Жоржи Амаду - Пастыри ночи
— Нет, я не пошутил… Да и как я мог догадаться, что она из заведения Тиберии, если она сама напрашивалась, чтобы ее обворовали? Сунула мне вещи, попросила за ними присмотреть и пошла в одно место. Так было, девушка?
Гвоздика исчез в гостиной и вернулся с чемоданом, но чемодан был пуст.
— Итак, прошу прощения, ошибся…
— Но, кум, чемодан-то пустой…
— Ну и что? А ты уверен, что там что-нибудь было?
Оталия указала на женщину, стоявшую в дверях.
— На ней моя ночная рубашка…
Женщина ничего не сказала, лишь посмотрела по очереди на Жезуино, Оталию и остальных. Дети, перешептываясь и пересмеиваясь, наблюдали за происходящим из спальни. Вторая дочь Гвоздики, девочка лет десяти, была в штанишках, слишком больших для нее.
— Эти штаны тоже мои…
— Кум!.. — призвал Жезуино.
И тут заговорила жена Гвоздики монотонно, спокойно, без раздражения, но и без тепла:
— Разве я не предупреждала тебя, Зико, что все это напрасно. Ты ни на что не годишься, ни к чему не способен. — И, повысив голос, приказала детям: — Отдайте вещи девушке!
Потом закрыла за собой дверь в гостиную и тут же приоткрыла ее, чтобы бросить рубашку Оталии. Вскоре она вернулась, одетая в старое, заштопанное платье.
Ботинки, домашние туфли, два платья были брошены на единственный в квартире стул.
— Знаешь, кум, — принялся объяснять Гвоздика, — очень трудно с одеждой. Девочек, бедняжек, жалко до слез…
Его жена тем временем поставила стаканы на старый железный поднос и пошла за бутылкой. Теперь уже Зико торопил детей, чтобы поскорее кончить с этим неприятным делом. Собрались друзья, значит, надо отметить встречу. Рано постаревшая жена Гвоздики молча, с безразличным видом наливала кашасу.
Чемодан как будто был уже полон, и негр Массу хотел закрыть его, но тут Оталия обнаружила, что не хватает ее самого красивого нарядного платья.
Женщина взглянула на старшую дочь, та, опустив голову, пошла в спальню и принесла оттуда пестрое платье с оборками. Это был подарок сына судьи, который он сделал, начав ухаживать за Оталией, когда отец еще давал ему карманные деньги. Девочка медленно приблизилась к Оталии, не в силах отвести взгляд от платья, такая печальная. Оталии стало жаль ее, и она спросила:
— Оно тебе нравится?
Девочка только кивнула головой, кусая губы, чтобы не расплакаться.
— Ну так оставь его себе.
Девочка взглянула на Гвоздику.
— Можно, отец?
Зико ответил с достоинством:
— Что ж поделаешь, если ты такая попрошайка. Но что о нас подумает эта девушка?
— Бери его себе, — повторила Оталия. — Не то я рассержусь.
Девочка хотела улыбнуться, но глаза ее наполнились слезами, и, прижав платье к груди, она убежала в гостиную.
А Гвоздика принялся горячо благодарить Оталию:
— Большое, большое спасибо. Раз вы так настаиваете, я разрешил ей принять это платье, нельзя быть невежливым… Поблагодари девушку, Доринья… Ты невоспитанная девчонка…
В это время жена Гвоздики подала кашасу, и Оталия взяла малыша, чтобы освободить ей руки.
— Сколько ему?
— Шесть месяцев… И уже другой в животе…
— Этот Зико не теряет времени… — сказал Ипсилон.
Все рассмеялись. Гвоздика решил пойти вместе с гостями — нужно было купить детской муки для грудного ребенка и извиниться перед Тиберией. Они уже выходили, когда Оталия спросила:
— У меня еще был сверток, помните?
— Сверток? Да-да, помню. Но там не было ничего стоящего… Не знаю, что детишки с ним сделали… Куда вы его дели? — крикнул он в спальню.
Десятилетняя дочь Гвоздики принесла пакет — он был спрятан в углу комнаты. Бумага развернулась, и все увидели куклу, старую, замызганную. Оталия бросилась, схватила куклу и прижала ее к груди, потом попросила бумаги, чтобы снова завернуть ее. Все смотрели на девушку, ничего не понимая, только Ветрогон сказал:
— Кукла… — и, обращаясь к Оталии, спросил: — Почему столько шума из-за куклы? Понимаю, если бы это был зверек…
Дети не спускали с девушки глаз Она встала, подошла к чемодану, положила в него сверток. Массу помог ей закрыть чемодан.
Наконец они вышли. Массу нес чемодан. Жена Гвоздики, которая с малюткой на руках осталась стоять в дверях кухни, крикнула:
— Не забудь принести муки!
— У малыша понос… Его можно кормить только детской мукой, а у меня ни гроша… — сказал Гвоздика.
Друзья тут же собрали деньги, кто сколько мог. Зико протянул руку, но Жезуино сунул деньги в карман.
— Я сам куплю, кум… Так будет лучше.
— Ну что ж… Как хочешь.
— Просто ты можешь забыть.
Жезуино знал, как совсем маленькие умирали дети Гвоздики, когда не на что было купить муки. Он знал также, что его кум забывчив и, кроме того, может не устоять против соблазна попробовать удачи в игре. Рано утром, до того как откроются аптеки, он может завернуть на рынок и при своем невезении в игре оставить там скудную сумму, которую наскребли друзья, отказав себе в кашасе.
Когда они пришли в заведение Тиберии, там уже было тихо. Усталые девушки удалились к себе одни или с гостями. Огни в большом зале были погашены, радиола молчала. Тиберия сидела в столовой, ее огромное тело свисало с качалки. Это была толстая мулатка лет шестидесяти, с громадными грудями, спокойным, твердым и добрым взглядом. В этот поздний час ее лицо, обычно веселое и приветливое, было мрачным, как если бы случилось что-то неприятное. Она нехотя пробурчала приветствие. Однако Жезус, ее муж, что-то подсчитывавший за столом, дружески улыбнулся пришедшим.
Жезус Бенто де Соуза, наполовину негр, наполовину индеец, с прямыми волосами и бронзовым лицом, шил сутаны священникам. Он был моложе Тиберии лет на десять. Познакомились они почти тридцать лет назад, она была тогда пышной, но еще стройной женщиной в бальзаковском возрасте, королевой карнавалов, зарабатывающей на жизнь в заведении Аниньи, он — молодым учеником в портновской мастерской, любившим веселые вечеринки и сочинявшим песенки под гитару. Они встретились на каком-то празднике и первую же ночь провели вместе, обезумев от страстной любви, которая с годами превратилась в нежное прочное чувство.
Через десять лет совместной жизни Тиберия открыла собственное заведение, Жезус тоже открыл небольшую, но процветающую мастерскую — «Ножницы господни», где шились сутаны и прочие одеяния для священнослужителей; бессменный и многоопытный секретарь братства Кармо, он неоднократно переизбирался на этот пост, на котором пребывал и сейчас. Они повенчались, оформив брак у судьи и падре. Дату гражданского бракосочетания им удалось сохранить в тайне, о ней знали лишь самые близкие, что же касается церемонии, назначенной на воскресенье в церкви Портас де Кармо, близ площади Позорного Столба, утаить ее было невозможно. Церковь оказалась заполненной друзьями, разодетыми в пух и в прах, девушками легкого поведения, членами братства Кармо в красных накидках. Падре Мело, прослуживший сорок лет, увидев толпу раздушенных, по-праздничному сияющих проституток в кружевах и цветах, заявил, что не помнит столь пышной и многолюдной свадьбы. Тиберия казалась королевой в платье с длинным шлейфом и диадемой в волосах. Жезус, с годами похудевший, немного сутулившийся, был в безупречном белом костюме. Падре Мело, может, и видел свадьбы богаче, но ни одна не предвещала такого согласия, счастья и покоя, как эта, соединившая портного, который обшивал священников, с хозяйкой публичного дома.
Нет, слово «хозяйка» не подходило Тиберии. «Мамочка» — вот как называли ее девушки из заведения. Уже не одно поколение сменилось в этом доме, девушки приходили и уходили, веселые и грустные, любящие и ненавидящие свое тяжкое ремесло, но все они знали, что могут положиться на Тиберию, прижаться головой к ее полной груди, излить ей свои горести и разочарования — она всегда поможет в трудную минуту. Тиберия умела найти нужное слово, которое утешало и излечивало от тоски. «Мамочкой» ее называли и многочисленные друзья; среди них были люди богатые, с положением в обществе, но и они готовы были пойти на убийство и на смерть ради Тиберии. Она пользовалась большим влиянием, уважением и любовью.
Капрал Мартин был одним из самых близких и верных друзей Тиберии. Он ежедневно приходил в заведение повидать ее, независимо от того, была у него там любовница или нет. Он приходил поговорить с Тиберией, помогал ей, если это было нужно, выпивал свое пиво и уходил. Исключение составляли те случаи, когда он являлся в компании друзей, чтобы взять девочек и отправиться с ними на вечеринку.
Не удивительно поэтому, что Тиберия была настроена так мрачно и едва поздоровалась с Жезуино и прочими: до нее уже дошли в несколько искаженном виде слухи о женитьбе Мартина, и она пыталась переварить эту невероятную новость, но никак не могла.
Тиберия сурово посмотрела на поздних гостей.
— Подходящее вы выбрали время.
