Анхела Бесерра - Неподвластная времени
"Мазарин... Что ты сделала со мной? Отчего мои глаза радует только твое тело?"
Когда одна из девиц поднялась на ноги и, соблазнительно виляя бедрами, вдруг направилась к нему, он поспешил покинуть шоу.
На улице подмораживало. Кадис вспомнил последний разговор с Мазарин, когда он закончил рисовать у нее на животе синюю стрелку, указывающую на лоно. Долгие любовные игры с кистью и красками, ставшие у них чем-то вроде ритуала, обычно протекали в тишине. Идея картины рождалась спонтанно и воплощалась со множеством вариаций, словно симфония. Наслаждение длилось, тянулось и звенело, словно натянутая струна.
— Знаешь, Кадис? Порой мне хочется посвятить свою жизнь поиску ответов на самые важные вопросы. Вот бы повстречать того, кто знает абсолютную истину, — произнесла Мазарин, прерывая его сладострастные вздохи.
— Абсолютной истины не существует. Есть множество истин. Мы сами их формулируем... Когда исполняем свои желания. Каждое исполненное желание знаменует появление новой правды.
— Твой ответ никуда не годится. Скажи, почему одни из нас одиноки, а у других полно друзей и близких?
— Одиночество — это ощущение, а не физическое состояние. Ты чувствуешь себя брошенной?
— Да, тобой.
— Тот, кто никогда тобой не обладал, не может тебя бросить.
— Но я чувствую, что ты мной обладаешь. Ты смотришь на меня так, словно присваиваешь себе одним только взглядом.
— Тебе нравится, когда я тебя разглядываю?
— Еще бы.
— В таком случае ты чувствуешь себя одинокой по своей собственной вине.
— Пытаешься свалить вину на меня?.. Ничего у тебя не выйдет.
— И пускай не выйдет, зато я смогу на тебя смотреть.
Доверчивая улыбка Мазарин сводила его с ума.
— Улыбайся, — попросил Кадис, приступая к наброску. — И закрой глаза.
Кадис приблизился к девушке почти вплотную. Теперь он был всего в сантиметре от ее губ, зубов, розового язычка. Он собирался поцеловать Мазарин, но отчего-то медлил. Это было больше чем поцелуй. Предвкушение блаженства слаще самого блаженства.
— Ты ставишь опыт? — спросила Мазарин.
— Я всего лишь определяю дистанцию.
— Берегись. А то холст возьмет и бросится на тебя.
— Только попробуй. Не забывай — я твой учитель.
— Какой же ты учитель? Если б ты и вправду им был, ты научил бы меня...
— А чему ты хочешь научиться?
— А как ты думаешь?..
Смех Мазарин еще долго сопровождал Кадиса на пустынных улицах Латинского квартала. Тень художника причудливо преломлялась на тротуаре. Узнав ее, он вновь услышал голос Мазарин.
— Ты никогда не думал, что вечера принадлежат миру теней? Они наполняют улицы, удлиняются, сливаются друг с другом, расходятся, дрожат от холода... Что для тебя ночь?
— То, чего не хватает дню... — Кадис поднял голову и встретился с Мазарин взглядом. — Когда нет тебя.
— Когда меня нет, ты чувствуешь себя брошенным?
— Нет, ведь я точно знаю, что наутро ты вернешься... Ведь ты вернешься?
— Тебе больно со мной расставаться?
— Я не хочу никоим образом связывать тебя с болью. Ты радость. Я делаюсь счастливым, когда вижу тебя.
— А когда не видишь?
— Тогда наступает другая жизнь.
— Какая жизнь?
— Настоящая.
— Гляди-ка, ты даже к собственной жизни примеряешь этот твой дуализм. Интересно, к какому из двух элементов отношусь я.
— Я не хочу тебя классифицировать. Ты дуализм в чистом виде. Все мы двойственны. В тебе прекрасно уживаются наивность и лукавство, и мне это нравится.
— Скажи, гуру дуализма, что ты думаешь о времени?
— О времени?.. — Кадис задумался. — Это то, чего нам всем не хватает. В настоящее время мне его не хватает, чтобы побыть с тобой.
В глазах Мазарин заплясали коварные огоньки.
— У тебя впереди целый вечер. Я только пришла.
— Я о другом времени, малышка. По меркам того, настоящего времени нас разделяют почти сорок лет.
— Не думай об этом, ведь сейчас ты здесь... И я тоже.
— Моя маленькая Мазарин, хоть мы оба и здесь, мам все равно не быть вместе.
— Мы не вместе только потому, что ты сам этого не хочешь. Иди сюда. — Девушка протянула руки. — Иди ко мне.
— Нет... Так лучше.
— Почему?
— Когда-нибудь ты поймешь. Пока ты слишком молода.
— Ты говорил, что в один прекрасный день пустишь меня туда, где заперты твои страхи.
— Милая, я никогда не говорил, что у меня есть Страхи.
— Ты боишься ко мне приблизиться и утверждаешь, что не знаешь страха? Все мы чего-то боимся. Один мой знакомый коллекционировал страхи.
— Ладно, предположим, я чего-то боюсь. Открой мне свои тайны, и я открою свои страхи.
— У меня нет никаких тайн.
— Лгунья.
— А ты? Ты уверен, что ничего не боишься?
Кадис улыбнулся и кивнул.
— Лжец.
Страхи. Разумеется, у него были страхи. Сейчас он больше всего на свете боялся, что Мазарин пропала
навсегда. И как только такое могло с ним произойти на старости лет? Чего ради он шатается по улицам ни свет ни заря? Что он здесь потерял?
Кадис возвращался в прошлое. Он точно заново пересматривал свою жизнь, пытаясь выловить из памяти то, что могло сгодиться для сегодняшнего дня. Хоть одно желание, оставшееся в дальнем углу подсознания с того времени, когда они с женой ходили по этим улицам. Желание, способное зажечь их обоих. Больше всего на свете Кадис хотел бы снова полюбить Сару, стать ей хорошим мужем, приноровиться к бегу времени, свыкнуться с возрастом, смириться с неизбежным угасанием. Так бы и вышло, не появись на его пути Мазарин.
На перекрестке перед Кадисом вдруг возникло облако светлячков, озарявших дорогу подрагивающим голубым сиянием. Будто Млечный Путь на расстоянии вытянутой руки.
Ноги сами вынесли живописца к зеленому дому рядом с церковью Сен-Жюльен-ле-Повр. Густой плющ оплетал козырек подъезда и спускался по стенам до самой земли, словно зеленый водопад, спешащий влиться в Сену.
Кадис заметил, что из зарослей лаванды за ним внимательно наблюдают чьи-то яркие зеленые глаза. В кустах пряталась кошка.
— Убирайся. Не люблю вашего брата, — поморщился Кадис.
Зверь равнодушно глядел на него, не двигаясь с места.
Между тем Мазарин бродила по темным комнатам в поисках своей любимицы; девушку мучила бессонница. Ее только что выписали из больницы после тяжелой пневмонии, и она до сих пор была очень слаба.
— Мадемуазель... — сипло звала Мазарин. Девушка с трудом добралась до окна и согнулась в приступе кашля. Немного придя в себя, она высунулась на улицу, кутаясь от холода в одеяло.
— Мадемуазель... Ты где? Вот несносное животное.
Новый жестокий приступ кашля заставил Мазарин вернуться в постель.
19
Что с тобой, детка? — встревожился антиквар, повстречав Мазарин на улице. — На тебе лица нет.
— Все в порядке, — мужественно ответила Мазарин, которую всю ночь терзали кашель и озноб.
— А почему ты босиком? У тебя что, нет обуви?
— Мне так больше нравится.
— Но ты не можешь ходить вот так в такой холод, это просто безумие. У тебя глаза совсем больные. — Старик потрогал Мазарин лоб. — Да ты вся горишь. Интересно, где твои родители. Куда только они смотрят?
— Слишком много вопро... — Мазарин отчаянно закашлялась, согнулась пополам и рухнула на асфальт.
Антиквар помог девушке подняться и отвел в ближайшую больницу, куда ее и положили с диагнозом: острая бронхопневмония.
Аркадиус навещал Мазарин каждый день в течение недели. Девчушка напоминала ему единственную внучку, погибшую по нелепой случайности меньше года назад. Она была ее ровесницей и казалась такой же одинокой.
Старик приносил Мазарин шоколад, долго сидел в тишине у ее изголовья, стараясь угадать, о чем она думает и, главное, что чувствует; так он надеялся лучше понять свою умершую внучку. Очень старому человеку, привыкшему к одиночеству, было нелегко познать мир юной девушки. Антиквар был слишком долго погружен в себя, и попытки постичь душу другого человека давались ему тяжело.
Врачи интересовались, кем он приходится больной. Старику пришлось солгать из опасения, что его перестанут пускать в палату и он не сможет искупить вину перед мертвой внучкой. Он не мог потерять ее снова.
Мазарин так и не сказала антиквару, что стало с ее родителями, и ему оставалось лишь гадать, поссорились ли они с дочерью во время очередного юношеского бунта, уехали в долгое путешествие или умерли, как мать его внучки. Аркадиус знал наверняка только одно: глаза девушки его не обманывали. С самой первой их встречи она что-то скрывала.
Бывают глаза, которые совершенно не умеют лгать. Они полны грусти, которую невозможно скрыть; в них открывается бесприютная ледяная вселенная. Глаза плачут без единой слезинки, даже когда губы улыбаются, и от этого улыбка превращается в маску, пустую и формальную гримасу. Такой взгляд был у его внучки, когда она прощалась с ним в лавке, перед тем как броситься в Сену. Старик понял значение этого взгляда слишком поздно — через три дня, когда его вызвали и морг на опознание утопленницы.
