Павел Лаптев - Сказки уличного фонаря
А когда Рита проснулась утром, на самом деле почувствовала себя лучше. Она встала с постели, подбежала к окну, за которым стоял, словно динозавр Уличный Фонарь. И — спал. Потому что, в отличие от некоторых существ, вёл ночной образ жизни.
Дом
Знаете ли вы, что дома растут из кирпичей?
И маленькая девочка Рита знала, потому что ей рассказал об этом Уличный Фонарь за окном. Рита решила вырастить свой дом и сказала об этом папе.
— Ну, — протянул многозначительно отец. — Нужно посадить кирпич и поливать. Всё просто.
— А пошли? — не терпелось Рите вырастить свой дом.
— Ну, пошли, — вздохнул отец и, подумав, ещё добавил. — Я знаю место посадки.
На пустыре, за забором они закопали нашедший здесь красный кирпич и Рита ещё полила его из лейки.
— Ну, придём через неделю, — сказал отец, — и ещё польём.
— Почему так поздно? — обиделась Рита.
— Дом растёт медленно и не нужно ему мешать, — ответил хитро отец.
И, правда, через неделю дом поднялся из земли. Только рядом ходили люди и, как думала девочка, мешали его росту.
— Что, опять через неделю? — предположила Рита.
— Теперь дольше. Мы же едем к морю. Как раз, когда вернёмся, то дом и вырастит, — ответил дочери отец.
Через две недели они увидели на этом месте красавец дом с красной металлочерепичной крышей. В нём, как принято, уже поселились люди.
Рита радовалась выращенным домом и очень гордилась, что смогла помочь людям обрести жильё.
А фонарь, узнав о выращенном доме, поведал девочке, что вера в чудо есть самое прекрасное чувство на свете, особенно когда осуществляется то, чего ожидаешь.
Ломтик
Ломтик ржаного хлеба родился не вместе с буханкой в печи хлебозавода, не из-под ножа женщины на кухне, отрезавшего его одним резким движением, а после намазав подсолнечным маслом, посолив и отдав своему маленькому сыну. А тогда, когда мальчик, вынеся его во двор, уронил на землю. В момент падения грязный ломтик вдруг осознал своё «я», свою самость.
— Я — есть! — крикнул, как мог, ломтик своей поджарой коркой, но никто его не услышал, даже плачущий рядом ребёнок.
Так ломтик пролежал некоторое время в песке, слушая щебетание птиц и шум моторов, рассматривая мир — деревья, многоэтажный дом, небо, солнце. Как высоко, любовался он солнцем и мечтал быть таким же большим и круглым.
Вот собака схватила ломтик зубами и понесла куда-то. Но не долго, на неё набросилась другая, пытаясь отнять еду. Ломтик выпал из собачьей пасти в траву, откуда его сразу подобрала прилетевшая ворона к жалости собак.
— Вероятно, — думал ломтик вслух, поднимаясь всё выше. — Этот двор делится на две части: одни едят других. И я в числе вторых.
— Рождение определяет участь, — рассуждал он в гнезде из прутьев. — Меня же никто не спрашивал, хочу ли я родиться ломтиком. Как, наверно, никто не спрашивал ворону или собаку.
— Но вот смешно! — смеялся ломтик прокушенной дыркой. — Все живут так, как будто это они сами хотели родиться тем, кем являются.
Как только ворона собралась съесть ломтик, раскрыв широко клюв, дети выстрелили из рогатки по гнезду и оно рассыпалось.
— Да, странно, — тяжело дышал ломтик, падая обратно в траву. — Я никак не могу исполнить свою миссию — быть съеденным. А, может, моё время ещё не пришло?
Ломтик упал в муравейник, не задев ни одного муравья.
— О! — воскликнул он своей потрескавшейся коркой. — Теперь мои мучения закончатся и, наконец, меня съедят.
Но, к сожалению ломтика, муравьи не стали его есть, а затащив глубже к себе в жилище, укрепили уже изрядно засохшим хлебом крышу.
Сначала ему не было скучно в полутьме этого домика. Наблюдая за жизнью муравьёв, ломтик понял, что, оказывается, жить — это не только для того чтобы есть, а ещё чтобы просто бескорыстно помогать другим, как, например, он помогает муравьям согревать жилище.
Прошло жаркое лето, пронеслась дождями осень.
В полутьме ломтик начал грустить, захандрил. Он перестал наблюдать муравьёв и заснул.
И приснилось ему золотое волнующееся на ветру ржаное поле под голубым легкооблачным небом со стремительными ласточками, с разрезающей пыльной дорогой, величественными соснами, стрекочащим вдалеке и приближающим новую жизнь колосьев комбайном.
Незаметно и тихо прошептала снегом зима. И с весенним теплом ломтик почувствовал — что-то давит снизу. Это давление с каждым днём усиливалось, уже продвигая ломтик вверх, и вот уже он вылез на свет, а вот чуть поднялся над муравейником и выше, выше, ему уже был виден весь двор. И ломтик обнаружил что он — подсолнух! Он понял, что за свою помощь муравьям он стал красивым и круглым, словно солнце.
Он и сейчас стоит счастливый с южной стороны двора. Кто захочет, может сходить и посмотреть.
Диск
Вот оно где наслаждение — когда тебя чистого и ровного, играющего бликами люминесцентных ламп укладывают на фабрике пластмассовую коробку с гордой надписью Эрве, когда красуешься в витрине магазина, когда ещё болванкой чинно въезжаешь в компьютер и ложишься под щекочущий лазерный луч на первую запись.
Информация! Это бог, творящий свой мир, делающий из цифрового хаоса стройный порядок нулей и единиц. Он помазывает на царство в чреве компьютера.
Но не все желают быть подданными. Особенно если появляешься в светлом офисе, где и так царит надменность.
— Какой не постоянный! — играл здесь бликами на полке лицензионный диск с игрой. — Меняет информацию словно осыпавшиеся магнитные дискеты. Как можно?
— Но внешне он похож на нас, значит равноценен, — светил ему музыкальный диск.
— А внешность ничего не значит, — влез в разговор системный диск Виндоус. — Главное, внутренний мир и твёрдые убеждения. А у него одни метания: то музыка, то тексты, то игры. И поэтому, на нём название-то нельзя написать. Нет у него имени. А имя — это главное в жизни.
Но, наверняка, в тайне они завидовали переписываемому диску. Ведь в отличие от одноразовых, всё время пребывающих в шкафу, он бывал в разных местах, видел многое, узнавал большее.
И так жил наш одинокий диск какое-то время, странствуя по приводам домашних и рабочих компьютеров, пока не появилась в шкафу флешка Юэсби. Блестящий верх, розовая юбка, тонкая талия, изящная ножка — наш диск влюбился в неё с первого взгляда. И она ответила ему взаимностью.
— Вы совершенны и грациозны! — подмигивал отверстием диск комплименты.
— Ах, что Вы! — нагревалась флешка от смущения. — А Вы такой прозрачный и честный. С Вами легко и надёжно.
А как завидовали их любви другие диски! Даже стали молчать больше.
Правда, любовь омрачали частые расставания. По началу, чаще флешка ждала диск дома, со временем он стал оставаться в шкафу в ожидании подруги. И ревновать.
В один из вечеров на полке появился в голубой коробке красавец Блюрей. Ёмкий и быстрый, он надменно завладел сердцем флешки. И она разлюбила нашего Эрве.
Теперь кто-то из старых дисков ему сочувствовал, поддерживал словом. А кто-то усмехался над ним.
Эрве стал унылый, плохо читаемый приводами, потом совсем зачах и перестал записываться. И, в конце концов, хозяин раздражённый бесполезностью нашего диска выбросил его в мусорную корзину.
— Эх! Вот что значит быть непостоянной и менять привязанности, разлюбить одного и полюбить другого, — печально сверкнул диск Сиди вслед летящему в корзину. — Бедное разбитое сердце! Ах, женщины!
— Ну, знаете что! Сердцу не прикажешь, — скрипнула сентенцией старая дискета.
— Вы не правы, — замигав красным глазком, возразила компьютерная мышка. — Надо хранить свою любовь. Да, мой милый? — спросила она коврик под собой и сильнее к нему прижалась.
Коврик с нарисованной бабочкой ничего тогда не ответил мышке, потому что устал от её болтовни. И потому что всё равно деваться ему от неё было некуда.
Старый телевизор
В одной семье купили новый телевизор, блестящий и плоский. Потому что старый телевизор с маленьким пузатым экраном, монофоническим звуком и деревянной обшивкой стал старым. Говорили, что он уже не соответствовал времени.
Как радовались дети, щёлкая пультом и переключая каналы! Как радовались и гордились своей покупкой родители, легко отнеся старый телевизор в подвал, где уже томились ненужные старые вещи.
— Нашего полку прибыло! — гремел тогда механизмами катушечный магнитофон со сломанным переключателем и радостно дёргал стрелками индикаторов уровня записи.
— Кого прибыло? — хлопала не закрывающейся крышкой глухая аналоговая видеокамера.
— Вспоминаю этот телевизор, — поворачивались валы магнитофона. — Нас покупали вместе, но меня спихнули в этот подвал раньше. Вот ведь несправедливость! — возмущался он. — Кто-то лишь три года служит, а кого-то и десять лет держат на центральном месте в доме.
