Белобров-Попов - Русские дети (сборник)
А Игорь Иванович глаза не таращил. Только сказал: «Ну, здравствуйте, молодой человек. Приятно познакомиться». Это Костику-то. Как будто здоровенькому. А ему два года было — головку сам не держал, не переворачивался даже. И жевать не мог совсем. Только перетёртое.
Он и сейчас не может.
А мы тогда только с УЗИ очередного пришли, у меня бумажка в руках так и прыгает — нового понаписали. Дополнительные трабекулы в сердце, дополнительные дольки в селезёнке. Как будто мало нам своего! Это что ещё, говорю, Игорь Иванович, за дольки на нашу голову? Очень напугалась. А он строго так: «Вы фильм „Чапаев“ смотрели?» А я стою, как дура, и понять не могу — при чём тут Чапаев? Игорь Иванович засмеялся и говорит — ну вот как сейчас прямо: «Что же вы, Виктория Михайловна, такая красивая женщина и „Чапаева“ не смотрели. Обязательно посмотрите. А на дольки эти внимания не обращайте. И на трабекулы тоже. Чапаев знаете, как говорил? Наплевать и забыть!»
Так и сказал — красивая женщина.
Я прям чуть не заревела. Ну какая красивая? Я о том, что женщина, и не вспоминала тогда уже. А ведь двадцать два года всего было.
Как я домой-то тогда полетела — как на крыльях! Верила ему очень. А потом и ему перестала. А он помнил меня, оказывается, всё это время. И по имени-отчеству даже! Может, и правда нравилась я ему? Говорю же — двадцать два всего мне было. Девчонка. Не то что сейчас. Двадцать восемь.
Донёс он нас с Костиком до третьего этажа, а я то справа, то слева забегаю, всё девушку эту оттолкнуть хочу. Привязалась как банный лист. Налипла прямо, зараза. Идёт, молчит, каблуками цокает. И такие ладные ботиночки у неё — на шнурочках, лаковые, чёрные. И шпилечка такая аккуратная. Я ведь тоже на шпильках раньше бегала, любила. Вот всю ночь могла на каблуках проплясать — и хоть бы хны. А теперь уж какой год в одних кроссовках. Зимой и летом одним цветом. Вам — это Игорь Иванович говорит — в какой, Виктория Михайловна, кабинет? Я сказала. И он коляску туда на руках донёс, хотя можно уже ехать было. Поставил нас на пол и Костику шапочку поправил. Я дёрнулась — остановить чтобы, Костика ведь трогать нельзя, он не выносит — скрипеть сразу начинает и биться, смотрю, а он тихонько так сидит. Не боится. Может, тоже помнит? Кто ж его разберёт? И тут девушка эта говорит: «Это возмутительно! Я жалобу напишу! Они обязаны были сделать лифт для инвалидов! По закону обязаны!» Так прямо и сказала — для инвалидов! Я только рот раскрыла, чтобы её куда следует послать, а Игорь Иванович её за руку взял и тихонечко так пальцы стиснул.
И тут только я поняла, что они вместе.
Попрощались мы, он всё в клинику к себе зазывал, куда-то аж на Профсоюзную, в платную — ну, ясное дело, чего ему в поликлинике нашей за гроши сидеть, если на фифе его куртка замшевая не меньше чем за тыщу долларов. Вы не волнуйтесь только, говорит. Я с вас денег не возьму. Как будто мне не о чем больше волноваться.
Дура. Ну. Дура и есть.
А Костику, как всегда, сказал: «До свидания, молодой человек».
И ушли они.
И мы — поскандалили немножко — и тоже ушли. Нам ведь в магазин ещё. За молоком и за хлебом. Плюс подземный переход. Правда, там спуски есть специальные. Для коляски. И на том спасибо.
Иду я, коляску толкаю, а у самой всё фифа эта из головы не идёт — ну почему, почему, думаю, одним всё, а другим — ничего? Вон у нас в первом подъезде семья алкашей живёт. Ну, конченые просто оба — и муж и жена, по всем ларькам отираются, асфальтовая болезнь у обоих — на морды смотреть страшно. Четверых ребят наклепали — и все здоровенькие, до одного. Ломом не зашибёшь. А нам с Костиком такое. Разве я наркоманка какая? Я ведь культурная была, хоть и приезжая — не курила, водку в рот не брала. Разве что пиво иногда немножко, за компанию. В техникум поступать собиралась. И поступила бы, если б не Виталик.
Ох и роман у нас был, господибожетымой! Прямо хоть в кино снимай.
Я тогда на оптушке работала, в Выхино, и там же комнату с девчонками снимала. Хорошо, весело. На рынке только чёрных полно. Но они ничего, нормальные, если присмотреться. По телевизору сейчас всё про геноцид русского народа говорят, мол, Америка нас выжить хочет и чтоб только чёрные остались. Обслуживать их, значит. Для того дерьмократы и стараются, митингуют. Я про дерьмократов не скажу, не встречала, а вот чёрные — молодцы. Друг за дружку крепко держатся. Я уж сколько лет как с оптушки ушла, Костика же одного не оставишь, так девчонки мои только пару раз приезжали всего. Посмотрели, поахали, поревели со мной немножко — и всё, до свиданья. Я даже не в обиде, честно. Чего у нас с Костиком смотреть? Тесно, ремонт сто лет как не делали, да ещё говном воняет. Памперсы знаете сколько стоят? То-то и оно. Я бы вообще не поехала на их месте. А Гузалька, сменщица моя, раз в месяц, как получка, приезжает. Это из Выхина-то! Так не разуется даже — в дверь войдёт, сумку мне с фруктами сунет, и всё, назад побежала. Семья у неё в Узбекистане большая, некогда. Я же фруктами торговала. Хорошее дело, чистое — и карман всегда полный. Только зимой холодно и ящики тяжёлые. Но я их редко таскала — говорю же, красивая была. Молодая. Всегда кто-нибудь поможет.
Там меня Виталик и подцепил.
На оптушке.
Он охранником туда сразу после армии устроился. Красивый такой. Высокий. Яблоки всё у меня таскал. Хорошие нам яблоки привозили — краснодарские, с хрустом. Не то что это турецкое говно. Химия сплошная.
В кино сперва ходили, на Воробьёвых целовались, серёжки он мне золотые даже купил. А потом и с родителями познакомил. У них квартира своя была на Рязанке. Трёхкомнатная. Девчонки мне все завидовали — как же, москвич! Ну, ничего, теперь в Ногинске поживут, никуда не денутся. А у нас с тобой своя, отдельная жилплощадь имеется, да, Костик? Погоди, чего ты морщишься? Обосрался, да? Ну, точно — обосрался! Ладно, ничего, дело житейское. Уже совсем до дома недалеко.
Свадьбу такую сыграли девятого мая — мама не горюй! Кафе заказали на тридцать человек, у меня платье было белое — в талию, до самого пола и с голой спиной. А фата со стразиками. Мама из Прокопьевска приехала. На Поклонную на шести машинах поехали. Всё как у людей. А в августе я уж беременная была.
Как же радовались мы с Виталиком! Как же радовались!
Я легко так носила, хоть бы затошнило разок — так нет. Здоровая была да и берегла себя очень. Свекровь газету «ЗОЖ» выписывала, так я у неё читать брала и всё делала, как там написано. Только натуральное всё, никакой химии. Мы же с папкой твоим у свекрови со свёкром жили, комнату отдельную занимали, не ссорились, ты не подумай. Говорю же — всё как у людей. Хорошо жили. Дай бог каждому. Я в консультацию даже женскую на учёт ставиться не хотела. Дома думала рожать, в ванне. Естественно потому что. Виталик отговорил.
На седьмом месяце только сдаваться и пришла.
И мне гинеколог там сразу сказала, с порога — кесарево, и никаких разговоров. Таз узкий, ребёнок большой. Это у меня-то узкий! Да я джинсы с мылом всегда натягивала на духовку свою. Ну, ничего, спорить не стала, анализы сдала, убедилась, что все нормально, — и больше в консультацию не ходила.
Сразу в роддом приехала.
Девочки на форуме говорят, что, если ребёнок не такой родился, это врачи во всём виноваты. Они там страшные же вещи пишут — ужас, что в роддомах и больницах у нас творится. А я бы и рада хоть кого-нибудь обвинить, да некого. Меня очень просили, чтоб кесарево, и прыгали очень вокруг меня, ничего не скажу. Но я насмерть встала — очень хотела сама родить.
А как спохватилась — поздно уже.
Сутки промучилась да потом три часа почти ещё на столе.
Выдавили Костика еле-еле, а он синий весь и не дышит.
Вот тебе и сама.
Всё, Костик, молчу-молчу. Не буду больше.
Он не любит очень, когда я роды вспоминаю.
Не буду, говорю. Уймись, наконец! А то нас в магазин не пустят!
Да куда ты лезешь, зараза, не видишь, я с ребёнком!
Молока пакет и половину бородинского.
Сама пошла! Корова!
Фу, слава богу!
Теперь только за угол завернём — и дома.
Всё мечтала, как с коляской буду повсюду ходить и все обзавидуются. Вот и домечталась.
А вот и подъезд наш.
Всё, Костик, теперь только до пятого этажа добраться, и мы дома.
Раз-два, взяли! Раз-два, дружно!
Чтоб вы все сдохли, сволочи! Чтоб вам в аду всем гореть, не перегореть!
Батюшка про грехи всё талдычил — мол, это тебе за прегрешения. Молись. А какие за мной прегрешения-то? Что на свет родилась? Я ведь даже аборта не сделала ни одного. А что обсчитывала, так все обсчитывали, жить-то как-то надо. Так я ещё со стариков сроду копейки лишней не взяла, или если человек одет бедно — я ж не слепая. А у кого деньги есть, от тех не убудет. Многие сами сдачу оставляли. Возьми, Вик, это тебе на конфеты. У меня ж постоянных покупателей было — пол-оптушки.
Молодая, весёлая.
Виталика только простить не могу.
