Герман Садулаев - Бич Божий: Партизанские рассказы
И так хотелось, чтобы она скорее стала взрослой, чтобы смогла понять. Совсем уже скоро она поймет. И все поздно.
Эти картинки раньше она дарила папе на каждый праздник, зимой и летом.
Теперь она рисует только холодных кукол в дерзких нарядах, с бриллиантами в волосах и коровьими глазами. Потому что это красиво. И кукол зовут, как арэнбишных красоток: Синди, Джессика, почему-то мужское — Сэм.
Что же ты за человек, как ты просрал свою жизнь, как просрал ее детство?
А скоро мы все умрем.
Серый снег за окном опадает как пепел.
Анвар Берзоев оторвал свой взгляд от окна и посмотрел прямо перед собой, на сидящего рядом с журнальным столиком человека с крохотной чашкой кофе в ладони.
В маленький кабинет без стука зашла высокая девушка в черном костюме.
— Георгий Анатольевич, ваш водитель спрашивает, можно ему отлучиться на полчаса пообедать?
— Конечно, Ксения. Спасибо. Передайте Михаилу, пусть заедет за мной в три.
Девушка вышла. Мужчина, кивнув головой в сторону закрывшейся двери, спросил:
— Ебешь ее?
Берзоев скривил лицо укоризненно и ничего не ответил.
— Ну, поебываешь ведь, признайся, старый развратник. Или уже не стоит? Сколько там тебе лет?
— Ты, я вижу, совсем разошелся…
Мужчина достал из кармана пиджака пачку сигарет, щелкнул по днищу и поймал выскочивший фильтр губами. Пошарил в карманах брюк, достал дешевую одноразовую зажигалку и закурил.
— Ладно, забудь. Это нервное.
— Проехали.
— Что скажешь насчет речи?
— Гоша, по-моему, ты злоупотребляешь националистской риторикой.
— Ты, Ваня, меня не обижай. Риторика — это у педросов и прочих холуев, они тебе какую хочешь риторику изобразят: хоть националистскую, хоть коммунистическую. Им до пизды, лишь бы остаться у кормила, которое одновременно кормушка. А я русский националист. И никогда этого не скрывал.
Берзоев покачал головой и стал перебирать лежавшие на столе перед ним листы с текстом.
— Ты хочешь, чтобы тебе бил морду именно русский полицейский? Для тебя это главное? Так те омоновцы, которые на митингах дубинками мозги массажируют, в большинстве своем русские. Чем тебе не русский мир и порядок?
— Если я предам Россию, то пусть меня русские парни отпиздят до смерти. А сейчас они сами служат предателям и врагам нации.
Мужчина докурил сигарету до половины и затолкал ее в пепельницу, уже полную окурков.
— И потом, Ваня, ты же сам националист. Просто не русский. Ты должен меня понимать.
— Нет, Гоша. Мой национализм мне отбили еще в детстве, вместе с почками. Когда в одном городе меня мордовали за то, что мать звала меня Ваней, а в другом — за то, что отец называл Анваром. В конце концов, я пошел в спортивную секцию и занялся боксом, чтобы защищать оба своих имени, мочиться на два фронта.
— О, да! Ты же принц-полукровка. А я Гарри Поттер. И все-таки ты мыслишь национально, я всегда это отмечал.
— Наверное, да. Но это только потому, что сейчас все не так, как во времена классического марксизма, сейчас все наоборот. Тогда буржуазия защищала национальные интересы, а пролетариат был интернационален; во всяком случае, в теории. А теперь буржуазия космополитична — не на словах, а на деле. И широкие массы инстинктивно противопоставляют идеологии глобальной элиты свой частный национализм.
— Ты сам это признаешь! Левый протест против глобализма неэффективен. Только националистические идеи могут быть ресурсом новой революции.
— Гоша, не заставляй меня повторять банальности. В России революции всегда одного цвета, красного, цвета крови. Коричневыми могут быть только погромы. А погромы — это еще не революция. Или уже никогда не революция. Погромы — то, что нужно власти: это ресурс ее легитимации, сам прекрасно понимаешь.
— Я не призываю к погромам.
— Слава Аллаху, этого еще нам не хватало.
У Берзоева на столе зазвонил телефон. Он поднял трубку, но услышал только шипение, которое сменилось короткими гудками. Георгий посмотрел понимающе.
— Прослушка глючит.
Берзоев опустил трубку на рычаг и пожал плечами.
— Да и не будет никакой революции.
Минут через сорок Берзоев все же отредактировал речь Георгия Анатольевича Невинного, кандидата в губернаторы. Невинный забрал листки, исчерканные карандашом Анвара, и уехал. Почти сразу вслед за Невинным сам Берзоев вышел из редакции оппозиционной газеты, надев бежевое пальто и шарф.
Он пошел по улице, немного боком и подняв ладонь к лицу, пытаясь защититься от холодного ветра со снегом, который, казалось, шел горизонтально. Небо было серо-голубое, пустое, как глаза идиота, и делало вид, что не имеет к происходящему внизу никакого отношения.
Над проезжей частью колыхалась огромная растяжка, залепленная снегом. Слоган призывал голосовать за кандидата от партии власти. Сам кандидат присутствовал неподалеку — в виде огромных билбордов с его фотографией: он жмет руку президенту. Или президент жмет ему руку. Пес их разберет. Но оба улыбаются в объективы фотокамер и в глаза электората: кандидат улыбается широкой, открытой улыбкой, президент — немного сурово, но в целом тоже доброжелательно. Жирная подпись под фотографией гласит: «Мы — вместе!»
«Вместе — с кем?» — подумал Берзоев. Друг с другом, наверное. Не с нами. Дружат против своего народа. Да и дружат ли? Каждый как волк готов вцепиться в глотку вожаку стаи, стоит только Акеле промахнуться… вместе…
«Все говорят, что мы вместе, все говорят, но не многие знают — в каком…» — вспомнил Берзоев строку из песни Виктора Цоя. Интересно, а Цой был русским националистом?
Город прятался от непогоды за стеклами кафе, за стенами домов. Редкие прохожие спешили свернуть во двор или зайти в парадную. Машины двигались медленно, ожесточенно работая дворниками на лобовом стекле.
Анвар Берзоев жил в этом городе уже почти двадцать лет. Он остался в России — в большой России — после окончания института. В этот город его привезла женщина. Русская женщина. Мать Евы. Его дочери.
Ее зовут Ева. Ева Анваровна Берзоева. Так написано во всех документах. Так написано в школьном журнале. Мать Евы не сменила свою русскую фамилию, не взяла фамилию Берзоева, когда они зарегистрировали брак. Но дочь носит фамилию отца.
Может быть, только до совершеннолетия. Может, когда ей будут выдавать паспорт, она возьмет фамилию матери. Он поймет — дочери жить среди русских, с фамилией Берзоева она будет чувствовать себя неуютно. Может, нет. Пусть решает сама.
Не очень-то у них получилось. Все это — семейная жизнь, совместные походы в магазины, воспитание ребенка, супружеские долги. Сначала они часто скандалили. Потом стали жить отдельно — каждый своей жизнью. Говорят, всегда виновны оба. Но Берзоев главным виновником считал себя. И не потому, что позволял себе много, нарушал чистоту и святость супружеских уз — хотя и это было. Просто потому, что мужчина. Женщины и дети не могут быть ни в чем виноваты.
Вот только зря все родственники — с той и с другой стороны — покачивали головами с выражением всезнайства. Мол, мы-то всегда понимали. Не живут в одном гнезде орел и ласточка. Это тут ни при чем. Разве мало русских мужчин, расстающихся со своими русскими женами? Да еще тяжелее, грязнее, кошмарнее.
Просто разные люди.
А Ева — Ева вырастает красавицей. Умницей. Говорят, что метисы бывают необычайно красивы и талантливы. Анвар — тоже метис, но на нем природа отдохнула. По крайней мере, сам он считал так. А Еву вознаградила всем, что упрятала от отца.
Если бы не Ева…
Если бы не Ева — жизнь была бы простой. Не так ныло бы сердце. Ночами не мучила бы бессонница. Не терзало бы чувство вины. Жить было бы легко.
Только в душе дул бы холодный северный ветер, ветер пустоты.
Такой же зябкий и мерзкий, как тот, что сейчас пробирается за воротник пальто, накладывает свои холодные пальцы на тело и начинает медленно сжимать грудную клетку, душить.
Берзоев распрямился, открывшись летящему снегу, и обхватил голову обеими руками, как будто стараясь выдавить из нее лишние мысли, чтобы вернуться к делам.
Город — не очень большой, даже не миллионник, был тем не менее центром области. Здесь располагалось областное правительство. Недавно прошел первый тур выборов губернатора. Число зарегистрированных кандидатов было беспрецедентно большим. Несколько кандидатов было вброшено самой партией власти, спешно сформировавшей для этой цели даже какие-то подобия политических движений и общественных организаций, симулякров политической активности.
В избирательном штабе партии власти этих кандидатов называли «ловушками» или «ложными целями» — по аналогии с военно-ракетными терминами. Когда стратегическая ракета с ядерной боеголовкой оказывается над объектом, она выстреливает несколько ложных боеголовок: чтобы отвлечь ракеты-перехватчики противовоздушной обороны противника. Так же и кандидаты от симулякров должны были, по замыслу технологов партии власти, отвлечь голоса протестного электората от реальной оппозиции.
