Михаил Барщевский - Из жизни Вадима Осипова
Нельзя сказать, что Вадиму подобная перспектива показалась радужной. Он с одним делом уже столько времени сидит, а Пашка, проработав два года, все еще носится по сорок девятым и как проклятый принимает «улицу». Может, лучше было оставаться юрисконсультом пищекомбината — зарплата хоть и маленькая, но гарантированная. А тут…
Усилием воли Вадим заставил себя перестать думать о безрадостных перспективах адвокатского будущего и вернулся к Дзинтарасу.
Раймонд Дзинтарас к своим пятидесяти годам провел по зонам и лагерям, с маленькими перерывами, в общей сложности тридцать лет. Статьи все — из одной корзины: кража, мелкая кража, опять кража, разбой без отягчающих обстоятельств, снова кража… Первый раз сел в 45-м, почти сразу после освобождения Латвии от фашистов.
«Еще малолеткой. Либо с голодухи, либо по дури», — подумал Вадим. Но факт оставался фактом: Дзинтарас — вор. Рецидивист. Так что поговорить в суде о том, что человек случайно оступился, раскаялся, осознал и больше такое не повторится, было ну никак невозможно.
С фактическими обстоятельствами самого обвинения дело обстояло не лучше. Через три дня после выхода с очередной отсидки Дзинтарас, направляясь по предписанию начальника зоны на проживание и для трудоустройства во Владимирскую область, был задержан в «Детском мире» в Москве. Ладно, в Москву он попал проездом. В «Детский мир» зашел из любопытства. Это не беда.
Беда в том, что задержали его с поличным в момент, когда он с прилавка стащил тренировочные штаны стоимостью 16 рублей 48 копеек. Есть показания двух оперативников, задержавших его в момент кражи, троих свидетелей, которые видели штаны у него в руках, продавщицы. А для пущей радости — еще и признательные показания самого Дзинтараса — да, украл.
Ну и как его защищать? Оспаривать преступление невозможно. Говорить, что хороший, — смешно. Дзинтарас даже металлолом и макулатуру, будучи пионером, не собирал. Поскольку пионером не был. Немцы в пионеры не принимали. А при наших он сразу сел. Взывать к гуманизму советского правосудия? Бред! При двенадцати-то судимостях!
Спрашивать совета у Паши Вадиму не хотелось. Что, если имеется какой-то выход, которого он не заметил, а Паша с ходу подскажет? Наверняка растреплет, что он, Осипов, тугодум и полуумок. Надо было советоваться либо с Феликсом, но его Вадим побаивался, либо с Ириной Львовной, хотя она цивилист, уголовные дела никогда не вела и вряд ли…
«Может, оно и к лучшему? Вот вместе голову и поломаем!» — решил Вадим. Собрал свои записи, а пухлый том он переписал наполовину уж точно, отнес дело в канцелярию и поехал в консультацию. Ирина Львовна как раз должна была вести прием.
Выслушав Вадима и просмотрев записи, Ирина Львовна долго терла нос — эта привычка проявлялась, когда она попадала в затруднительное положение.
Потом неожиданно резко сказала:
— Идемте, Вадим!
И, не дожидаясь ответа, стремительно направилась к двери кабинета. При данных конкретных обстоятельствах выражение «направилась к двери» следует понимать как «сделала шаг». Именно таково было расстояние от ее стула до выхода в коридор. Поскольку для Осипова дистанция оказалась вдвое короче — Вадим сидел на стуле посетителя, — он сумел не отстать и засеменил за Ириной Львовной.
— Подождите здесь, Вадим! — несвойственным ей командным тоном остановила Вадима Ирина Львовна и повелительно указала на кресло перед кабинетом заведующего.
«Ого! Интеллигенция может злиться», — удивился. Вадим и послушно сел.
Первые несколько минут Вадим из-за двери ничего не слышал. Видимо, разговор начался в спокойных тонах, Но очень скоро до ушей стажера стали доноситься обрывки фраз, правда, только в исполнении Коган.
«Поймите, Феликс, нельзя так ломать мальчика!».
«Я его „патрон“ или вы?!», «По какому праву вы издеваетесь над человеком?!», «Я не хочу видеть Вадика ремесленником!», «Он будет гордостью консультации, это я вам говорю!».
Вадим смутился. Он не собирался подсылать Ирину Львовну к Феликсу. А выглядеть все начинало именно так Он не хотел, чтобы милая интеллигентная старушка нервничала из-за его рядовой 49-й. Кроме того, Вадим вдруг почувствовал, что на него наваливается груз ответственности перед патронессой за авансы, которая она выдает Феликсу на его счет.
Неожиданно дверь открылась, и из нее выскочила взбешенная Ирина Львовна. Ни до, ни после Вадим ее такой не видел.
Вдогонку звучали слова Феликса:
— …именно потому, что я не желаю его видеть только цивилистом и бесхребетным эстетом!
— Пойдемте, Вадим! — приказала Коган и, не оборачиваясь, зашагала по коридору.
Минут через пять секретарь консультации зашла в кабинет Коган, где Ирина Львовна еще раз просматривала записи Вадима, а сам он, испытывая явное неудобство за доставленные ей хлопоты, молча ерзал на стуле.
— Вадим Михайлович! Вас заведующий просит зайти.
— Я пойду с вами, Вадим! — сразу отреагировала Ирина Львовна.
— Нет. Ни при каких обстоятельствах, — уверенно отказался Осипов. — Я уже взрослый мальчик, Ирина Львовна! Спасибо. И так вы из-за меня переволновались!
— Только не хамите Феликсу, прошу вас. Я знаю, что вы можете сорваться. Это не интеллигентно, Вадим! — напутствовала стажера патронесса.
«Кто бы говорил!» — не зло усмехнулся про себя стажер.
Вадим переступил порог кабинета и еще не успел закрыть дверь, как заведующий, не поворачивая головы, не отрывая взгляда от бумаги, которая была в его руках, заговорил:
— Вадим Михайлович! Я знаю, что вы не просили Ирину Львовну ко мне приходить. Я знаю, что вы не видите путей защиты вашего рецидивиста. Но это — ваши проблемы. Вы хотите стать адвокатом — станьте. Или мне вам няньку нанять? — На последних словах Феликс повернулся к Вадиму и посмотрел на него с изрядной долей раздражения.
— Только, пожалуйста, молодую и длинноногую, Феликс Исаакович. Если, конечно, не боитесь, что это будет меня отвлекать от освоения тонкостей истинных высот адвокатского мастерства! — неожиданно для самого себя выпалил Вадим и как мог ехиднее улыбнулся.
Заведующий открыл было рот При этом лицо его побагровело.
Вместо ответа Феликс откинулся в кресле и засмеялся. Потом сказал:
— А вот теперь, юноша, извольте доказать, что за вашим хамством прячется что-то помимо наглости и дури! Все, идите! — И вернулся к документу, остававшемуся у него в руках.
На следующий день Вадим отправился в следственный изолятор на свидание с подзащитным. Осипов ожидал увидеть подобие неандертальца, да еще с руками, покрытыми татуировкой от ногтей и до плеч, с расписанной шеей, — хрестоматийного уголовника-рецидивиста вроде того, кого защищал неделю назад.
В кабинет завели невысокого, коренастого, стриженного «под ежика» тихого человека, очень, казалось, стеснительного. Двигался Дзинтарас мягкой походкой, глядя под ноги. Он лишь однажды быстро взглянул на Осипова и опустил глаза. Пройдя к привинченному стулу для подследственных, Дзинтарас сел, положив руки на колени. Никаких записей, которые всегда носят с собой на свидание с адвокатом, у него не было.
Вадим рассматривал подзащитного, пытаясь подобрать слово, которое наилучшим образом способно охарактеризовать его состояние. Обреченность? Нет. Отрешенность? Нет. Безразличие? Пожалуй, тоже нет. Смирение? Да. Точно, смирение!
Через час, когда Вадим нажал кнопку вызова конвоя, Дзинтарас уже не выглядел образцом смирения.
Он удивленно мотал головой, повторяя:
— Ну-ну! Ну-ну! Удивили старика!
А Вадим сидел и думал: «Как там у Достоевского — тварь я или право имею? Так вот — адвокат я или право имею? Нет, по-другому — ремесленник я или право имею? Ладно, только бы дед не подкачал!»
Через неделю состоялся суд. Слушал Дело судья Белолобов. Коллеги рассказали Осипову, что Белолобов — мужик незлобивый, и хоть без высшего образования, зато пролетарского происхождения, Судьей стал сразу после возвращения с фронта и судил исходя из революционного правосознания. Главное, чтобы подсудимый не отрицал своей вины, тогда и на снисхождение Белолобова легко можно было рассчитывать. Хотя, успокоили Вадима старшие товарищи, по этому делу минимальный срок 24 месяца, а максимальный — 2 года. Так что волноваться не стоит.
Процесс шел спокойно, все чин чином. На вопрос Белолобова — «Признаете ли себя виновным?» — Дзинтарас, медленно поднявшись, тихо ответил: «Да», — и так же медленно сел обратно на скамью подсудимых, привыкать к которой ему было не надо.
Белолобов откинулся в судейском кресле, всем видом показывая, что процесс для него окончен, ему все ясно, а остальные участники суда могут «отработать свой номер» и отпустить его в совещательную комнату писать очередной приговор.
