Алексей Семенов - Голые циники
— Он — псих, Варь, но он любит тебя.
— Я взяла рубашку у хозяина квартиры и вернулась домой. Что, ты думаешь, он делал?
— Что?
— Смотрел фильм Питера Гринуэя «Вор. Повар. Его жена. Ее любовник».
— И что из того?
— Да он — псих, блядь. Он мне, на примере этого фильма, стал демонстрировать, что такое любовь. Начал кричать, что настоящая любовь у главных героев, где любовника жены убивает муж, а она, из-за большой же любви, запекает того в духовке и съедает. Всего съедает. Целиком, прикинь. Он считает, что это настоящие чувства, псих ебаный.
— Не поспоришь.
— Начал упрекать, почему я надела майку без лифчика? Я говорю: «Ты сам же разрешил?!» Он: «Я не разрешал».
— Ты че-нить понимаешь?
— Понимаю, Варь.
— Посмотрите на нее, понятливая какая?!
— Ты и сама все понимаешь…
— Да! Понимаю! Я видела, что его это бесит. И хотела, чтобы он бесился.
— Вот он и бесился. И ты же этого хотела, не так ли?! Варь, может, не он — псих?
Потом они сидели двадцать минут молча. Потом обе посмотрели друг на друга, синхронно встали и обнялись.
— Давай, Славка, сожрем здесь все, к чертовой матери!
— Сожрем обязательно… и это… еще вот что… не спи, по крайней мере… сегодня не спи с охранником, а?!
— Посмотрим на его поведение.
— Че сказать… по крайней мере — честно, подруга.
* * *Через час Сергей сходил еще раз в магазин. Вернулся, поставил на стол пакет с продуктами и стал вынимать: бутылка «Столичной», сосиски, ржаной хлеб, килька для Митрича, маринованные помидоры и «Coca-Cola».
Мейерхольд подошел, схватил бутылку «Coca-Cola» и вышвырнул в окно. Вернулся к столу и сел, жадно глядя на еду. Потом, почувствовав вопрос во взгляде Сергея, поднял голову:
— Кровь афганских детей.
— В смысле?
Мейерхольд ударил по столу кулаком:
— «Coca-Cola» — это кровь афганских детей.
— Ладно, проехали. Давай стаканы.
Они сидели на пустой кухне. Два солдата. Два героя.
— Давай, Мейерхольд, за наших парней.
— Давай, брат, за «Архангела», который остался без ноги после этой ебаной бойни…
— Мейерхольд, послушай… Только спокойно, ладно? Я не говорил тебе… Все тебе не говорили… Он ушел… Повесился…
Тишина. Мейерхольд молча поднял стакан водки и выпил. Поставил его на стол. Молча смотрел на него минуту. Потом вскочил, схватил стакан и кинул в стену, схватил за волосы и ноздри Сергея и придавил к холодильнику.
— Что ты несешь, сука?! Что ты порешь, блядва?!
Сергей врезал ему в живот. Мейерхольд задохнулся, закашлялся и загнулся на пол. Сергей сел рядом.
— Два года назад. Избил свою девушку, чтоб ей легче было перенести все потом… Чтоб вины не чувствовала… А потом повесился на перекладине, на которой с детства подтягивался…
Мейерхольд сидел на полу, как подросток, поджимая ноги, упершись в них подбородком и чувствуя себя парализованным.
— Написал почему? Хотя, хуй ли тут писать… И так ясно.
— Оставил записку. Мать, когда ее открыла, то ничего не поняла.
— Что там?
— Служу Советскому Союзу!
— Налей.
— Иди, садись.
Мейерхольд, словно старик, забрался на табурет. Взял на руки кота и стал чесать его круглую башку.
— Пусть земля ему будет пухом.
Выпил стакан и запустил его в стену.
— Давай, Серега, вываливай, что там у тебя с девушкой?
— Она в магазине бутылку виски украла, так мы и познакомились.
— Нашенская сучка!
— Да уж… Она меня в театр сегодня пригласила на Виктюка.
— А это еще что за пидор такой?
— Да не важно, важно — что мне надеть нечего. Я еще выебнулся, мол, в чем одета будешь, чтоб тебе под стать… А сам думаю: «Блядь, что несу… У самого только рабочий камуфляж и парадная десантная». Хотел у тебя че-нить одолжить на вечер.
Мейерхольд заржал, как угорелый, и показал на гвоздь с формой.
— У меня, брат, только это. Надеваю три раза в год — на день десантника, на день вывода войск из Афгана и на день рождения покойной матери. Так что ты не по адресу чуток. Убить кого — ты мне скажи, за тебя — убью. А за шмотками иди к блатате.
Мейерхольд встал, открыл окно и что было сил заорал:
— Блатота, выходи, на хуй, биться. До смерти, сука!!! До смерти вас, ебаных шакалов, ненавижу. Не ради вас, пидоры, мы воевали в Афгане — ради нормальных людей…
Сергей встал и, не прощаясь, вышел из квартиры. Агонию Мейерхольда уже ничто не могло остановить. Только крики, слезы, сон, окончание водки и чудовищное похмелье. Выйдя из подъезда, он видел, как прохожие испуганно озирались на окна Мейерхольда и ускоряли шаг. А тот продолжал.
— А вы, суки, здесь свои жопы бабками набивали, пока нас там «духи» вспарывали. Но мы соберемся скоро и тогда тряситесь, гондоны вонючие. Мы!!! Мы будем вспарывать вас на хуй…
* * *Травести Хорхе оказался очень симпатичной «бабой», с третьим размером груди и силиконовыми губами. Он сидел на кровати, крутил на пальце трусы Семена Горрова и пялился в телевизор на программу, аналогичную нашей «Поле чудес», с такими же ебанько-игроками, специально подобранными редакторами проекта, чтоб веселее и глупее было. Хорхе очень переживал и активно жестикулировал, кричал буквы и иногда срывался на бас. Когда ребята вошли, он смущенно положил трусы на кровать, расправил их ладонью, словно утюгом, и положил смиренно руки на коленочки.
— Нет, Рич, ты посмотри, какой у него рабочий рот.
Горров подсел с Хорхе рядом и нагло начал его рассматривать в упор.
— Не рот, а просто ротоебочка, какая-то. Как у девок в самых дорогих клубах. Он бы был наразрыв в нашей опьяневшей от разгула стране. Да и кто после литра водки и экстази определит — мужик он или баба. Многие снимут телку, она им минет сделает в такси по дороге домой, и выпинывают сразу. Хули с ней делать-то еще?! О постимпрессионизме с ташизмом, что ли, разговаривать?!
— Вот и забери его себе, будешь с ним в такси по Тверской разъезжать, вдувать, как у тебя встанет, и разговаривать о Параджанове. Единственный слушатель твоей херотени появится у тебя. Сможешь еще своим друзьям — таким же ебнутым режиссерам, как и ты, — на ночные монтажи в прокат сдавать ее.
— Я бы на вашем месте много не пиздил. Иди, знакомься с ней. И ручку не забудь поцеловать — а то еще обидится, подол задерет и с визгом убежит в березки. Девочка, видать, изнеженная вниманием русских туристов из Сибири.
— Зови переводчика, хватит уже.
— А переводчика нет, милый, он (Семен выпятил попу и писклявым голосом пропел) с Герой пошел на прогулку Герин член выгуливать.
Хорхе рассмеялся и, показывая на Горрова, пропищал: «Lady-man».
Горров подбежал к Хорхе и сделал ему «сливку».
Хорхе обидился, и весь остаток времени сидел молча, обиженно потирая нос.
— Не лезь к нему, слышь, и еще… Герка — не гей.
— Прекрати паясничать.
— Не гей, конечно, не гей… он просто так под хвост долбится. А че бы просто так под хвост не подолбиться?! Ты скажи, ты под хвост долбишься?
— Не долблюсь.
— Вот и я не долблюсь, а он — долбится. И этот пидор (он ткнул пальцем в щеку Хорхе)… пардон… И этот пидор тоже долбится под хвост.
Горров сел на колени перед не понимающим происходящее Хорхе и с доброй улыбкой, издеваясь, продолжил:
— Ну, скажи, мой милый! Долбишься под хвост? Скажи: «Я долбоеб!» — Говоря это, Герка добродушно-утвердительно мотал головой, так что Хорхе, расплывшемуся в улыбке, ничего не оставалось, как тоже утвердительно замотать головой.
Горров победно вскинул руки, встали, направляясь к выходу на поиски переводчика, запел: «We are the champions, my friends!»
* * *— Бля, Варь, он что, военный — красивый здоровенный?
Варвара и Слава подсматривали из аллеи на Сергея, который в своей парадной форме, с тремя орденами Мужества, неуклюже мялся у входа в «Сатирикон», перед восхищенным взрослым поколением и насмешливым поколением мажоров.
— Не знаю ничего. Все, Слав, я пошла. Как я выгляжу?
— Я бы тебя трахнула!
— Иди, вон Верник твой любимый идет с крашеными кобылами. Его трахни. А их выеби.
— Где он? — встрепенулась Славка.
— Вон, видимо, тоже идет на Виктюка. Я ему передам привет от тебя. Не с ним ты проснулась тогда после клуба, кстати?
— Пошла ты… Если бы с ним, я тогда и «постинор» бы не пила.
— Ну, хорошо, все, пока. Потом позвоню — расскажу.
Варвара медленной сексуальной кошкой направилась к входу.
— Вот сука! — восхищенно вслух подумала Славка.
Варя подкралась незаметно сзади и щелкнула Сергея по попе.
— Что, солдат, прозевал противника? Я завладела твоим тылом!
— Привет, платье в горошек!
— У тебя тоже красивый смокинг. Это мне цветы?
— Да, извини, — Сергей спохватился и протянул их.
— Сам растил в горшке, что ль, че-то они у тебя маленькие и с землей?
