Мануэль Пуиг - Поцелуй женщины-паука

— Погоди, Молина, тут ты не прав. Раз я спрашиваю, значит, я чувствую… как бы тебе объяснить?

— Любопытство — вот что тебя гложет.

— Это неправда. Думаю, я должен знать о тебе больше, чтобы лучше тебя понимать. Раз нам сидеть в этой камере вместе, надо научиться понимать друг друга, а я очень мало знаю о таких, как ты.{1}

— Ладно, я расскажу, как все случилось, но вкратце, чтобы тебе не было скучно.

— Как его зовут?

— Нет, его имя — это только для меня. И ни для кого более.

— Как хочешь.

— Это единственное, что принадлежит только мне, его имя у меня внутри, в моем сердце, и я оставлю его только для себя. И никогда не выпущу наружу…

— Ты давно его знаешь?

— Сегодня три года. Я пошел в тот ресторан двенадцатого сентября. Мне так смешно об этом рассказывать.

— Ладно, хочешь рассказать — рассказывай. Не хочешь — не надо.

— Мне почему-то неловко.

— Знаешь… Так бывает всегда, когда дело касается настоящих чувств…

— Я там был со знакомыми. С двумя несносными шлюшками. Но довольно забавными и остроумными.

— С девушками?

— Нет, когда я говорю «шлюшки», я имею в виду голубых. И вот один из них вел себя просто отвратительно с официантом, это и был он. Я сразу заметил, что он симпатичный, но не более. А потом эта шлюха начала грубить ему, и он спокойно так поставил ее на место. Я был изумлен. Потому что официанты, бедняги, обычно страдают комплексом, что они прислуживают, из-за чего им сложно ответить на грубость так, чтобы не быть похожими на обиженного слугу. А тут ничего подобного: просто объяснил моему приятелю, почему блюдо не такое, каким должно было быть, и с таким достоинством, что тому пришлось прикусить язычок. Но не думай, что он вышел из себя, — нет, он был абсолютно спокоен и полностью владел ситуацией. Я сразу понял: в нем что-то есть, он настоящий мужчина. Естественно, на следующей неделе я одна пошла в этот ресторан.

— Одна?

— Слушай, прости, но когда речь заходит о нем, я не могу говорить о себе как о мужчине, я не чувствую себя мужчиной.

— Ну?

— Когда я увидел его во второй раз, он был даже еще лучше — в белой форменной куртке с воротником-стойкой «под Мао», которая ему дивно шла. Прямо кинозвезда. Все в нем было чудесно — как он двигался, его голос, чуть хрипловатый, но при этом с мягкими нотками, нежный, даже не знаю, как тебе описать. А как он обслуживал! Это была настоящая поэзия, я видел, как он приносит салат, — я просто обалдел! Вначале он усадил посетительницу — причем какую-то замухрышку — за стол, придвинул маленький столик, чтобы поставить на него поднос с салатом, и спрашивает ее: «Масла? Уксуса? Желаете ли этого? Желаете ли того?» А потом взял деревянные ложку с вилкой и начал перемешивать салат, даже не знаю, как тебе объяснить: он так нежно обращался с этими листьями салата и с помидорами, но не как какая-нибудь барышня, как же сказать? У него были такие уверенные и точные движения, элегантные, мягкие и в то же время мужественные.

— А что такое в твоем понимании мужественность?

— Многое, но для меня… все-таки самое привлекательное в мужчине — это привлекательная внешность и сила, но не тогда, когда ее выставляют напоказ. Мужчина должен быть высоким. С хорошей осанкой, как мой официант, он должен не бояться говорить и вообще ничего не бояться. И должен знать, чего хочет, и к этому стремиться.

— Это чистейшая фантазия, таких не бывает.

— Бывают, он такой.

— Это тебе так кажется, в нашем обществе нельзя проявить себя, если за твоей спиной не стоят какие-то силы. Все не так, как ты говоришь.

— Ты просто ревнуешь. С мужчиной нельзя обсуждать другого мужчину без споров. В этом вы совсем как женщины.

— Ты просто болван.

— Видишь, как ты реагируешь, даже оскорбляешь меня. Вы, мужчины, как и женщины, не выносите соперников.

— Пожалуйста, давай держать себя в рамках или вообще не будем разговаривать.

— Что в рамках, что без…

— С тобой совершенно невозможно разговаривать, разве что когда ты пересказываешь какой-нибудь фильм.

— Это со мной невозможно разговаривать? Почему, интересно?

— Потому что ты не умеешь разговаривать, ты теряешь нить и несешь всякую чушь.

— Это неправда, Валентин.

— Как знаешь.

— Ты шибко умный…

— Если тебе так кажется…

— Ну объясни мне почему. Как это я выхожу за рамки?

— Я не говорил, что ты выходишь за рамки; я сказал, что ты теряешь нить.

— Вот увидишь, что это не так.

— Зачем говорить дальше, Молина?

— Давай продолжим, и я докажу тебе.

— И о чем мы поговорим?

— Ну… расскажи, что для тебя значит быть мужчиной.

— Ты меня уже достал.

— Ну ладно тебе… Ответь, что, по-твоему, значит быть мужчиной?

— М-м-м… это значит… никогда не унижаться… ни перед человеком, ни перед властью… И не только это, конечно. Не унижаться — не самое важное. Быть мужчиной — гораздо больше, это значит никогда самому никого не смешивать с грязью — приказом или чаевыми. И даже еще больше — не дать человеку, находящемуся рядом, почувствовать себя униженным.

— Похоже на святого.

— Нет, это не настолько сложно, как ты думаешь.

— Я не слишком понимаю… Объясни-ка.

— Не знаю… Я сам не до конца это понимаю. Ты застал меня врасплох. Мне сложно подобрать нужные слова. В другой раз, когда я смогу сформулировать свою мысль, мы вернемся к этой теме. Расскажи побольше о своем официанте.

— А на чем я остановился?

— На салате.

— Кто знает, где он сейчас… Мне грустно от этих мыслей. Бедняжка, ему там так плохо…

— Здесь намного хуже, Молина.

— Но ведь мы здесь не навсегда. А у него нет будущего. Он обречен. Я уже говорил тебе, какой у него сильный характер, он ничего не боится; но ты не представляешь, какую печаль он в себе таит.

— Откуда ты знаешь?

— Печаль в его глазах Они такие светлые, то ли серые, то ли зеленые, невероятно большие, именно взгляд иногда его выдает. Выдает, как ему плохо, грустно. Это и привлекло меня в нем, мне все больше хотелось с ним заговорить. Особенно когда я замечал, что в ресторане не так много посетителей и что у него такой меланхоличный вид, он уходил в конец зала, там у них стоял стол для официантов, и он сидел там иногда, сидел тихо, курил, и его глаза становились какими-то странными, будто затуманивались. Я стал ходить туда все чаще и чаще, но вначале он почти ничего не говорил, разве что когда принимал заказ. Я всегда ел мясной салат, суп, второе, десерт и кофе, поэтому он довольно часто подходил к моему столику, и мало-помалу мы стали разговаривать. Естественно, он сразу меня раскусил, потому что по мне все видно.

— Что видно?

— Что меня зовут Кармен, как у Визе.

— И поэтому он стал с тобой разговаривать?

— Боже, ты, я смотрю, вообще ни черта не понимаешь! Он понял, что я гей, поэтому не хотел давать повод. Потому что он абсолютно нормальный. Но потихоньку, слово за слово, я дал ему понять, что уважаю его, и он стал рассказывать мне о своей жизни.

— И все это, пока тебя обслуживал?

— Первые пару недель — да, пока мне не удалось однажды выпить с ним по чашке кофе — в дневную смену, которую он ненавидел больше всего.

— А когда он обычно работает?

— Либо он приходит в семь утра и уходит в четыре дня, либо приходит в шесть и остается часов до трех ночи. Однажды он сказал, что больше всего любит ночные смены. Мне стало любопытно, потому что я уже знал, что он женат, хотя он и не носил обручального кольца, что тоже было странно. Его жена работала в каком-то офисе с девяти до пяти, так что я не мог понять, что происходит. Ты не представляешь, как трудно мне было уговорить его выпить со мной кофе, у него всегда была масса отговорок — то много дел, то шурин, то машина… Но потом он все-таки сдался.

— И что должно было случиться, случилось.

— Ты с ума сошел? Ты понимаешь хоть что-нибудь? Во-первых, я уже сказал тебе, что он натурал. Ничего не было. Вообще!

— И о чем вы говорили в баре?

— Я уже плохо помню, потому что после этого мы встречались много раз. Но первое, о чем я хотел спросить, — почему такой умный парень, как он, работает официантом. И вот тогда открылась ужасная правда. Хотя это история многих ребят из бедных семей, у которых нет денег на образование или просто нет стимула.

— Если человек хочет учиться, он найдет способ. Слушай… в Аргентине не нужно особо стараться, чтобы получить образование. Университет бесплатный.

— Да, но…

— Но отсутствие стимула — это другое дело, тут я с тобой согласен, да, это комплекс низшего класса, результат промывки мозгов, которую нам устраивает общество.

— Подожди, дай мне сказать, и ты поймешь, что он за человек. Он удивительный. Он сам понимал, что однажды просто сдался и с тех пор платит за это. Он сказал, что ему было около семнадцати — кстати, я забыл сказать, ему пришлось работать с самого детства, даже когда он учился в начальной школе, как и многим детям из бедных семей в Буэнос-Айресе; после начальной школы он работал слесарем, начал в этом разбираться, но тут пошли девчонки — бешеный успех, а потом еще хуже — футбол. Он очень хорошо играл с самого детства, а в восемнадцать стал играть профессионально. Тогда и случилось то, из-за чего ему не удалась карьера футболиста. Как он говорит, понадобилось немного времени, чтобы увидеть, что там происходит. В спорте царят несправедливость и обман. И в этом ключ ко всей его истории: он никогда не умел держать язык за зубами. Ему не хватает хитрости, поэтому он всегда говорит то, что думает. Он и в этом отношении человек абсолютно прямой. Помнишь, я говорил, что почувствовал это с самого начала?