Константин Лагунов - Больно берег крут
— Добровольно-обязательно иль по своей охоте?
— Редкий случай совпадения общественных интересов с личными…
А сам подумал: «Тебе-то какая разница?»
Никому не открыл бы Ивась истинной причины, толкнувшей его в Турмаган.
Три года назад приехал он в Туровск вместе с беременной женой Кларой — выпускницей мединститута, рыжеволосой тонконогой пересмешницей и непоседой. Черт знает как они сошлись. Не то чтоб она была ему вовсе безразлична, но и любовной страстью к ней Ивась никогда не пылал. Все получилось на удивление просто и вроде бы само собой.
Встретились они на новогоднем студенческом балу. Клара жила у тетки, на окраине города. Проводил. Поцеловал. Наутро она позвонила и приказала купить два билета на какой-нибудь импортный кинофильм. Пришла нарядная, яркая, громкая. На них обращали внимание. Это понравилось. Единственный друг откровенно подивился: «Как тебе удалось завладеть сердцем такой девушки?» Это польстило. «Уметь надо», — не без самодовольства ответил Ивась.
Однажды она пригласила его домой. Тетя была на ночном дежурстве. «Прими душ, и будем спать», — просто и непререкаемо сказала она…
Вот и вся любовь.
Клара родила девочку. Верховодила в семье. Ивась ходил на рынок и в магазины, стирал на машине белье и мыл полы, отводил в ясли дочку и все никак не мог угадать причину постоянного раздражения жены. Она так и сверкала глазами и хоть говорила слова ласковые, но таким тоном, от которого становилось зябко. Лишь однажды в постели она с презрением и яростью выдохнула ему в лицо: «Какой ты мужик? Тебе б надувную куклу, а не женщину».
С той поры Ивась стал приглядываться, прислушиваться к себе. Боялся обнять, приласкать жену, с ужасом чувствуя, как иссякает в нем желание обладать ею. Так и замкнулся этот роковой круг. И обязанности супружеские они исполняли молча, торопливо, ни тот, ни другой не получая от этого наслажденья.
Потом с Кларой случилось что-то. Она вдруг стала нежной и чувственной. Тормошила, ласкала, разжигала Ивася, и в нем начал возрождаться мужчина.
Тут пришла анонимка, в которой наиподробнейше излагалась история любовной связи Клары с главным врачом больницы. Поразмыслив и сопоставив с доносом собственные наблюдения, Ивась анонимке поверил, но жене ничего не сказал. Он знал ее характер. Уличенная в чем-то, загнанная в тупик, она мгновенно свирепела и, что называется, перла напролом. Тогда надо было либо уступать (что он всегда и делал), либо идти на разрыв. Уступать в данном случае ему не хотелось, а рвать — страшно.
Он пугался всяких перемен, разрушающих хоть на время спокойное течение жизни. Начинать сначала? Одному? Это так страшило Ивася, что он даже мысль о подобном отгонял решительно и безоглядно… Но прежнего покоя — не было.
Постепенно его пропитали подозренье и обида. Он лгал себе: «Мало ли что наплетут злопыхатели» или впадал в цинизм: «Каждый живет, как может. Не убудет у нее. Надо и мне подсмотреть бабенку». Но ни то, ни другое не снимало душевную боль. Тогда-то его и пригласили в обком, и предложили поехать редактором в Турмаган. Сперва Ивась испугался, потом в нем полыхнуло злорадство — «На вот тебе!» — и он согласился.
«Ты обалдел!» — вскричала негодующая Клара. Похоже, она была права. Только что получили квартиру, только что его назначили заведующим отделом, а ее — заведующей отделением, дочь пристроена в приличный садик, есть друзья — и на тебе! — в дикую глухомань, в барак… Он так и сказал ей: «Наверное, ты права. Но, пока не поздно, я хочу попробовать стать мужчиной». «То есть?» — обеспокоенно и серьезно спросила она. «Тебя не насилую. Можешь остаться и жить в свое удовольствие». — «Иными словами, ты хочешь отделаться от нас?» — пригрозила она и взглядом и голосом. «Я не хочу угнетать, не хочу мешать…»
Вот как все было. Ивась и сейчас не знал, приедет ли Клара в Турмаган или, придумав какой-нибудь благовидный предлог, останется, чтоб наслаждаться любовью со своим главным. Не знал, но на вопрос Черкасова о семье ответил:
— У меня дочка и жена — хирург. Заведует отделением.
— Отменно! — обрадовался Черкасов. — Никак не сыщем главного врача. Нужен знающий, энергичный человек. За лето — кровь с носу — построим больницу… В четвертом микрорайоне на неделе сдают такой же вот брусчатый дом. Получите там двухкомнатную квартиру. Дочку определим в ясли к нефтяникам. Устраивает?
— Хорошо, — вяло отозвался Ивась.
— Для редакции пока — ни помещения, ни штатов, ни оборудования. Изыскивайте, предлагайте, требуйте. Всегда к вашим услугам.
— Хорошо, — тем же тоном повторил Ивась.
— Поживите денек-два. Оглядитесь. Вы ведь впервые здесь? Подышите турмаганским воздухом. Он здесь особенный — мятежный и неукротимый…
«Чего рисуется? — подумал Ивась. — Романтик с лысой макушкой… Турмаган — зачуханная болотина. Хоть в рыцарские доспехи ее — ни привлекательней, ни романтичней не будет». Вздохнул обреченно, вслушался в то, что все еще говорил Черкасов.
— Может, присмотрите и сотрудников себе. Тут наверняка есть и ваш брат журналист. Да, свяжитесь с нашим главным идеологом. Мелентьева Ираида Нестеровна.
— Хорошо!..
С трудом подавив зевоту, Ивась собрался прощаться и уже привстал, как вдруг в кабинет ворвался высокий, кряжистый, раскаленный гневом седоволосый мужчина. Не глянув на Ивася, прошел к столу секретаря. Заговорил громко-требовательно и возмущенно:
— До каких пор эта чехарда? Спасибо геологам, на своем горбу вытащили пробную эксплуатацию. Пора начинать плановую разработку месторождения, а у нас ни технологической схемы, ни методики… Видите ли, недоразведано, не принято ГКЗ…
— Погоди, Гурий Константинович, — мягко осадил Черкасов. — Сперва познакомься. Редактор городской газеты товарищ Иванов. А это наш нефтяной король Бакутин. — Подождал, пока мужчины пожали друг другу руки. — Теперь садись. Кури, если хочешь, и спокойненько выскажись. Нельзя начинать день с красной черты. Тогда не миновать взрыва…
Бакутин сел, взял из протянутой Черкасовым пачки сигарету, прижег, затянулся. Заговорил уступчиво, хотя по-прежнему разгневанно:
— Что тебе рассказывать. Ты лучше меня знаешь, что Турмаганское месторождение до конца не разведано, не защищено, не утверждено, а стало быть, и разрабатывать его нельзя — инструкция не велит…
— И что же? — буднично спросил Черкасов.
— А то, что в обход этой категоричной инструкции нам все-таки сунули план нефтедобычи! Значит, нефть добывать мы можем, а плановую разработку, обустройство и освоение вести нам нельзя. Это что? Насмешка? Недомыслие? — Он вскочил и, энергично жестикулируя, загремел во всю мощь своего недюжинного голоса: — Разве нельзя отрезать нам от чертовой болотины кусок скважин на пятьдесят — шестьдесят? Утвердить сетку разбуривания. Выверить, отработать режим. Да по уму. С заглядом вперед, с учетом технических достижений. Тогда мы не полтора, — три миллиона тонн качнем в этом году. Это как-никак одна шестая Азербайджана. А заодно, без дополнительных затрат времени, сил и средств, доразведаем и досконально изучим месторождение…
«Черт его принес», — неприязненно подумал Ивась о Бакутине и как-то вдруг отдалился от происходящего, перестал слышать и понимать. Автоматически заученным жестом неприметно и ловко извлек из кармана маникюрную пилочку и, спрятав руки под стол, принялся вслепую скоблить и шлифовать ногти… Съесть бы сейчас чего-нибудь. Чтоб не грузно, но сытно. На худой конец, чашечку кофе с пирожным. Потом бы хоть полчасика в горизонтальном положении с книжкой. В портфеле и электрокипятильник, и банка растворимого кофе, и новый роман Лема… Он ощутил во рту горьковатый кофейный привкус, блаженно зажмурился. Скорей бы определиться в гостиницу. Хотя какая тут гостиница? Господи, не мог этот нефтяник явиться минутой позже. Гремит, из кожи лезет, а ради чего? Не положено до утверждения? Жди, пока утвердят. Не выдали схему? Жди, пока выдадут. Раньше, позже — что от того переменится? Земля так же будет крутиться, и солнце не соскочит с орбиты. Ах, чудак…
— А дороги? Дороги?! — Черкасов тоже кричал.
Они стояли друг перед другом. Разгоряченные, встопорщенные, того гляди схватятся врукопашную.
— Пока лежневки…
— По таким болотам?
— По таким болотам!
— Откуда лес на лежневки?
— Сплавим по Мурманье. Всего полтораста километров.
«Шизики. Будто три жизни у каждого, — лениво думал Ивась. — Лежневки, бетонки. Любое бревно живет дольше человека…»
Нащупал в кармане конфетку, которой одарила бортпроводница. Неприметно развернул под столом, ловко сунул в рот леденцовый кубик. От кислоты скулы свело. Глянул в окно. Через дорогу рабочие собирали брусчатый дом. «Откуда везут эти деревяшки-времянки? Кажется, из Новосибирска. Нет бы сразу крупнопанельные, со всеми удобствами… Сами трудности печем, сами кушаем…» Где он слышал этот колючий афоризм о трудностях? Или вычитал? Пошарил в тайниках памяти…
