Константин Кропоткин - Содом и умора
Теперь пришел мой черед взывать к приличиям.
— Сари — это женская одежда, — сказал я вполголоса.
— В чем тогда мужики ходят? — замер Марк.
— В пончо! — сказал я первое экзотическое слово, пришедшее на ум.
— Ты думаешь, я того? — Марк покрутил пальцем у виска. — Пончо — мексиканский плащ. Или пальто. Это такой большой платок с дырой посередине…
— Нам не подходит, — сказал Кирыч, прервав лекцию по истории мексиканского костюма.
Я посмотрел на ценник и понял причину его решительности. Дешевле было бы обить всю квартиру персидскими коврами.
— Понимаю-понимаю, — закивал Артемий и вновь повел нас сквозь мебельные залежи.
Второй диван был мечтой — но лет 30 тому назад, в мрачную пору советского дефицита. Два пухлых матраса, сшитых вместе. Учитывая то, что мебели у нас немного, а ремонт мы собираемся сделать как-нибудь потом, то этот диван мог чудесно вписаться в наши интерьеры. Эдакая ветшающая социалистическая лепота.
— Осталось купить ковер с голой женщиной и лебедями, — ухмыльнулся я.
— Он новый? — Марк поковырял пальцем тусклую желтовато-зеленую материю.
Судя по цвету, мебель уже начала есть плесень.
Продавец съежил лоб в гармошку.
— Это классика! — сказал он и, дернув спинку, каким-то особенным способом, превратил диван в кровать.
— Будто щи варили, — сказал Марк, все еще переживая по поводу обивки.
— И тут же съели, — добавил Кирыч. — У вас нет чего-нибудь… повеселей?
— Ну, разумеется! — согласно подвигал гуттаперчевым лицом наш провожатый.
Мы прошли еще дальше и очутились перед большой буквой «Г», обтянутой темно-синей синтетикой, похожей на замшу.
— Стоит, конечно, недешево, но качество отличное, — доверительно произнес резиновый продавец и, воровато оглянувшись, добавил вполголоса. — Мы с моим бывшим когда-то точно такой взяли. Вы меня понимаете?
— Понимаю-понимаю! — согласно закивал вежливый Марк.
Юркий Артемий просиял и, склонившись к марусиному уху, принялся шептать. Судя по всему, нечто соблазнительное: у Марка заблестели глаза, а на губах заиграла блудливая полуулыбка. С таким лицом он обычно слушает горькую повесть соседки Томочки о том, какие ей приходится делать непристойности, ублажая своего Санина. Марк сочувственно кивает, а на его лице написано, что он не против стать жертвой домашней диктатуры: «Ах, любите меня, да чтоб до крови».
— …Мы на нем такое вытворяли! — прислушавшись, разобрал я обрывок фразы. — Соседка в стенку стучала, говорила, что милицию вызовет… Знаешь, после всего, что пришлось пережить, меня уже ничем не испугаешь…
«Не повезло, — с тоской подумал я. — Сейчас он приплетет отчима, который совратил его в нежном возрасте, и первую любовь, которая, конечно, была самой большой. Друг его бросил и сейчас требует раздела имущества. А делить нечего, потому что он все отдал, чтобы погасить долги своей фирмы, которую разорили нечестные партнеры. Они, конечно, знали, что он спит с мужчинами, и выжили его из ненависти. Теперь он торгует диванами и мечтает о друге, с которым можно вместе засыпать и просыпаться».
Я думал, а продавец живописал.
— …А был ведь лапочкой! — брызгал он слюной.
Марк утирался, но помалкивал. Иногда его терпение бывает поистине беспредельно.
Кирыча чужие терзания не тронули. Он исследовал диван: обошел его кругом, зачем-то понюхал материю и заглянул под сиденье. Если бы таможенники относились к своей службе так, как Кирыч к выбору дивана, то контрабандисты остались бы без работы.
— Нашел? — спросил я.
— Что? — недовольно буркнул Кирыч, с трудом отвлекаясь от напряженной умственной работы.
— Пакет с героином! — поразился я его непонятливости.
Кирыч лег на диван и, качаясь в ворсистых синих волнах, кивнул мне. Я был с ним согласен. Такие вещи редко выходят из моды, потому что никогда в нее не входили. Прямые линии, слегка закругленные углы. Лишь гнущиеся во все стороны боковины и спинка, которую тоже можно скривить наподобие лепестка, свидетельствовали, что перед нами произведение современного диваностроения.
Артемий курлыкал, как глухарь на току. По скучающему виду Марка я понял, что наш новый знакомый уделяет плотским удовольствиям слишком мало внимания.
— Кха-кха, — вежливо напомнил Кирыч о своем существовании.
— Ты его стукни, — подначил я Кирыча. — Может, опомнится.
Марк, поймав мой раздраженный взгляд, лишь развел руками. «Голубым надо запретить работать продавцами, — подумал я. — Завидев себе подобных, они присасываются, как пиявки, и норовят пересказать всю свою жизнь — от пеленок во младенчестве, до трусов актуального любовника».
Потеряв всякую надежду обратить на себя внимание, мы бросили Марка на произвол судьбы. «Это послужит ему уроком. В следующий раз будет думать, прежде чем соваться к посторонним со своим милосердием», — мстительно подумал я, отправляясь на поиски менее говорливого продавца.
Персону вне подозрений мы нашли у кассы. Женщина лет сорока с перманентом на голове смотрела на покупателей как на похитителей табуреток. Я удовлетворенно крякнул. Не было никаких сомнений: рассказы о муже-изверге и сыне-двоечнике эта инквизиторша прибережет для подруг.
Пока Кирыч излагал суровой даме свои виды на диван, я боролся с соблазном потребовать жалобную книгу. Загвоздка была лишь в том, что я никак не мог сформулировать свои претензии. Не напишу же я, что продавец Артемий пристает к покупателям с историями о неразделенной любви и житейских неурядицах?!
Оставив в кассе требуемую наличность и договорившись о доставке, мы вернулись к вожделенному дивану.
Мальчики времени зря не теряли. Артемий прильнул к марусиному плечику и любовно крутил пуговицу на его полотняном пиджаке. Марк принимал откровенные ухаживания не без удовольствия, игриво хихикая и потряхивая кудрями.
— Еще немного, и они совокупятся на нашем диване, — сказал я.
Кирыч помрачнел. Право первой ночи он, видимо, хотел оставить за собой. Приблизившись к парочке, он не сказал ни слова, но от его него повеяло таким холодом, что даже у меня, безмолвного свидетеля, по спине побежали мурашки. Артемий осекся. Его физиономия прекратила ходить ходуном, собравшись в страдальческую гримасу.
Мы подхватили Марка под руки и поволокли к выходу.
— Я позвоню, — крикнул нам вслед Артемий.
— Пожалуйста, — не оглядываясь крикнул я. — Мы на связи бесплатно и круглосуточно: «01», «02», «03».
— Обидели человека и рады, — с упреком сказал Марк, оказавшись на свежем воздухе.
— Не волнуйся, у нас еще будет немало поводов загладить свою вину, — зловеще сказал я. — Нам нужен шкаф, два кресла, вешалка, пара стульев…
— Самое страшное еще впереди, — поддержал Кирыч.
— Ах, неее, — испуганно заныл Марк.
— Мой тебе совет, — продолжил я. — Хочешь дарить людям утешение, иди учиться на попа.
— Не богохульствуй, — полыхнул праведным гневом Кирыч.
Серафима Львовна воспитала Кирыча в строгости. Он даже в церковь не ходит — боится Божьей кары за содомский грех.
— Не люблю несчастных геев, — переключился я на другую, менее скользкую тему. — Мне кажется, что они распространяют бациллы несчастья. Как грипп — воздушно-капельным путем. Вот, Марк, сегодня Темочка на тебя чихнул, а завтра твой собственный дружок скажет тебе «адье, мон дье».
— Во Францию что ль сбежит? — не понял Марк.
— Например, — согласился я. — Уедет в Париж учиться на мушкетера.
— Ах, мы с Гекачкой и так уже просто подруги, — беспечно отмахнулся Марк.
— А если бы ты отдал Геку лучшие годы своей жизни? — предположил я. — Если бы он был смыслом твоего существования? Единственным светом в окошке? И вдруг — раз — и ушел, оставив только грязные носки под кроватью и старую зубную щетку в ванной! А ты уже старый, чтобы искать нового хахаля! У тебя вставная челюсть и титановый сустав в бедре!
Марк посмотрел на свое отражение в витрине и уверенно заявил:
— Я до этого не доживу.
На его лицо вдруг набежала тень. Он вынул из кармана платочек и промокнул им воображаемый пот на лбу:
— Как только увижу первую морщину, тут же приму яд.
— Маруся отравилась, — захохотал я.
* * *Диван доставили через неделю.
— Ура! — закричал Марк и, вооружившись кухонным тесаком, со зверским видом начал кромсать полиэтиленовую обертку.
— Осторожно, обивку не порви, — предупредил Кирыч, продираясь к дивану с другой стороны.
Мне в этой возне места не нашлось, но я считал себя обязанным присутствовать при историческом событии. Наконец-то, Кирыч перестанет бояться за свой простатит, а Марк — жаловаться на отсиженный на твердом полу зад и боли в спине. Я тоже получу свою порцию счастья, перестав раздражаться на них обоих…
