Нет, — ответил Леня, — списаны, как ненужные и утратившие политическую актуальность.
— Такую литературу не списывают, я сам знаю, — сказал сын эпохи. — Значит, ворованные.
— Списанные.
— Ворованные.
— Списанные по инвентаризации.
— Тебя, дурака, не жалко, пусть хоть сажают, — сказал Андрей. — А вот если твоя мать пострадает, этого тебе многие не простят.
— Списанные в утиль, — держался из последних сил Леня.
— Ладно, завтра придешь в райком, поговорим.
Хотя в образе райкома комсомола ничего кошмарного для дельца от просветительства не таилось, да и наплевать было, по большому счету, на этот райком, но Леня, вспомнив недавнего дядю из толпы, который запретил ему почтовую связь с немецкой девушкой, перепугался и сбивчиво признал кражу книг и даже воровство паспорта, припутав сюда же руководящую роль Простофила.
— Ну ты и дурак, — сказал ему Андрей. — Немедленно отдай книги этому своему Простофилу, а сам исчезни: не высовывай носа из квартиры месяца два. Может, обойдется.
— А с паспортом что делать? — спросил поверженный Леня.
— С паспортом? — задумался Андрей. — Ну-ка, пошли.
Они завернули во двор магазина, где Десятое яйцо жег костер из молочной тары.
— Надо похоронить, — сказал Андрей.
Паспорт упал на угли, скрючился и стал похож на кусок шашлыка.
«Инквизиция», — подумал Леня.
«Я волком бы выгрыз бюрократизм», — подумал Андрей, мешая костер палкой…
Спустя минуту сын эпохи укатил в райком распределять среди инструкторов и секретарей молочные продукты, а Леня опрометью бросился к Простофилу с криком, что все пропало, спасайся, кто может.
Простофил только на словах казался удальцом, а на деле тоже был трус приличный. Вдвоем они ринулись к Дому книги, схватили первого же перекупщика намертво и оптом продали ему все оставшиеся штабеля и поленницы, из трусости продали по рублю за штуку в штабеле и по пятьдесят копеек — из поленницы, но денег у них и так оказалось порядочно. На радости, будто все концы ушли под воду, они купили портвейна и сели пить в подвале, то оплакивая библиотечное добро, спущенное за бесценок, то нюхая по очереди баночку гуталина, то рассуждая, что самые длинные ноги у фигуристок, потому что те имеют преимущество в коньках. И когда выползли на свет Божий, в теплый и светлый майский вечер, чтобы на ощупь поискать окурков на тротуаре, к ним подошел некто с розовым бантом и голыми коленками и спросил:
— Который час, дяденьки?
— Полночь, девочка, — ответил Простофил за двоих…
А Андрей в то же самое время пришел к Победе на свидание и, желая, с одной стороны, развеселить девушку, а с другой стороны, поведать, какая все-таки сволочь этот ее одноклассник Леня, предложил:
— Хочешь, ради прикола одну историю из жизни твоих друзей?
И рассказал, закончив такими словами:
— Но самое интересное, что паспорт был Аркадия Чудина. Он замсекретаря тут, в школе, помог мне организовывать несколько мероприятий. Неплохой парень, но уж больно заученный, одно слово — Чудин… Ха-ха-ха…
Он бы давно ушел из этой квартиры, в которой никого не знал и к нему никто не тянулся, в которую затащил его Андрей, а зачем? — непонятно. Он бы и не приходил сюда вовсе, отметил бы со своим классом праздник последнего звонка в парке, но Червивин сказал: «Так надо», — и вот он слоняется по комнатам, не зная, к какому косяку прислониться. Совершенно очевидно, что он лишний на этой вечеринке комсомольских работников и активистов. Спросить бы у Андрея, зачем он здесь? — но Андрей до сих пор не подошел, задержанный райкомом и мероприятием.
«Так надо», — сказал Червивин. Сказал, словно сам не знал, кому и для чего, а просто передал поручение. «Может, сейчас мне предложат работу в райкоме? — подумал Аркадий. — Но вряд ли: я не из их теста, у меня все на лбу написано. Комсомол мне нужен, как строка в характеристике. О марксизме-ленинизме я хочу знать ровно столько, чтобы от меня отвязались все, у кого возникнет желание проверить, сколько я знаю о марксизме-ленинизме. Что у меня общего с этим проходимцем на спортивной работе, которому зарплату надо бы выдавать не деньгами, а вымпелами и значками ГТО? Или вон с той гогочущей девушкой, заплывшей жиром от маминого усердия и ликвидирующей комплексы руководителя на комсомольском поприще? Или с тем жизнерадостным голубоглазым Митрофанушкой? Или с ликующим черноволосым лоботрясом, годным лишь на организацию Ленинского зачета в средней школе?.. Нет, я, конечно, ничего не имею против них лично. Комсомол — организация всеобщая, как среднее образование, поэтому идиоты в ней должны присутствовать, но почему все идиоты собрались на руководящих постах?»
Аркадий, наконец, прислонился к стене коридора и вспомнил утро. Подтянутая, уже созревшая для общественной работы первоклассница в белом фартуке и белых сандалиях поделила среди выпускников гирлянду колокольчиков, и актовый зал зашелся перезвоном, словно стадо привели с выпаса. «Интересно, как у Победы прошел последний звонок?» — только успел подумать Аркадий, и в дверях выросла Победа. На пороге она оступилась, засмеялась и посмотрела на Аркадия сначала как в воду, а потом как в зеркало, поправляя волосы. Тут же объявился Андрей и, вскинув руку, сказал:
— Физкультпривет, парень! Молодец, что пришел.
— А зачем я пришел? — спросил Аркадий.
— Так надо, — сказал Андрей.
— Мне так надо, — пояснила Победа.
— А больше тебе ничего не надо? — спросил Аркадий.
— Кстати, это моя невеста, — сказал сын эпохи. — Смени-ка тон и перейди на «вы».
Тут же Червивин достал бутылку шампанского, вынул пробку, никого не напугав выстрелом, и засиял от проделанной работы.
— Вот это ловкость! — вскрикнула девушка, заплывшая жиром.
— Вот это класс! — вскрикнул голубоглазый Митрофанушка.
— Вот это молодец! — вскрикнул черноволосый лоботряс.
— Вот это официант, — сказала Победа..
Когда заиграл сам собой магнитофон, Победа очень захотела, чтобы Аркадий пригласил ее на танец.
— Не хочу, — сказал Аркадий.
— Ну и дурак, — сказала Победа, а сама увела Аркадия на опустевшую кухню силком.
