Каталин Флореску - Якоб решает любить
— Да, и свидетели тоже имеются, — ответил Якоб.
— Почему вы хотите пожениться так срочно?
— Господин священник, у нас романтическая история, хоть мы не так уж и молоды. Откладывать никак нельзя. — Якоб схватил Эльзу за плечи и притянул к себе.
— Уж не беременны ли вы? — Священник пристально поглядел на живот Эльзы.
Якоб шагнул к нему, наклонился и прошептал на ухо:
— Господин священник, я вам не за вопросы плачу. Если вы передумали, то так и скажите. А насчет денег, которые вы вздумали прикарманить… Где-нибудь наверняка есть ваш начальник, которого это очень заинтересует.
Они прошествовали по главному проходу церкви. Сквозь высокие узкие готические окна проникало лишь немного света. Перед алтарем священник как будто опять засомневался, решив если не препятствовать, то хотя бы отсрочить венчание, и снова обратился к ним:
— Не желаете ли вы сначала исповедаться? Нет ли чего-то, что могло бы встать между вами и Господом?
Эльза кивнула, они присели рядом на дальнем конце скамьи и наклонили друг к другу головы, как заговорщики.
Какое-то время Якоб слышал только шепот Эльзы, потом она всхлипнула, будто плакала. Между тем он развернул сверток и вынул обручальные кольца, то, что побольше, он попробовал надеть на средний палец.
— А вы? — спросил священник, когда Эльза закончила.
— Я? — удивился Якоб.
— Да, может быть, и на вас есть какой-то грех и вы хотели бы исповедаться?
— Господин священник, что вы такое говорите? — возмутился Якоб. — До сих пор моим единственным грехом была бедность.
В пыльном помещении хранились иконы и статуи Девы Марии, кресты с Иисусами и без, в котелке чернели закопченные огарки. Все это уже отслужило Господу и теперь было списано. Там и состоялась краткая церемония, бумаги были заполнены и скреплены подписями.
— Под какой фамилией вас зарегистрировать? — спросил священник.
— Обертин, — сказал Якоб.
— Нельзя, это фамилия невесты.
— А теперь и фамилия жениха.
— Так нельзя.
— Так можно, поверьте мне.
Оказалось, можно.
По окончании процедуры Якоб вручил всем трем участникам по пачке денег, которые достал из сумочки Эльзы. Перед величественным зданием церкви Миллениум в уютном Фабричном районе среди дубов и кленов священник спросил Якоба, уже сидевшего в коляске рядом с Эльзой:
— Так когда же состоится гражданское бракосочетание? Оно ведь будет, правда? Иначе я попаду в чертовский переплет.
— Каждому приходится рано или поздно иметь дело с чертом, тут уж ничего не попишешь, — ответил Якоб. — От этого никто не застрахован, даже святой отец. Но если вас это успокоит — для начала нас ждет земля, а она долго ждать не будет. У нас дел невпроворот: вспахать, посадить картошку и свеклу, посеять рапс и кукурузу. А вот после Пасхи, когда ягненочка зарежем, постучимся и к государству. Будьте здоровы, господин священник!
По дороге обратно в деревню Якоб вдруг схватился за карман, вытащил золотые часы и покачал ими на цепочке, словно хотел загипнотизировать Эльзу. «К сожалению, у меня нет ничего, что я мог бы вам подарить, кроме этих часов». Она растерянно уронила часы на колени и продолжила играть с кольцом, снимая и вновь надевая его. Потом оно застряло на распухшем пальце. Даже собственные пальцы оказались против нее.
Дома Якоб сел, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и снял галстук. Он все время посматривал на часы, словно у него была назначена встреча, мычал свою песенку и отстукивал ритм указательным пальцем по столу.
— Вы не переодеваетесь? — спросила Эльза.
— Еще нет, вам тоже пока не стоит.
— Мы еще куда-то поедем?
— Да. И вам это даже понравится.
Он смачно плюнул себе на сапоги и стал натирать кожу рукавом пиджака.
— Куда же? — недоумевала Эльза.
— Бить в набат.
Когда время пришло, он сказал:
— Поехали, теперь пора. Они наверняка все как раз ужинают.
На пути к церкви он остановился у дома коменданта замка. Не слезая с козел, он крикнул: «Штруберт, выходи!» Ему пришлось крикнуть несколько раз, чтобы добиться результата. Наконец Штруберт распахнул дверь и выбежал из дома с растрепанными волосами, пытаясь просунуть руку в рукав рубашки.
— Да где пожар?
— Пожара нет, Штруберт, но грянет буря. — Якоб спрыгнул с коляски и подошел к коменданту замка. Эльза была в таком же смятении, как и Штруберт.
— Буря? — переспросил он и посмотрел на небо, пытаясь разглядеть признаки ненастья.
— Точно. И мне надо, чтобы ты ударил в большой колокол.
— Но ведь для этого нет никакой причины.
— Есть, Штруберт, еще как есть. Но ты узнаешь причину после того, как сделаешь то, о чем я прошу.
— Колокол зазвонит только завтра утром, к церковной службе.
Якоб сделал еще шаг к коменданту, и тому пришлось отступить. Наступив на бутылку из-под вина, он поскользнулся и упал. Якоб встал над ним.
— Штруберт, да от тебя сивухой разит. Сколько тебе платит община? Может, скоро выяснится, что это чересчур много для того, кто не сообщает вовремя об ураганах и пожарах. Очень может быть, что его даже освободят от обязанностей. Твоя захудалая скотина и клочок земли тогда смогут тебя прокормить? Тебе тогда, наверное, придется как следует вкалывать. Так вот, я тебя еще раз спрашиваю, — Якоб подал Штруберту руку и помог подняться, — теперь ты видишь, что вон оттуда, с запада, надвигается буря? Черные тучи собираются? Приглядись-ка получше.
Комендант замка неуверенно ответил:
— Да, кажется, вижу. Там, похоже, и правда что-то хмурится.
— Ну вот, как же у тебя тогда язык повернулся сказать, что ничего не видишь? Будешь звонить в колокол, пока вся деревня не соберется. Я тебе махну, когда остановиться.
Он отряхнул Штруберта от пыли и по-дружески приобнял одной рукой за плечи. Когда комендант сел в коляску и поздоровался с Эльзой, Якоб добавил:
— Звонить будешь так, будто Судный день настал.
— Откуда ж мне знать, как звонят в Судный день?
— Я на тебя рассчитываю.
В тишине уютного и мирного субботнего вечера грянул набат. Люди выбегали на улицу и оглядывали небо и землю, ища, откуда ждать новой беды. Они не могли ничего разглядеть, но колокол звонил все быстрее и настойчивее, тогда селяне по одному и группками потянулись к церкви. Там их поджидал Якоб, стоя в коляске, широко расставив ноги.
В одной руке он держал вожжи, а другую упер в бок. Когда все собрались и обступили коляску, Якоб дал Штруберту знак прекратить звон. Понадобилось некоторое время, пока взволнованные люди притихли и Якоб смог говорить так, чтобы его слышали.
— Братья и сестры! Я обращаюсь к вам так, хотя не испытываю к вам особых братских чувств, так же, как и вы не испытываете их ко мне. Все вы знаете, кто я такой. Слишком уж часто вы отворачивались, видя меня. Я тот, кто пришел сюда полтора года назад в сильнейшую бурю, какой еще никогда не бывало, и сначала нашел приют у Непера. И еще я тот, кто уже почти два года работает у Обертинов, и это вы тоже, конечно, знаете. Слишком уж часто вы плевались, видя нас вместе. Но я не обидчивый. Я только удивлялся, что вы за люди такие, что дали сгореть дотла дому бедной женщины и ее отца…
— Бедной? Она не бедная, — перебил его кто-то из толпы.
— Что дали сгореть дотла дому бедной женщины и ее отца, — повторил Якоб, подчеркивая каждое слово, — и не помогли им, как обязывает нас долг со времен наших предков, которые когда-то поселились здесь. Только Непер и еще несколько человек пришли на помощь. А все почему? Потому что одна из вас отважилась высунуть голову из грязи. Из той грязи, в которой все вы с удовольствием барахтаетесь.
Мать поднимала голову все выше, пока ее удивленный и восхищенный взгляд не остановился на лице моего отца.
— Она не смирилась с такой жизнью и, так же как и я, покинула дом, чтобы найти что-то получше. Вы презираете ее лишь потому, что у нее оказалось больше мужества, чем у вас, мужиков, всех, вместе взятых. Но теперь этому конец, потому что я пришел сказать вам, что с сегодняшнего дня я — новый Обертин. Обертины вернулись, и вам придется с нами считаться. Я прекрасно смогу прожить и без вас, хотя с вами было бы лучше. И я никому не позволю совать мне палки в колеса, на этот счет пусть никто не обольщается.
— А ты вообще кто такой? Мы о тебе ничего не знаем. Откуда ты взялся? — спросил кто-то.
— Это не важно. Важно, что я есть.
Довольный отец уселся рядом с матерью. Толпа молча расступилась, образовав коридор, по которому проехала коляска.
— Это было великолепно! — прошептала мать отцу и взяла его за руку.
— Я знаю, — ответил он.
В тот вечер, скорее всего, и был зачат я. Через семь месяцев я появился на свет. Я, Якоб, но Jacob через «с», а не через «k».
Глава вторая
