Dasha - Ответственный редактор С
Наша первая ночь случилась в Хаконэ. В тот день он договорился со мной встретиться вечером на Синдзюку. Мы решили, что сегодня будем спать вместе, не заботясь заранее о том, где это произойдет.
— Давай поедем в купе «Романтика», — предложил Рэй и купил два билета. Даже сейчас в моей памяти иногда всплывает звук компостера, пробившего наши билеты.
Выехав из Юмото на панорамном горном поезде, на полпути мы вышли из электрички на очередной станции. Пройдя по дороге вверх, набрели на гостиницу.
— Ну что, может быть здесь, — решил Рэй.
Отворив парадные двери из матового стекла, я увидела стоявшие сбоку стенные часы. За конторкой сидела женщина. Схватив тапочки, она тут же выбежала навстречу и поставила их перед нами.
— Сколько стоят сутки? — спросил Рэй.
— На одну персону семь тысяч иен, включая ужин и завтрак, — ответила женщина.
— Хорошо, разместите нас, — тут же согласился Рэй, и женщина сразу проводила нас в номер.
Рэй взял с низкого столика мандзю и, развернув фантик, целиком отправил конфету в рот.
— Налить тебе чаю? — спросила я.
— Не надо, я сам себе налью, — ответил он.
Выйдя из ванной, я застала Рэя раскинувшимся на кровати. Он лежал, опершись на локти, в распахнутом юката, рядом с его рукой стояла кружка.
— Будешь пить? — спросил Рэй.
— Чай? — переспросила я.
— Нет, виски, из холодильника, — ответил Рэй.
— Если не выпить чего-нибудь, вдвоем в рёкане мне как-то не по себе, — позднее признался мне Рэй. После ужина, облачившись в юката, мы вышли на прогулку. На горной дорожке было темно. Наши гэта гулко стучали об асфальт. Изо рта Рэя пахло спиртным.
До Рэя у меня были мужчины, все они обычно во время свиданий вели себя шумно, изо всех сил стараясь развлечь меня. Но находясь рядом с Рэем, я чувствовала, как вокруг остывает воздух. Нечто поглощало лишние звуки и исходящее от тел тепло. Оживление пропадало так же, как и желание согреться. Это еще сильнее влекло меня к Рэю.
В Хаконэ мы оказались в самом начале лета. Ночью в Хаконэ, когда только забрезжил рассвет, Рэй стремительно овладел мной. В тот утренний час наша страсть была глубже, чем во время вечерних соитий. Утром, рассчитываясь за конторкой, я вдруг вспомнила сплетение наших тел на рассвете, и по телу вновь прокатилась влажная истома. В тот год цую затянулись. Мы шагали рядом под одним зонтом, укрывшись от моросящего дождика. Проходя мимо сувенирного магазина, я заметила выставленные на его стеклянной витрине ряды куколок, которые могли помещаться одна в другой. Сделанные по принципу русской матрешки, целых семь фигурок были выстроены по росту, от большой до самой маленькой.
— Какие хорошенькие! — не удержалась я.
— Купить тебе? — спросил Рэй. Я растерялась, медля с ответом, тогда он молча снял игрушки с полки и понёс к кассе. Расплатившись, он сунул сверток мне в сумку.
— Впервые я купил что-то женщине, — промолвил Рэй, сидя в купе «Романтика» по дороге домой.
— В первый раз ты купил вот это? — удивилась я и, смеясь, принялась одну за другой выставлять куколки на подоконник, раздвигая их туловища посередине и извлекая на свет очередную фигурку, скрытую внутри. Оказавшаяся в самой сердцевине малюсенькая куколка была величиной с одноиеновую монетку. Щелкая ногтем, Рэй по одной сшиб лишенные содержимого, полые внутри фигурки. Все они издавали один и тот же неясный глухой звук.
— Первый раз мне не хотелось сбежать со свидания, — проговорил Рэй в толчее на Синдзюку, где мы сошли с поезда.
— Сбежать? — засмеялась я и подняла глаза на Рэя. На его лице, мелькнув, тут же исчезла улыбка и легла хмурая тень.
День был еще в самом разгаре, и мы, не готовые расстаться, зашли посидеть в закусочной, где подают якитори, в переулке. Заказав по большой кружке пива, мы, дождавшись, наконец, конца дня, облегченно вздохнули. И в ту ночь я не вернулась домой, тогда я в первый раз осталась у Рэя. Уже на пороге ночи, не медля долго, я сразу впустила его глубоко в себя. Моё тело уже привыкло к Рэю. А потом я затихла в его объятиях, забывшись глубоким сном.
— Пахнет канавой, — заметила мама.
— Но здесь в округе канавы уже вроде бы нет, — ответила я. Раньше, когда я была маленькой, по обеим сторонам дороги, где я обычно играла в мяч, тянулась канава, куда постоянно скатывался мой мячик. Тогда я вылавливала его из неспешно журчавшей сточной воды и сушила мяч, шоркая мокрым боком о дорогу. Потом канаву засыпали землей, и зловоние прекратилось.
— Всё-таки пахнет сыростью.
— Может, несёт ветром с реки? — предположила я. Мама зажмурила глаза и сделала глубокий вдох.
— Река? Она же в соседнем городе, неужели оттуда?
— Если так подумать, вот уже несколько лет здесь нет летних дождей. В последнее время вместо цую, которым сейчас самый сезон, куда чаще льют, как там их называют, натанэдзую, затяжные дожди весной, — продолжала бормотать мама. Я тоже втянула носом воздух. Волнами доносился запах воды. Так пахнет жаркий солнечный день после череды дождей. «Карацую. Натанэдзую», — произнесла я мысленно. Ощущение пропитанного влагой тела ранним летом из года в год становилось всё слабее и слабее. С тех пор, как я стала время от времени ночевать у Рэя, это чувство, возникающее обычно на исходе сезона цую, начало преследовать меня постоянно. Влага вытекала из меня наружу, сколько бы я не старалась ее унять. Моё тело продолжало сочиться ею, даже после того как я вышла замуж и родила Момо. Влагу выделял не только темный и мягкий орган, но я ощущала, как она выходит с внутренней стороны глазного яблока. Каждый раз, вдыхая запах раннего лета, я чувствовала, как почва начинает уходить из-под ног. Даже сейчас.
Я еще раз внимательно перечитала дневник. Сложенный в несколько раз листок с записью «Манадзуру» лежал между последними страницами. Ничего нового. Там не было написано ровным счетом ничего больше, кроме того, что я уже обнаружила, изучая дневник в прошлые разы. Ничего большего я не могла прочесть.
Сама я не помнила, как призналась Рэю, что забеременела. Но в его дневнике это событие было записано: «Ребёнок. Срок — апрель следующего года, — сообщила Кэй с лицом, как у рыбы» — необычно для Рэя, в этой записи мелькнуло что-то вроде личного впечатления от происходящего.
Что это ещё за лицо «как у рыбы» — в первый раз читая дневник, даже будучи поглощенной поисками улик, объясняющих исчезновение Рэя, я невольно улыбнулась в этом месте.
Меня мучил токсикоз. Не прошло и двух недель с того момента, когда могло произойти оплодотворение моих яйцеклеток, как меня стало сильно мутить. Обычно, сам факт зачатия определяется немного позже. Я явственно ощущала внутри себя инородное тело. При этом, я не придавала понятию «инородное тело» серьезного значения, моё отношение к нему можно было выразить словами: «так, что-то попало».
Я недоумевала, как существо, меньше кончика мизинца, способно причинять такие физические мучения. Это постоянное недомогание сделало моё лицо похожим на рыбу.
В дневнике мне попалась еще одна фраза, выдающая чувства человека, написавшего её: «Там, где нельзя быть». Страничка датировалась целым годом раньше его исчезновения. Там, где нельзя быть. Где находился мой муж, когда эта мысль пришла ему в голову? На той же страничке следом шла приписка: «Обещание не выполнено». Имела ли эта фраза сколько-нибудь серьезное значение или нет, оставалось только догадываться. Я вновь и вновь перечитывала это место. Дневник Рэя отличался отсутствием в нем загадочных намеков, только эта страница была полна неясностей.
Токсикоз длился два месяца. Как только срок достиг стабильного периода, всё мое недомогание как рукой сняло. Я нашла этому своё объяснение: эмбрион, постепенно превращаясь в ребенка, перестал быть для моего организма инородным телом. Я принялась без разбора поглощать жирную пищу, и моё лицо уже, по всей видимости, утратило прежнее сходство с рыбой. Скорее теперь оно походило на мордочку более пушистого животного. Пока малыш, который перестал быть инородным телом, становился внутри меня все больше и больше, я жила, словно в тумане. Не могла думать ни о чем конкретном. Только моё тело, занятое монотонной работой, продолжало усердно двигаться. Я сшивала куски хлопковой ткани, выворачивала на лицевую сторону, а затем снова прошивала их сверху, так я изготовила несколько комплектов пеленок. Сейчас я ни за что не согласилась бы заниматься столь кропотливым трудом. Что делал в то время Рэй, о чем он думал, воспоминания об этом начисто стерлись из моей памяти. Тогда, словно соткав вокруг себя кокон, я перестала замечать внешний мир. Это произошло не потому, что мне так хотелось, просто, как я ни старалась, увидеть там что-либо мне не удавалось.
Нельзя сказать, что моё тогдашнее состояние знакомо всем беременным женщинам. Я не раз задумывалась, чувствовала ли я себя тогда более ранимой, и пришла к выводу, что нет. В то время ничто не могло меня взволновать. Но Рэй — наоборот. Он лишь казался спокойным, однако его спокойствие оказалось ложным. В нём было что-то ещё более хрупкое, чем в Сэйдзи. Я поняла это только сейчас.
