Эрвин Штритматтер - Оле Бинкоп

Мать:

— Кто тебя этому научил?

— Голод.

Босоногого дружка Оле звали Ян. Он хромал и был сыном господского скотника. Дома Ян Буллерт тоже выселил цветы из горшков и завел шмелей.

Когда Оле и Яну было по двенадцать лет, барон прислал записку учителю: «…хотелось бы, чтоб в столь тяжелые для отечества времена сыновья моих работников Ханзена и Буллерта на лето освобождались от школьных занятий…» Подпись, печать: бык и корона.

Оле и Ян стали подпасками и только раз в неделю ходили заниматься с тощим пастором — готовились к конфирмации. Все остальное время они были вольными пастухами под вольным небом.

Два часа Оле бывал овчаркой, а Ян пастухом, два часа — наоборот. Оле-пастух искал шмелиные гнезда, лакомился медом, обманывал свой голодный желудок, смотрел вслед облакам, урчащим военным бипланам и перелетным птицам. Величественные мечты посещали его душу. В них он был важным господином и помещиком, насвистывал песенку, он приманивал журавлей, и те, покинув заоблачные выси, спускались к нему на пастбище. Оле говорил с журавлями, своими работниками, давал им поручения, посылал их в Африку на Серебряное озеро за апельсиновыми семенами. Он приказывал засадить землю, на которой паслись коровы, чужедальними плодами, ничто не было для него слишком дорого, покуда снова не приходила его очередь быть овчаркой и с высунутым языком гоняться за коровами.

Обессилевший мерин из парной плуговой упряжки упал на поле. Управляющий послал за живодером. Оле и Ян с трудом отвели конягу в чащу, спрятали его там и выходили. Несколько недель они пасли коров, разъезжая на нем верхом.

Но управляющий заприметил двухголового кентавра, кружившего по лугам, узнал обреченную животину, погнался на своей кобыле за маленькими всадниками и остановил их. Каждому он дал по марке за смелую езду. А мерина отвел на живодерню. На холодные монеты в мальчишеских руках капали горячие слезы.

Два пастушеских лета, две школьные зимы. Война с треском лопнула. Отец Пауль Ханзен вернулся домой целый и невредимый.

Бог милостив! Оле был конфирмован и стал носить длинные штаны. Теперь он тоже работал в лесу под началом отца, научился владеть пилой, орудовать топором, забивать клинья, складывать штабеля. Ладони его и мускулы затвердели, карманы, несмотря на тяжкий труд, оставались пусты. Как будущий наследник, он должен был помочь родителям поднять хозяйство — купить корову, поросенка, сколотить деньжат на новую черепицу.

Но ни тяжелая работа в лесу, ни вечная мелочная возня с отцовским хозяйством не задушили пастушеских мечтаний Оле. Он добыл рой диких пчел, подкормил их, подождал, покуда они размножатся, потом разделил рой, собрал мед и продал его в городе.

Оле сделал открытие — многие люди до него наблюдали пчел и писали о них. Он обзавелся пчеловодческими книгами, зимою в своей каморке читал их до одурения, грезил о пчелином городе, в мыслях непрестанно слышал жужжание и домечтался до господства над летучим пчелиным народцем.

В свое четвертое медовое лето молодой рабочий построил повозку из отходов деревенской тележной мастерской. Это был дорожный экипаж для пчел: Оле намеревался странствовать с ними по цветущим лугам — пусть себе усердствуют.

Он запряг в свою повозку на время взятую у кого-то лошадь и выехал за ворота. За воротами стоял папаша Пауль с колуном.

— Стой! Ты что, захотел, чтобы вся деревня над тобой смеялась?

Впервые в жизни Оле задрожал от гнева. Он бросился на старика, вырвал у него из рук колун и уехал туда, где зацветала сурепица.

Пауль Ханзен ломал себе голову: как обратить на непокорного сына карающую десницу божью? И господь услышал его молитвы.

Как-то раз, это была пора роения, Оле в обеденный перерыв поспешил к своим пчелам. Один рой только что вылетел за взятком. Оле пустился за ним вслед, стуча по порожнему ведру, чтобы заглушить жужжанье матки и сбить с толку рой. Уже у самой околицы он выхватил у кого-то шланг. И направил струю на суетящийся рой. Матка опустилась на летнюю светлую шапчонку своего преследователя. В мгновенье ока лицо и голову Оле облепили пчелы. У юного пчеловода дыханье сперло. Он боялся упустить рой. И, осторожно шагая, пронес свой пчелиный колпак до самой повозки.

Возчики леса и пьянчужки, обедавшие в трактире, столпившись у окна, издевались над ним:

— Хе-хе, Оле, ты что это весной меховую шапку нахлобучил? Верно, свинкой болеешь, а? Заходи-ка да погрейся!.. — Оле, не сгибая головы, шел дальше. — Глядите-ка на него!.. Эх ты, Оле Бинкоп! Оле Пчелиная Башка!.. — От пчел Оле избавился; прозвище осталось за ним.

Днем позже он был уволен с лесоразработок. Барону не нужны рабочие, у которых в голове и на голове пчелы, заявили ему. Увольнением Оле был обязан мстительности папаши Ханзена. Пусть сын на некоторое время будет наказан безработицей. Может быть, это заставит его трудиться на благо карликового хозяйства старых Ханзенов.

Оле был не менее твердолоб, чем его дед. Старик из одного только своенравия оставил свою старуху и эмигрировал в Америку. Его внук соорудил будку на своей пчелиной телеге и стал в ней жить. Когда цвели акации, его дом был возле них, позднее он перемещался под цветущие липы и, наконец, в заросли вереска. Питался Оле сухим хлебом и луком. Так он продержался до сбора меда.

Большинство деревенских жителей сторонилось чудака Оле. Об этом уже позаботились баронские подлипалы — лесничий, управляющий, их приспешники и далеко не в последнюю очередь папаша Ханзен.

В ту пору у Оле был один только друг. Батрак Антон Дюрр. Антон днем работал лесорубом, а вечера проводил возле будки Оле. Наговоров Пауля Ханзена на сына Антон не слушал.

Друзья в своих фантазиях заносились до самых звезд, а не то сводили звезды к себе на землю. Антон уже успел познакомиться с задворками жизни и любил поучать Оле. Его мысли, казалось, вдруг складывали крылья, чтобы турманом из-под самых звезд низринуться на землю.

— Хорошо-то оно хорошо, но мира тебе с пчелами не перевернуть.

— Да? Зато я сумею показать клыки и шутить с собой не позволю.

— Предпринимателей и помещиков не приберешь к рукам тем, что с завистью будешь на них посматривать.

— Это я, что ли, посматриваю с завистью?

— А кто пасекой обзавелся? — буркнул Антон.

От холодной воды таких разговоров только пуще шипела фантазия Оле. Будущий владелец пчелиного города радовался, когда друг уходил и он оставался наедине со своими высокими и ранимыми мечтами. Теперь им владело одно только желание — обзавестись лошадью, которая будет возить с места на место его телегу и будку.

Так-так! Значит, Оле мечтал о лошадях в возрасте, дававшем ему право мечтать о девушках!

Но он и о девушках мечтал. Оле был строен, волосы его цветом напоминали спелые каштаны, ветер и непогода отшлифовали его лицо, кожа пропахла цветами и воском. Но девушки смотрели на Оле как на запретный плод. Разве не жил он в будке, словно бродячий комедиант или цыган — лудильщик котлов и кастрюль? Разве не мог он после ночи любви запрячь свою кобылку и убраться подальше, прежде чем луна спрячется за лесом?

В летние ночи то хихиканье, то воркованье слышалось вокруг будки Оле, но стоило нашему пчеловоду протянуть руку к одной из любопытных девчонок, как она скакала прочь не хуже кузнечика.

— Да плюнь ты на этих малявок, — говорил Антон Дюрр, и в кармане у него шуршали листовки.

Оле ходил с Антоном в соседние деревни. В темных клетях и прокуренных трактирах Антон заводил с батраками, с крестьянами победнее и лесорубами разговоры о новой жизни, которая должна вот-вот настать. Оле раздавал листовки. Его спрашивали:

— Ну а ты что думаешь насчет россказней этого невелички?

— Пора зубы показывать, — многозначительно отвечал Оле.

— Время скоро приспеет! Рабочий люд добьется свободы! — перекрикивал его Антон Дюрр.

— Человек сам себе хозяин! — орал Оле.

По дороге домой Антон и его «распространитель листовок» скандалили и ругались так, что лес гудел и лесничему грозила опасность назавтра недосчитаться оленей.

Время шло, и жизнь, казалось, держала сторону Оле, а не маленького Дюрра. Оле и на самом деле стал править пчелиным городом. Вот он стоит, этот город, — сбывшаяся мечта в защищенном от ветра уголке пустыря.

Весна обильна цветением. Все это видят. Только Антон не видит. Вечером после работы он рыщет по округе, высматривает, где народ собирается на сходку, вербует, предостерегает. Успехов и радостей своего друга Оле он не замечал вовсе. Но разве не высился посреди растерзанного мира пчелиный город, населенный сотнею народов?

Оле стукнуло двадцать семь. В летние месяцы он жил в своей будке, а зимой — в каморке при теплом хлеве небогатого крестьянина. В его владении находились кровать, шкаф и стол. Местные девушки считали Оле закоренелым холостяком. Иные из них, некогда стрекотавшие по ночам возле его будки, были уже замужем и растили детей.