Арман Лану - Пчелиный пастырь
— Да уж, пофартило нам! — говорит Ом.
Немцев десять человек, включая команду. Двое из них уже дубасят в дверь «Тамариндов». Грубый голос откликается:
— Закрыто! Schloss![23] Комендантский час! Schloss! Черт бы вас побрал!
Дверь трещит и распахивается. В ресторанчике зажигается свет. За фигурой хозяина в рубашке можно различит)? танцевальный зал, пальмы, стойку, автоматы. Двое немцев идут за стойку, снимают телефонную трубку, трясут аппарат. Операцию возглавляет молодой лейтенант — серебряная вертикальная рыба в этом аквариуме, пронизываемая лучами электрического света. Он как будто озадачен. Каталонец вопит, что он здесь совершенно ни при чем.
Тяжелый катер разворачивается и становится рядом с обыскиваемым судном, зажатым между своим тюремщиком и причалом. Лейтенант принял решение:
— Спускайтесь, господа. При попытке к бегству стреляю. Быстро!
— Schnell! Schnell! Los! Rasch! Rasch![24]
Между причалом и катером переброшена доска. Мимо двух солдат, стоящих на берегу с автоматами в руках, проходят Англичанин, Видаль и Эме. Эме останавливается. Над его головой разрывается небо. Вспышка выстрела направо от бистро, среди тамариндов; они падают на землю ничком. И тотчас же еще вспышка.
— Achtung! Achtung! Террористы!
Фрицы поворачивают автоматы и прочесывают зону, откуда послышались выстрелы. Эме уткнулся носом в липкое полено. Он ползет к кабачку, открытая дверь которого образует неправильный параллелограмм. С тяжелого катера немцы прыгают на маленький, оттуда — на понтон. Эме ползет на локтях. По-пластунски, как учили в Сен-Сире, на курсах офицеров запаса. А пули-то настоящие, господин лейтенант! Чье-то тело падает рядом с ним.
— У меня тут еще одна, — говорит Ом. — Achtung, мотоцикл!
Он выдергивает чеку из гранаты, размахивается и бросает. Пенный тайфун! Подброшенный в воздух паяц с негнущимися ногами головой вниз все падает и падает. Понтон сотрясается от волн и взрывов. Какая-то женщина визжит от ужаса.
— Пошевеливайся! — говорит Ом.
Эме снова чувствует себя в бою. Он встает во весь рост, спотыкается о чье-то мягкое тело, и голова трупа ударяет его в живот. Еще какой-то звук. Глухое «ах», всплеск воды от падения тела. Он бежит за Омом, над головой ему салютует автоматная очередь.
— Беги вперед. Шпарь в туннель…
Эме бросается в черную пасть. Бежит несколько человек, их оглушает эхо своих шагов. За ними гонятся немцы. Это хорошие солдаты, и к засадам они привыкли. Прожектор на катере поворачивается ко входу в туннель и косо освещает его. Эме припоминает. Здесь два очень узких туннеля, служащих продолжением один другого. Ими пользовались девчонки. Со сводов сочится вода. Они бегут со всех ног, но сзади больше ничего не слышно. Немцы, должно быть, еще не поняли, что произошло — что это гранаты, ловко выкраденные Омом из какой-то солдатской сумки, — думают, что их атаковали с другой стороны.
Первый туннель позади. Становится светлее. Пробивается луна и выхватывает из темноты кирпичные опоры, анемичную пальму, агавы. Товарищи опередили Лонги. Он понимает, что надо бежать быстрее. Грохот, должно быть, разбудил весь город, к немцам придет подкрепление, и как раз с той самой стороны, куда направляются они. Задыхаясь, он вбегает во второй туннель. Перед ним два светящихся глаза. Из темноты возникает автомобиль. Яркий свет. В этом свете на расстоянии друг от друга мчатся силуэты людей. Эме бежит из последних сил. Гул его шагов отдается под сводами туннеля, как в кошмарном сне. Он бежит, но словно не продвигается вперед — это он-то, который пробегал стометровку меньше чем за одиннадцать секунд! Позади немцы — они подстрелят его при этом ярком витринном освещении! Спотыкаясь, задыхаясь, он проскальзывает между стеной и бампером ситроена. Вовремя! На сей раз немцы действительно совсем рядом — ослепшие на свету совы. Автоматы неучтиво плюются. Немцы исчезают. Люди вокруг него говорят по-испански или по-каталонски. Пуля разбивает левую фару.
— Кончено, — говорит Ом. — Сматывайтесь!
Ом заносит гранату — оборонительную французскую гранату, бросает ее в машину и присоединяется к остальным. Они драпают как проклятые. Они на дороге, которая идет за туннелем. Позади них нет ничего. Они бегут уже не с прежней быстротой. Ситроен взрывается. В туннель летят камни.
— Порядок, — говорит Ом.
Он карабкается на откос. Смутно видны огни Пор-Вандра. В стороне морского причала оживление. Перед Эме, еще не все рефлексы которого пробудились, возникает чудовище — оно медленно двигается и тяжело дышит. Качается красный фонарь. Это по железнодорожному пути едет товарный поезд — едет в Баньюльс, Серабер, Испанию.
— Ты с нами? — спрашивает Ом.
— Вы собираетесь перейти границу?
— Ты что, спятил? Просто воздухом дышим. А ты свободен, сам знаешь.
Лонги чувствует себя опустошенным. За этими людьми смерть идет по пятам. Если они не собираются переходить границу, то какой смысл…
— Если ты возвращаешься в Перпиньян, повидайся с Пиратом. Расскажи ему, как было дело.
Англичанин, Видаль и Ом вскакивают на подножку. Проводник закрывает за ними скользящую дверь. Поезд набирает скорость, проходит перед оглушенным Лонги. Он еще долго будет слышать стук его колес, удаляющийся по направлению к Полилю.
Со стороны Пор-Вандра одна за другой следуют три машины с яркими фарами — они едут по направлению к «Тамариндам». Эме карабкается по винограднику на косогор. Вдали пофыркивает поезд. Машины осторожно подъезжают к туннелям. Все вокруг дышит Вергилиевым покоем, который полнят своим потрескиванием кузнечики. Перед Лонги возникает тропинка, по сторонам которой растут агавы. Здесь есть даже светляки, пахнет апельсиновым цветом. Он слышит крики фрицев. В четырехстах, может быть, в пятистах метрах в свете фар носятся тени. Должно быть, они уже раскусили маневр с поездом, так как машины гуськом едут назад по направлению к Пор-Вандру.
Эме останавливается перед низенькой стеной, вдоль которой растет подстриженный кустарник в цвету, распространяющий медовый запах. Это мирт, который так чудесно пахнет — куда до него апельсиновому дереву! Эме перелезает через стену и падает в сад, на зеленый дерн. Справа на пригорке — дом с надстройками. Неожиданно механическое пианино заиграло вальс 1900 года. Эме видит оранжерею, стекла которой блестят обманчивым блеском. Благоразумие требует идти дальше, но он не в силах. Вся левая половина спины и левое плечо болят нестерпимо, и если бы он сплюнул, то сплюнул бы кровью. Он шатается. Он погружается в тепло влажной земли, видит светло-желтые ботинки, вытягивается и опять проваливается в Черный поток.
Куры кудахчут уже давно. Ему кажется, что это сон. Нет. Куры здесь, по другую сторону стекол. Он оживает от сна, как от обморока. Он плохо помнит о том, что произошло, и почти не помнит о том, каким образом он сюда попал. Это клетчатое одеяло, которым он укрыт… Приподнявшись на локте, он смотрит на подушку, которую ему подсунули под голову, — подушку, где изображена улыбающаяся женщина, одетая по моде 1925 года. Живая женщина лет пятидесяти смотрит на него и улыбается. Можно подумать, что это та самая, которая вышита на подушке.
— Ну что, лучше вам? Вы так хорошо спали!
Этот низкий, музыкальный, подчеркнуто заботливый, как того требует хорошее воспитание, голос похож на голос Сары Линдер.
Куры кудахчут уже давно. Ему кажется, что это сон. Нет.
— Куда вы направляетесь?
— В Перпиньян.
Да разве он знал куда? Он только что внушил себе это. Кто решил это за него? Ах, да! Военнопленные. Какой сегодня день? Суббота? Все завертелось так быстро! Рука у него в повязке Вельпо. Что же такое у него с правой рукой?
— Спасибо, мадам, — на всякий случай говорит он.
Она улыбается потому, что улыбается он, и потому, что на его улыбку невозможно не ответить. Но он этого до сих пор так и не понял. Все понемногу проясняется. Это… да… это испанская пословица, которую приводил Мальро… или… или же нет, это подпись под листом «Капричос» Гойи… А может быть, и то, и другое… «Заря разгоняет призраков». А эта женщина милая. Он правильно сделал, что пошел полем. Надо добраться до Перпиньяна. Никто не догадается, что он замешан в деле с катером. Немцы не успели проверить их удостоверения личности. Узнать его? Они были только тени для других теней. Документы у него в порядке. Ах да, кроме немецкого пропуска, о котором говорил Пират. Ладно, если его допросят, он будет размахивать своим трехцветным удостоверением Французского государства. Террорист? Что за чепуха! Он заблудился. По неосторожности. Он невинен, как пташка. А если его не станут допрашивать, и того лучше. Он возвратится в «Грот» как ни в чем не бывало. Соланж и так знает слишком много и не захочет знать еще больше. А оттуда он отправится в Управление, где о Симоне не скажет ни слова. Кто сможет в чем-то его заподозрить?
