Григорий Ряжский - Нет кармана у Бога
Оказалась — судьба. И не повредили, и не просветили, и не засох, пока летел. Заодно рюкзак местного песку привезли с собой, как Инка и планировала — вживлять в родное. Ника сразу приспособила растение в пластиковый тазик, временно. Потом мы купили кадушку и пересадили пальму уже по всей науке: с родным грунтом, подкормкой и соблюдением температурно-влажностного режима.
Вот она и носилась теперь колбасой, с Джазом и кокосом. Пальме отдавала необходимое должное, памятуя о том, что мама этого очень хотела, а Джазика просто полюбила без памяти, как любят, когда хочется любить ещё больше, но уже просто больше некуда, невозможно, и так выпирает через край. Предел. Крыша. Дальше — небо и космос. Именно такое с утра до вечера и демонстрировала обожание. Сразу упросила меня: слово «нет» не существует в нашей семье, ладно? Это я про Джазика, не пугайся, папочка, пожалуйста. Видишь, у него сегодня утром практически отсутствовал аппетит. А я ещё подумал про себя, но не стал связываться с дочерью — тарелку манной каши с вареньем, омлет из трёх яиц, гренки с эдамским сыром и банку шпрот на десерт. Это если не считать чая с молоком. И тоже, кстати, с вареньем.
А вот мне на самом деле в глотку не лезет завтрак, уже который день. Не могу сюжет начать. Как ни крути, не выходит, чтоб и достойно, и с духовкой. На дворе — девяносто четвертый год истекает, сам я пятый десяток совсем уже скоро размениваю, давно пора новые очки набирать. И конкуренты не дремлют, суетятся кто где, каждый урвать от ситуации на рынке пытается, кто прямым подлым расчётом, кто скрытой от глаз бесчестной игрой. Люди без души и морали, что с них возьмёшь, с подонков. А слава не любит долгого простоя. Тем более когда ещё не пришла, как ей достойно надлежит. Не окончательно утвердилась в сознании этих сволочей. Читателей, читателей, это я о них, родимых. С другой стороны, для примитивного ума, носителями которого является основная масса книжных потребителей, нужна хорошая встряска, типа…
Итак. Отец, как мужчина, живёт с дочкой-подростком, которая не возражает против такого семейного нововведения, потому что так ей завещала покойница-мать, понимая, что лучшего варианта заботы о девочке достичь не удастся, если быть, конечно, в курсе интересных особенностей своего мужа, о которых ей удалось узнать совершенно случайно, незадолго до раковой смерти. Но расчёт оказался обманным для всех в этой непростой семье, потому что дочка не от мужа, что не известно никому, кроме матери-прелюбодейки, искренне раскаявшейся с приходом неизлечимого рака, разом спалившего весь организм, без остатка. Через год девочка тайно от отца заводит связь на стороне, с одноклассником, который ещё не вполне определился в собственной сексуальной ориентации и мучается от несовершенства не оформившегося окончательно молодого организма. Об этом случайно становится известно отцу. В порыве ревности он выискивает способ познакомиться с соперником и узнать его поближе, но внезапно обнаруживает, что мальчик этот вовсе не полный негодяй и урод, а вполне милый юноша, с нежной и чуткой натурой и нервической конституцией юной неокрепшей души. А ещё он тоненький и белокожий, чем-то даже напоминающий в юности мёртвую жену героя повествования. Герой внезапно понимает, что он любит этого мальчика, видя в нём всё то, чего не обнаруживал в жене или не смог ей дать. Тогда он даст это тому, кого нашёл волей провидения. Он соблазняет подростка тайно от дочери и теперь уже живёт с обоими, склоняясь всё же больше к мальчику. А мальчик, окончательно определившийся в области физических предпочтений, продолжает мучиться, но уже по другой теперь причине: он не может больше лгать бывшей избраннице и говорит ей страшную правду о себе и о её отце. Узнав эту правду, девочка в отчаянии прыгает с крыши блочной девятиэтажки, но полёт ее завершается ровно в кузове грузовика, везущего подушки на городской рынок. Она не пострадала, она лишь смертельно испугана и всё ещё в отчаянии. Водитель грузовика, молодой симпатичный парень, приходит ей на помощь, успокаивает, и та, натерпевшаяся, засыпает в кабине грузовика, прижавшись к парню. А когда просыпается, оба понимают, что они нашли друг друга. Как и отец с её бывшим одноклассником. Все четверо встречаются у могилы покойной жены и молча кладут цветы под чёрный мраморный камень. На глазах — слёзы благостного всепрощения… несмотря на то что отец-таки успевает бросить быстрый заинтересованный взгляд из-под приспущенных ресниц на водителя грузовика, избранника своей девочки. Но девочка не в обиде, она понимает своего отца, она уже почти взрослая. Она уже в курсе, что мужчина, способный понять женщину, как правило, живёт с другим мужчиной. Как-то так, в общем…
Но вопрос один: как органичней всё это насыщенное событийным рядом, волнительное повествование наполнить попутно высокой духовной составляющей, чтобы избежать обыденности, банальщины и пошлости, которую лично я ненавижу и не терплю, особенно когда речь идёт о настоящей литературе. И этого не так сложно, хочу сказать, достичь, если обладать необходимым профессиональным и человеческим чутьём, будучи прирождённым интуитом. Как я, к примеру.
Сразу раскрываю секрет удачи вышеизложенного сюжета: кто-то из героев должен непременно прийти к Богу. Или уже оказаться тайно верующим. Скажем, тоненький одноклассник — верующий, а отец — придёт со временем, заставив себя отказаться от попытки вступить в связь с молодым водителем грузовика. Вот тогда уж точно пройдёт «на ура», гарантирую. Я просто не могу этого не понимать, как подлинный счастливчик среди четырёхсот заурядных неудачников, как отдельно взятый неподдельный талант, дважды прошедший через горнило специального обряда для посвящённых — два раза по двадцать семь минут…
На следующий год восьмилетний Джазир Раевский, приёмный сын писателя Дмитрия Бурга, был определён мною в первый класс общеобразовательной средней школы, той самой, в которой училась Ника. К тому времени можно было уже вполне подумать и о частной школе, средства, слава Спасителю, позволяли. Но Инуська непременно хотела доучиться в своей, пускай и образца старого советского разлива, но зато привычной и близко расположенной к дому. А лишний глаз не помешает, подумал я тогда, пацанёнок ещё не оформился, не нашёл никакого направления предстоящей жизни, не избрал пока ещё внятных приоритетов, кроме прибалтийских шпрот крупного размера, и лучше с икрой.
Так и решили. Никуська взяла на себя роль школьной мамы: утром всегда уходили вместе, возвращались — как придётся, но если получалось по расписанию, всегда встречала, приводила и кормила. Странно, но с появлением в доме индусика я не то чтобы обрёк себя на лишнюю головную боль, а, наоборот, обрёл некоторую дополнительную степень свободы, поскольку Никуська целиком и полностью взяла на себя заботу о маленьком. Это незаметно для неё самой вынудило девочку подчиниться самодисциплине и предельно рационально организовать собственное время. Теперь она успевала сделать значительно больше, чем у неё получалось до покупки мною Джаза. Быстро переделав уроки, она присаживалась к чёрному братику и проверяла его задания в очередь: буквы, цифры, палочки, наклоны и что там у них ещё, я, честно говоря, не в курсе.
А к концу первого года стал не в курсе окончательно, утратив любой контроль над воспитанием младшего в семье ребёнка. К лету, когда закончилась учёба и пришла пора перемещать семью в Ахабино, на дачу, для вольной жизни, у меня завязался роман с Джазировой классной дамой, двадцатитрёхлетней училкой, которой я презентовал, помню, сразу после родительского собрания недавно переизданный «Пустой и полный». И тут же подписал: «С пронзительной надеждой на взаимность. Искренне ваш, Бург».
Цель была двойная. Во-первых, просто поиметь без напряга хорошенькую училку, о которую споткнулся ненароком, и уже не хотелось отступать. И во-вторых, пристегнуть её же к заботе о моём новом сыне, чтобы частично снять всецелое руководство процессом одной лишь любимой Никуськой. Как водится, влечение плоти и любовь к ближнему своему не могут не отозваться положительно в любом благом начинании. Причём девочка — это я сейчас об училке — на самом деле была очень даже себе, несмотря на свои довольно взрослые годы… Оп-па! И тут я впервые поймал себя на том, что думаю о совсем ещё молодой женщине как о вполне возрастном персонаже, уже не слишком вписывающемся в рамки моих последних сюжетных задумок. И впрямь — в нетолстом романе, тысяч так на триста знаков без пробелов, не более, который начал обмозговывать в конце весны, перед отправкой детей на лето, обнаружились внезапно трое и две. Самой старшей — девятнадцать. В остатке, разумеется, окажется ещё один. Под полтинник. Но он не в счёт. Он там понадобится для другого. Тем более сначала он убьёт, а потом уже покончат и с ним. И подвесят вниз головой. И лишат гениталий. А выйдет, думаю, в октябре. Это я о книжке, не о герое. И успевает к ярмарке. Первый тираж, прикидываю мечтательно, тысяч тридцать, не меньше. Или же все они просто идиоты, ремесленники, непрофессионалы. А сам… м-м-м-м… сижу… подписываю… рядом стопка ещё пахнущих типографией произведений моей оригинальной литературы, а вокруг люди, люди, толпа, суетятся, толкаются, всем же охота доказать себе близость к популярному писателю. Как-как вас зовут? Ираида Валерьевна? Очень приятно, Ираида Валерьевна, вот, получите, пожалуйста, на память, Дмитрий Бург…
