Olga Koreneva - Интимный портрет дождя или личная жизнь писательницы. Экстремальные мемуары.
В глубине леса, куда еще он не дошел, какая-то суматоха. Меж соснами и елями, шныряют какие-то люди, идут разборки. Вдруг все исчезают, зато из-за деревьев выруливают на проселочную дорогу два «мерса». Синяя машина преследует бежевую. В бежевой – четверо в аддидасовских спортивных костюмах. Приглушенный говор: - Сейчас оторвемся. - Где флэшка? - Которая? - Та самая. - Какая? - Лопух, ты что, контузился? Компромат, - сквозь зубы выдавливает тот, что за рулем. - А, там где еще и банковские счета? - Тихо, болван. Где? - У Витьки в сумке. - Чего-о? – возмущается Витька. – Да там кроме «Панасоника» с битлами и спирта… - Где сумка? - На дереве висит. Я думал…
У того, что за рулем, искажается лицо. Витька замолкает и втягивает голову в плечи.
Библиотека. Читатель ушел. Ольга, подождав еще полчаса, выходит, запирает дверь. Приглаживает волосы. Глубоко, с наслаждением, потягивается, щурится на солнце. Внезапно бухает громкая музыка, канонада звуков. Взорвана распаренная полусонная деревенская тишь. Во всех садах и огородах люди бросают работу и выкатываются за калитки, с любопытством вертят головами. Из перелеска под битловые вопли появляется веселый Валера с массивной сумкой в одной руке и початой бутылкой голландского спирта – в другой. А на поляне, где только что были разборки, теперь – бежевый «мерс». Четверо в аддидасовских костюмах осматривают деревья. Разговор: - В ней ведь и спирт был. Искать надо там, где пьянь. - Смотрел. Там вся деревня в лежку. В пятом дворе музыка. - Битлы? Туда. Возле дома библиотекарши остановился «Мерседес». Но никто на это удивительное событие никак не отреагировал. Казалось, вся деревня здесь «отрывалась». Все, от стариков до детей и собак в хмельном угаре балдели под битлов. Ольга с Валерой отплясывали в толпе молодежи меж двором и картофельным полем, дети с визгом гонялись друг за другом, размахивая пустыми бутылками из-под импортного спирта, все поголовье местных пьяниц сидело и лежало в разных позах, некоторых хмельные жены волокли домой, два старика в валенках молча боролись на руках возле банки с самогоном. Люди из «мерса», окончив безнадежный опрос населения, вдруг увидели мохнатую собаку, с интересом мусолившую флэшку, хорошо упакованную в пластмассовую коробочку размером вдвое меньше спичечного коробока. Видно, она попахивала колбасой, и псина не могла понять, насколько эта штука съедобна. Вдруг пес, подозрительно глянув на подступающих к нему мужчин из иномарки, схватил флэшку в зубы и бросился вон со двора. Те припустили за ним. Пес то и дело останавливался, шаловливо оглядывался, подпускал к себе мужчин довольно близко, вилял хвостом, но стоило протянуть руку, как он разом срывался с места и исчезал в кустах. Потом выныривал с совсем уж неожиданной стороны. Он был размером со взрослого ньюфаунленда, хотя по виду – щенок. - Это Роки, - пояснила играющая на дороге девочка, дочка дачников слева от леса. – Он родился в мае. Ему три месяца. А вон его мама – показала она на маленькую неказистую собачонку, вынюхивающую что-то в траве. – Эта собачка теть Валина, мы у нее дачу снимаем, у Теть Вали. - Такой теленок родился у этой? - Не теленок, а дворняга, - рассудительно сказала девочка. Мужчины переглянулись. Один из них предложил ребенку: - Послушай, малышка, ты, я вижу, очень умная девочка. Наверно, собачка тебя послушает, если ты попросишь ее отдать нашу коробочку.
И у тети Сони, которую все называли Сонечкой (ну прямо как Сонечку Мармеладову, думала я, хотя вряд ли все они читали Достоевского), тоже был здесь собственный летний домик, крохотный и ветхий, но с большим огородом и картофельным полем - целых двенадцать соток! Зимой она жила в городе и преподавала в детской музыкальной школе, несмотря на пенсионный возраст. А летние каникулы проводила на этой своей даче.
Она была маленькая, худенькая, с добродушным личиком и прозрачными зелеными глазами, и в толпе или в огороде словно растворялась. Если взгляд случайно натыкался на нее, то аж икалось от неожиданности - казалось, что она только что выпала в осадок откуда-то из воздушных слоев, или выскочила из - под земли. А заглянув под челку, под которой, словно под паранджой, прятались глаза, очень хотелось угостить ее мороженным или конфетой и сказать: кушай, Сонечка.
Сонечкины родители тоже были учителями, и родители родителей тоже. Но это было давно, все они умерли, остались лишь желтые фотографии и кое-что из личных мелочей.
Каждое лето она и в жару и в непогоду до упора работала в огороде, где все произрастало обильно. Сонечке совсем не надо было столько картошки, свеклы и кабачков. С лихвой хватало той небольшой толики, что увозила осенью в рюкзаке, ведь ела она очень мало. Почти весь урожай так и оставался на грядках, и его растаскивала местная пьянь. Дело в том, что Сонечка привыкла работать "на всю катушку", к тому же она стеснялась своих деревенских соседей, у которых каждая пядь земли была засажена. А больше всего она боялась "Постановления", которое кто-то из знакомых вроде бы слышал по радио - о том, что у тех, кто неполно использует землю, участок с домом отберут. Может, оно и было когда-то в незапамятные времена, это дурацкое "Постановление", мало ли чего было в нашей стране. Ну да было, наверное. А может, и не было. Но уточнить, сходить к юристу Сонечке все недосуг, да и не пойдет она никогда, к тому же всему, что говорят по радио, она свято верит и боится. Еще она боится пьяниц, мышей, воров и убийц, потому что все они могут покуситься на ее урожай. Поэтому каждый раз перед сном она прилежно обходила свой двор, держа в руках футляр от скрипки, к котором лежал топор (это на случай бандитского нападения). Она тщательно запирала и запутывала проволокой обе калитки, при этом громко разговаривала сама с собой грубыми мужскими голосами, которые имитировала весьма искусно (чтобы спугнуть бандитов).
Сонечку все любили за мягкость характера, интеллект и удивительную уживчивость. Говорили, что она и с чертом поладит, никакая дьявольщина не собьет ее с панталыку и не выведет из себя. Еще поговаривали, что соседка ее - баба весьма сварливая и с "черным глазом", и всех, кто жил в избе до Сонечки, она насмерть сглазила, эта соседка. Последние "сглаженные" жильцы продали избу с огородом очень дешево, так дешево, что ее смогла приобрести в собственность старенькая учительница. Все жалели учительницу и с любопытством ждали, что будет. Но ведьма поссориться с Сонечкой не сумела. Что только она не делала, все без толку. И даже когда оттяпала часть Сонечкиной территории, учительница простосердечно поблагодарила ее, решив, что соседка ее выручила, глядючи, как мучается она, Сонечка, с большим огородом, ведь столько земли обработать ей не под силу. Постепенно обе женщины стали добрыми приятельницами, на диво всей деревне.
С осени по весну длились другие Сонечкины мученья. В городе, хоть и провинциальном, но все же более многолюдном, чем деревня, она не так боялась воров, мышей и убийц, (на всякий случай, правда, футляр с топором всегда при себе имела, но вот беда - с работы и обратно идти приходилось через мост. Дойдя до моста, она понимала, что лишь только ступит, и мост рухнет в реку вместе с ней. Она видела, что мост ждет ее и даже подрагивает от нетерпения, Несчастная Сонечка долго стояла возле моста, а потом, дождавшись пешехода, обманывала мост, крадучись следуя за спиной попутчика. Но тут ей приходила мысль, что мост догадался, и она поспешно возвращалась. А когда, наконец, достигала середины злополучного моста, то во всю прыть припускалась вперед. Поэтому короткий путь от музыкальной школы до дома занимал у нее много времени.
По вечерам к учительнице в гости приходили две подруги. Сначала они звонили по телефону, предупреждали о своем визите и говорили: готовь кофе. И Сонечка записывала: "Приготовить кофе". Когда подруги приходили, напиток уже ждал их. И они вместе с Сонечкой выпивали по чашке кофе в прикуску с печеньем, которое приносили с собой. За разговорами Сонечка убирала со стола кофейник и чашечки, мыла, тут ей бросалась в глаза записка: "Приготовить кофе", она спохватывалась: "Ох, кофе-то надо приготовить, что это я совсем беспамятная стала", и она снова варила кофе, разливала по кофейным чашечкам и ставила на стол. Потом она опять мыла кофейные приборы, и снова, увидев записку, спохватывалась и готовила напиток. К тому времени печенье кончалось, и Сонечка доставала из-под стола варенье, которое варила летом из своих слив и яблок и сахара, полученного зимой по талонам еще по старым ценам. Нынче талоны отменили, а цены кусаются, да и сахара нет нигде... Подруги наворачивали варенье и вспоминали, как все вместе они учились в детстве в школе, как в пятнадцать лет занимались в авиакружке и инструктор пророчил им карьеру летчиц, а потом вдруг началась война и они дружно сбежали на фронт, где действительно были потом летчицами. Вспоминали боевые вылеты своего бомбардировщика, и злополучный мост, который надо было разбомбить, так как армия отступала, а мост никак не взрывался - бомба мост не брала. Ведь строили то мост монахи. И был мост, поговаривали, с заклятьем, с молитвой какой-то, что ли... А командиром экипажа был Сонечкин жених, у них уже сговорено было насчет помолвки, подружки эту тайну знали и собирались отмечать, но не пришлось. Мост-то так и не взорвался, поэтому Сонечкина жениха за невыполнение приказа расстреляли. Он должен был спикировать на этот мост, погибнуть, а приказ исполнить. Но в составе экипажа были девчонки, а главное - Соня, и он не смог. Сонечка поняла, что мосты, даже самые невинные, все равно все мосты таят в себе коварство... Она подозревала, что коварны не только мосты, и поэтому при всей открытости и доверчивости своей была крайне недоверчива. А еще, Сонечка всю жизнь любит "благоверного"; в свое время она отшила немало женихов. На женихов ей странным образом везло. Но она навсегда осталась невестой своего командира. Все это в который уже раз обсуждали три старушки (в нашей стране женщины в шестьдесят шесть лет уже старенькие. Не знаю, как в иных государствах, хотя слышала, что там дамы в таком возрасте еще цветут, занимаются спортом, очень любят путешествовать, выходить замуж и рожать).
