Алексей Слаповский - Талий

Талий прощал.

И думал, что может все простить, ибо девочка эта так и осталась для него чужой, посторонней.

Однажды она явилась с юным молодым человеком, совсем мальчиком, моложе ее самой и, поддерживая его, пьяненького, в прихожей, заходясь смехом, приложила палец к губам, громко прошептала Талию: „Скажи, что ты — мой брат.“

Талий, смутно помня, что это из какого-то анекдота (там — про сестру), брезгливо отцепил от нее паренька и стал втолковывать ему, что пора домой. Паренек кивнул, соглашаясь, и сполз по стенке, и лег на полу — и сладко заснул.

Ленусе вдруг показалось, что унизили ее друга — и ее.

— Я люблю его, поэл? — орала она. — Я его встретила, поэл? Это моя судьба, поэл?

— Дурочка, — сказал Талий. — Я спать хочу.

— Что?! — закричала Ленуся в страшном гневе. — Как ты меня назвал? Повтори!

— Я спать хочу, — повторил Талий.

— Ты как меня назвал? Ты с кем говоришь вообще? Ты получить хочешь? На!

И она ткнула его кулаком в лицо, в нос. Талию сделалось больно и неприятно, и он чихнул.

— Тебе мало? — кричала Ленуся. — Ничего, ты получишь сейчас! Ты думаешь, за меня нет никого? Ты сейчас увидишь! Ты увидишь!

С этим обещанием она выскочила, хлопнув дверью.

Талий сел в комнате в кресло и застыл, недоуменный.

В прихожей валялся чужой пьяный мальчик. Пьяная маленькая женщина-подросток бежит по ночной улице к каким-то своим друзьям, чтобы натравить на Талия, чтобы они избили или даже — мало ли что спьяну бывает — убили его сдуру. Глупость. Беспорядок. Смешно. Нелепо. Простота и впрямь иногда хуже воровства, подумал он, со стыдом чувствуя, что ему, пожалуй, страшновато. Именно вот так, глупо, абсурдно и совершаются бытовые убийства: в газетах вон пишут… Стыдясь, он тем не менее взял с кухни нож, но в руках его держать как-то неловко было, он сунул его в карман.

Через полчаса Ленуся пришла — одна.

— Пойми, — втолковывала она Талию виновато, но с сознанием своей правоты. — Пойми, это с первого взгляда. А ты его как собаку у порога уложил.

— Он сам улегся.

Юноша в этот момент замычал, зашевелился. Сел на полу и стал моргать бессмысленными очами, зевая.

— Владик! Владик! — обрадовалась Ленуся, стала обтирать с лица юноши пьяные слюни, а потом целовать его в зевающий рот. Тот вертел головой, уклоняясь, отпихнул Ленусю и с трудом молвил:

— Пошла ты!.. Ты кто? Я где? 

И еще несколько слов — вяло-ругательных.

— Ах ты гад! — озлилась Ленуся, вскочила — и стала пинать ногой юношу. И сильно: он завыл, застонал, стал карабкаться вверх — и к двери, к двери, а она все била его, уже и руками, и пихала, и толкала — и вытолкала…

… Утром проснулась свежая, ясноглазая.

— Что ж, Ленуся, — сказал Талий. Вот я и был женат, а ты — замужем побывала. Спасибо тебе. До свидания.

— Умыться хоть дай, — сказала Ленуся.

Умылась, попила чаю, собрала вещи — и ушла.

Вечером того же дня — звонок в дверь.

Пришла с друзьями мстить, почему-то подумал Талий. Но ножа не взял. Распахнул дверь, отступил. Перед ним стояла хмурая черноволосая девушка, деловито кусая ногти. Она спросила:

— Виталий?

— Да.

— Там эта. Ленка. Пошли.

— Куда? Зачем?

— Ну, это. Вены резала. Тебя зовет. Вас.

Талий пошел, почти побежал в общежитие техникума, которое находилось неподалеку. Черноволосая девушка, будучи полноватой, еле поспевала за ним, умудряясь и на бегу быть хмурой и кусать ногти.

Ленуся лежала в полутемной комнате. Одна. Остальные четыре кровати были пусты почему-то. Она лежала под одеялом. Руки поверху, запястья перевязаны бинтами.  Черноволосая ее подруга, проводив Талия до двери, в комнату не вошла.

— Я очень бледная? — спросила Ленуся.

— Это свет такой. Абажур у лампы синий.

— Это от потери крови. Литра три потеряла. „Скорую“ вызывали. Предлагали в больницу, я отказалась. Ты не думай, мне ничего не надо. Просто подумала: вдруг помру. Чтобы повидаться. Извини, что позвала.

— Да ничего. Ты зря это…

— Само собой. Псих накатил.

Талий смотрел на нее и думал, что вовсе она не чужая и не посторонняя. Он вспомнил, с каким ревнивым нетерпением ожидал ее вечерами, принимая это нетерпение за досаду относительно беспорядка. И как был рад, если она приходила рано — тихая, ясная, — и ластилась к нему, дурачилась, на коленки взбиралась, целовала в губы, в шею, в плечо возле шеи, где у него было щекотное место, но он — любил. Он понял вдруг совершенно отчетливо, что девушка эта, абсолютно другая — умом, образованием, характером, понятиями о жизни и опытом жизни, эта девушка нужна ему — и суждена ему. Никаким провидцем не будучи, он словно заглянул в будущее и увидел там, что может у них быть, несмотря на разность, семейная общность, в которой главное не ум, не характер, не — уж конечно — образование, не жизненный опыт и так далее и тому подобное, а что-то более важное, для чего не нашли точнее выражения, чем — родственность душ. А может, и не нужно точнее, просто не обязательно думать, что оно, видите ли, затаскано. Не тобой затаскано, не ты и виноват. В чем родственность? Бог ее знает! Не в словах и не в поступках, а вот — бывало — в том, как они неожиданно посмотрят друг на друга, улыбнутся одновременно и одинаково-бессмысленно, безотченно — словно души их поцеловались и обнялись, чувствуя необычайное родство, теплую близость…

Уверенность эта, это просветление были настолько велики, что Талий готов был уже сказать: „Пойдем со мной, живи со мной, ты нужна мне — навсегда.“

И он нагнулся к ней, чтобы поправить одеяло и поцеловать ее, и учуял знакомый ненавистный запах портвейна. И подумал: самообман это все. Жалко девушку. Остальное — выдумки. Не может быть она судьбой, потому что не такая назначена ему судьбой.

Конечно, сейчас, в состоянии спокойном, ему смешна эта нелепая самозащитная логика (словно человек, упавший в яму, сетует и резонерствует, что, дескать, быть может, он и должен был упасть, но никак не в эту яму!), а тогда ему собственные доводы показались бесспорными. И он поправил одеяло, но не поцеловал ее. Сказал: „Приходи, когда попрравишься. Ты обязательно очень скоро поправишься. Приходи, ладно?“ — и удалился.

Ленуся, простенькая девушка, все поняла. И не пришла.

Итак, итак, итак, напряженно думал Талий, уместив воспоминание о Ленусе в половину, а то и четверть сигаретной затяжки, итак — наследственное стремление к порядку, почему я начал думать об этом, — ведь неспроста? И Ленуся — неспроста. После Ленуси были еще две кратковременные женщины, но в доме он уже никогда никого не оставлял.

Главное-то —   что?

Главное вот что.

Говорят, будто все предыдущие женщины не имеют значения, когда встречаешь ту, которая… — ясно. Равнозначно и все предыдущие мужчины не имеют значения для женщины, когда она… — понятно.

Это не так. Это вовсе не так. После встречи связь с другой женщиной — измена, а до встречи — не измена. Но для Талия невероятным образом и то, что было ДО Наташи и то, что могло бы произойти (никогда!) ПОСЛЕ, — слилось в какой-то единый временной поток, и если бы в этом потоке он увидел себя влюбленным в другую, он считал бы, что изменил Наташе. Неважно — когда именно. Вот он ревизовал в одно мгновенье прошлое — и ясно теперь, для чего ревизовал: чтобы еще раз проверить и с полной уверенностью сказать: нет, я ей не изменял, я только ее люблю и любил, и нет моей любви к другой какой-нибудь женщине — ни в прошлом, ни в будущем.

Но зачем понадобилась эта ревизия?

А затем, сказал себе Талий, что ты, обелив себя, подготовил, тихий подлец, почву для размышлений на тему: а она?

Нет, не так.

Наверно, вот как: если бы в прошлом своем или будущем Талий в размышлениях, воспоминаниях и предвидениях своих увидел бы себя влюбленным в другую, то ему стало бы легче, он бы тогда решение Наташи посчитал справедливым наказанием, предопределенной местью за эту любовь — и не имеет значения, знает она или не знает.

Точно так же ее влюбленность в кого-то — когда-то в прошлом или в будущем, или сейчас — дает ей право…

Я ищу Его, вот и все, обрезал себя Талий. Хватит крутить. Я ищу Его. Он есть. Никакого самоубийства не грезится Наташе. Она сильна, здорова и жизнелюбива. Просто есть Другой. И ты эту вероятность всегда допускал — что ж тебя трясет и колотит всего, отчего предощущение ужаса в душе?

Он должен был появиться у нее уже потому, что ты слишком был уверен, что никто у нее не может появиться, потому что ты уверен, что для нее достаточно хорош! — зло сказал себе Талий. Вот — правда.

Но представить — не мог. Не может быть для нее в мире человека лучше меня! — так прозвучала бы мысль Талия, если бы он перестал кружить вокруг и около, а попытался сформулировать ее с действительной и настоящей правдивостью.

На что списывают чаще всего причину измен? Околдовал, обольстил, умением и пылом любовника с ума свел! Но кто, кроме меня, может с ума ее свести? — без гордости, а с прямолинейным осознанием непреложности этого факта думал Талий.