Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта
Ах вы алычовые первобабочки сквозящие!..
И стала алыча прощаться с ним…
…Матерь дальная Анастасия дальная дальная моя усопшая моя моя моя…
Ты?..
Ты стоишь над железной бедной кривой кроваткой моей ночной и веешь лепестками бабочками и плачешь шепчешь матерь?..
…Но гляди — река не течет а стоит а лунная февральская стоит спит спит спит…
И летают талые фазаны живые родные ночные весенние трескучие блескучие падучие фазаны…
Но!..
Но один алмазный фазан убитый полуубитый на деревянном нашем столе на старой льняной скатерти исходит гранатовыми зернами каплями кипит лежит лежит томит…
…Ай дядя Пасько-Корыто зачем вы убили его?
И был фазан алмазный земной а стал гранатовый божий иной а стал на стол на скатерть нашу чистую истекать капать проливаться исходить крупитчатой ярой кровью гущей рудой изначальной св’ятой исходить изливаться извиваться смиряться прощально…
И стало на глиняный сырой пол нашей кибитки саманной смутно долго глухо капать капать падать…
…О Боже и досель капает!..
И тогда скатерть стала мокрой тяжкой гранатовой…
…Зачем дядя Пасько-Корыто?..
И!..
И я знаю — Война началась из-за этого фазана гранатового.
Я знаю.
И сказано: «Кто сеет — должен жать». Да.
И…
…Дядя Пасько-Корыто сын вольной тучной хмельной тугой Украины — и вот вы сидите за нашим столом в шелковой льющейся зыбкой июньской вышитой рубахе пламенной и яро ало пьете жгучую украинскую огнистую зарнистую шальную шалую горилку и в руках у вас злой дремучий афганский перец-стручок и вы заедаете водку перцем нагим и вослед сладко плачете от радости и от июньского утра от афганского смертного желчного перца…
И вы пьете и плачете оттого, что вы любите мою мать Анастасию, а она не любит вас…
А она любит и ждет убитого отца неповинного моего Джамала-Диловара, которого зарыли без могилы и негде восплакать воспомнить помянуть повиниться пожалеть пожаловаться ей…
А сказано…
…А будет слеп и краток человече забывший о могилах отцов своих!.. да!..
И будет слеп и краток народ забывший о могилах отцов дедов своих… И затеряется…
И истает в телесных сладких тратах охотах тревогах забавах заботах…
Ах, безымянный…
…Но лежит на льняной скатерти фазан уже гранатовый. И капает… на пол глиняный исходит тайно проливается…
И голова фазана над краем стола мается вздымается, но потом опускается усталая засыпает потухает очами зарастает белесыми пеленами саванами погребальными…
Голова повисает…
Уже не голова живая.
А плоть. А мясо…
Тогда!..
…Ай дядя Пасько-Корыто вы грядете вздымаетесь (как фазан на столе) врываетесь на алом алом шелковом коне коне коне врываетесь в наш маленький двор травяной и вы в зеленой гимнастерке и яловых ядовитых смоляных сапогах и в одной руке у вас стручок палящий горчащий гранатовый афганского перца а в другой руке долгая свежая однолезая сабля…
И вы смеетесь и вы плачете и вы прощаетесь со мной и моей матерью…
И июньская трава зелена молода, и конь млад, ал, и стручок афганского перца горяч млад, как гранатовый млад фазан…
И Пасько-Корыто яр открыт млад…
И мать моя млада…
А сабля сабля — откуда ты в травяном мирном веющем дальном дальном дальном святом дворе малом дворике нашем? — а сабля нага и остра! ай остра!.. ай хозяйка лютая она!..
…Ай дядя Пасько-Корыто! ай гранатовый фазан! прощай!..
…И тут плачет страждет Анастасия матерь юная вдова вдова Руси неоглядная необъятная вдова солдатка Руси матерь мать баба сирота моя…
…Русь Русь где мужи твоя?..
Иль повально неоглядно невинно яро в земле лежат спят?..
Эй выйди в поле! поле! поле! — эй кто тут без креста да без холма зарыт убит забыт?..
И чья невинно погребенная до времени младая кость посмертная вопит чадит горит таит болит молит скорбит?..
И сколько там невинных незрелых нераспустившихся тел и душ лежит?..
Слепцы! и вы хотите отнять у них бедное их упованье на иную загробную единственную их жизнь?..
Слепцы!..
И там от них земля горит и травы не родит…
И там могилы ямы как солончаки такыры соляные лысые нагие наги наги наги
И им травой забвенной барвинком могильным насмерть на века не зарасти…
…Русь…
Родина!.. Родимая!..
Прости мне малому…
Да темны святы твоя пути стези… твоя судьбы… твоя суды…
Но!.. Но!.. Но!..
…Дядя Пасько-Корыто! гранатовый фазан! прощай! прощай! прощай! прощай!
…И тут плачет мать моя и руками белыми пуховыми неслышными невинными обнимает гладит ласкает оберегает алого прощального шелкового коня коня коня…
Потому что не может она достать Пасько-Корыто в высоком седле, потому что любит она моего убитого отца…
…Сынок… Тимофей… Война…
Все мужи на Руси станут воинами
И все жены на Руси станут вдовами
И все чада на Руси станут сиротами
А все березы на Руси станут ивами
Плакучими неизбывными…
Не дай, Владыко!..
Не рыдай мене мати!..
Не рыдай не опадай не осыпайся не обнажайся снежнокудрявая блаженная алыча над рекой!..
…И через тридцать лет поэт Тимур-Тимофей певец Всея Руси и Всея Азии со смертной безысходной болезнью в теле и в душе входил в весеннюю февральскую реку Кафирнихан навек и ногами ледовыми дрожащими последними задел споткнулся об остаточные ржавые зеленые от ветхости старости и неумолимой воды железные колья заборы истлевшего туберкулезного санатория.
И вспомнил Лидию-Морфо.
И вспомнил, что она ждет его верная в реке ледяной.
И истлели избились истратились излились в воде бегучем текучем тлене железные заборы, но не душа человеческая ждущая… да!..
И там на берегу стояла алыча цветущая…
…Лидия-Морфо я пришел я вернулся к тебе дальная речная любовь моя!..
И сойдем с путей земных на пути небесные…
Да дай только проститься с алычой земной блаженной!..
И пойдем поплывем к иным брегам! к иным селеньям!..
…Но лежит фазан убитый гранатовый на скатерти льняной.
Но прощается мать моя с Пасько-Корыто. С конем его. С саблей его нагой.
— Анастасия, я скоро вернусь. Мы побьем потравим повалим немцев ворогов и я вернусь. Скоро!..
И он бьет коня саблей и конь ал шелковый вздымается во дворике нашем и уносит его убивая приминая гонными гневными копытами кроткую нашу дворовую траву траву…
…Я вернусь. Скоро… Анастасия, скоро…
…Русь! Ты ворог всем? Иль тебе все вороги народы?..
…Дядя Пасько-Корыто, и вы вернулись.
Скоро.
Словно немцы вороги охотники убивцы убийцы ждали вас прямо за низким саманным ночным слепым нашим дувалом…
И вы вернулись…
Скоро!..
…И там у пыльного нашего городского низкого вокзала росли старые дурные акации и они цвели душными цветами и я влез на акацию и ел цветы эти, потому что война была голодная, а цветы были желтые сладкие медовые.
И люди голодные веселые ели эти цветы и бродили по цветущим деревьям как пчелы медососы медосборщицы.
И дальный наш город Джимма-Курган пыльный был голодный был веселый.
И люди ели цветы акации и коровий жмых и кору кленов весенних текучих влюбленных.
И люди бродили по деревьям цветущим и брали как пчелы потому что на земле голодно было и сиро…
И отгоняли пчел недоуменных покорных…
Но весело было в городе Джимма-Кургане…
И я ел коровий жмых и сосал жевал кленовую горькосладкую шершавую душную свежую шкуру кору и цветы акации у вокзала…
А на рельсах стояли под солнцем открытые железнодорожные платформы прибывшие от Войны и там лежали стояли томились калеки инвалиды войны далекой…
И тут были слепые, безрукие и безногие…
И они приехали в дальный наш пыльный Джимма-Курган, потому что был тут конец-тупик исход железной дороги и дальше не шли поезда, а домой на Русь свою к своим женам не хотели они возвращаться стыдливые, потому что были неполные усеченные утесненные…
И хотели быть мертвыми убитыми усопшими для жен и детей своих, а не изуродованными а не искаженными…
Но близ платформы теснилась стояла очередь вдов безнадежных безмолвных сердобольных и вдовы брали разбирали чужих мужей солдат улыбчивых застенчивых виновных…
И уводили уносили их с собою… неполных…
И медсестра Софья-Лакрима София-Слеза София-Колодезь в белом халате сопровождала калек.
И она раздавала их.
И я знал ее, потому что она жила в нашем дворе в деревянном сарае…
