Юрий Буйда - Ермо
Эти публикации вызвали реакцию в итальянской печати и привлекли внимание Пьетро Эрнини, крупного издателя, который тотчас предложил Джорджу выпустить книгу о Джанкарло Сансеверино в итальянском переводе. Эрнини не скрывал причин интереса к этой истории: превращение аристократа-негодяя в аристократа-героя могло повлиять на общественное мнение Италии в направлении, выгодном для тех, кого третировали за сотрудничество с Муссолини.
Четырнадцать репортажей, объединенных в книгу под названием «Бегство в Египет», вышли одновременно в Америке и Италии и стали бестселлером.
Важно отметить, что в те годы мир только-только начал узнавать правду о геноциде евреев, многие еще просто не представляли себе истинных масштабов Голокауста, – Ермо был одним из первых, кто привлек внимание к Катастрофе европейского еврейства.
Подлинным открытием стала противоречивая личность Джанкарло ди Сансеверино. Портрет же Лиз ди Сансеверино, тронувший сердца миллионов читательниц, приближается к лучшим страницам, созданным Ермо-художником.
Еще одной героиней книги стала Лаура Людеманн, с которой Джордж познакомился в ходе расследования. Молодая миланская журналистка, помогавшая ему в розыске свидетелей, принадлежала к старой еврейской семье, которую война, к счастью, не затронула: никто из ее родных и близких не пострадал. Увлекшись делом ди Сансеверино, она побывала в нацистских лагерях смерти, в том числе в Освенциме. Именно там она пережила страшное потрясение, побудившее ее покончить с собой. Перед смертью она написала Ермо: «У нас были Синай и Храм, но свет их померк в дыму Освенцима. После этого жизнь должна стать другой, но в этой другой жизни нет места для меня…» Что произошло в душе юной девушки? Почему она решилась на самоубийство? Ермо посчитал невозможным гадать о ее душевных переживаниях, но счел необходимым рассказать историю Лауры Людеманн в своей книге, и хотя эта история и не имела прямого отношения к главному сюжету, без нее, как сегодня очевидно, книга получилась бы иной.
Джордж Ермо чувствовал себя полным сил. Нам остается только удивляться его работоспособности. Параллельно со сбором материалов для «Бегства в Египет» он трудился сразу над двумя замыслами, и это были романы! Уже на следующий день после выхода в свет «Бегства…» он писал Джо Валлентайну-младшему: «Не пройдет и года, как я пришлю тебе огромную кипу измаранной бумаги, чтобы напомнить издателям, что писатель Ермо не умер, черт бы его подрал». Это были романы «Смерть факира» и «Путешествие в», принесшие ему славу и вызвавшие множество удивленно-восторженных отзывов.
Полтора года совместной борьбы за доброе имя Сансеверино не могли не сблизить Джорджа и Лиз. Вдова была молода и красива. Постепенно она стала тем человеком, которому Джордж мог доверить и сокровенные мысли. Он рассказывал Лиз о своей семье, о детстве, о Николае Павловиче и Лизавете Никитичне, наконец – о Софье, находя в Лиз внимательную и деликатную слушательницу, много пережившую и глубоко чувствующую. Она была поражена его рассказом о том, как он выстроил этот дом в своих сновидениях, и иногда они затевали игру: Джордж должен был выступать в роли гида по дворцу, руководствуясь лишь воспоминаниями детства: «Подчас мне кажется, что когда-нибудь я встречу здесь себя – тринадцатилетнего мальчика из Новой Англии. Писатель создает иллюзии, которые на поверку оказываются прочнее меди…»
Тогда-то Лиз и показала ему треугольную комнатку с зеркалом и чашей Дандоло. Чашей святой Софии. Чашей Софьи.
В тот день они на радостях выпили много шампанского, оба были возбуждены, радовались благополучному исходу дела Сансеверино, Лиз поставила на граммофон пластинку, они танцевали вальс в огромном пустом зале с угрожающе нависающей люстрой. Потом поднялись к ней и снова откупорили шампанское. Она велела ему отвернуться. Он засмеялся. «Но Лиз! Я же вижу тебя в зеркале!»
«Это – другое дело».
Зеркала могут лгать, но не тела.
Никто не удивился, когда Джордж Ермо переехал из гостиницы во дворец Сансеверино.
Хотя дело и завершилось благополучно, перенапряжение физических и душевных сил не прошло для Лиз бесследно. Она неохотно покидала дом и иногда даже поговаривала о том, чтобы навсегда покинуть Венецию, с которой ее «разлучают воспоминания». Поездка в Швейцарию или на Сицилию давалась ей легче, чем прогулка на Лидо. Вечера она предпочитала проводить дома, что, впрочем, устраивало и Джорджа, который целыми днями не выходил из-за письменного стола. Маршруты их прогулок по огромному дому выстраивались так, чтобы миновать залы и кабинет Джанкарло: Джордж немного ревновал Лиз к ее прошлому, а в залах чувствовал себя неуютно. В любую погоду они обязательно выбирались на галерею, с трех сторон опоясывавшую дом на уровне второго этажа.
«Знаешь, я не уверена, что была бы счастлива с Джанкарло, не будь войны и всей этой истории, – призналась однажды Лиз. – Он был довольно ограниченным человеком. А мне были чужды все эти брутто-регистровые тонны, фрахт и прибыль… Может быть, и привыкла бы со временем: в монастырской школе нас учили абсолютной покорности будущему мужу, вообще – будущему. Но литература… Ты однажды сказал, что писатель живет в безвоздушном пространстве, добывая воздух для дыхания при помощи магии… Иллюзорная жизнь в иллюзорном мире?»
«Через искусство возникает то, форма чего находится в душе, – с улыбкой процитировал он Аристотеля. – Остается понять, какое отношение к содержанию имеет сам писатель… или что Аристотель подразумевал под формой… Впрочем, это забота критиков».
Тогда-то Ермо и познакомился с молодым издателем Фрэнсисом Дилом, который пригласил Джорджа и Лиз погостить на его вилле неподалеку от Цюриха.
Незадолго до этого умер его отец, и Фрэнсис стал полноправным партнером в фирме «Дил, Лерой и Джойс» (этот партнер не имел никакого отношения к автору «Улисса»: «Парни, да в Дублине каждый второй пивовар носит это плебейское имя!»). Рядом с громоздким Ермо он казался мальчишкой – впечатление довершали его соломенные волосы, ниспадавшие на узкие плечи и то и дело сваливавшиеся на лоб, и его фантастическая непоседливость: однажды Лиз подсчитала, что Фрэнсис меняет позу пятнадцать-двадцать раз в минуту.
По рекомендации Джо Валлентайна-младшего он познакомился с рукописью романа «Смерть факира» и предложил Джорджу сотрудничество.
Джордж и Лиз провели в Швейцарии несколько чудесных месяцев.
На сохранившихся фотографиях оба улыбаются, оба – счастливы. Вот они с Фрэнсисом на берегу Лиммата; на балконе виллы у подножия Цюрихберга; хохочущая Лиз с букетиком альпийских лютиков возле хижины, где они отдыхали после подъема на Шассерон; Ермо демонстрирует карманные часы, держа их за цепочку, как дохлую крысу за хвост, – часы они приобрели у деревенского мастера неподалеку от Шо-де-Фона, старик вспоминал старые времена и жаловался на кризис сбыта…
На цюрихской вилле Дила он начал набрасывать план «Убежища». Уже тогда он понял, что главными героями нового романа будут не супруги Сансеверино, а Лаура Людеманн и Михаэль Липшиц, старый и одинокий немецкий еврей, покончивший с собой на рейде Александрии, когда беглецы приветствовали берег спасения. Его историю поведала ему именно Лаура, мучительно размышлявшая о причинах самоубийства старика, спасшегося из ада, но не пожелавшего начинать другую жизнь в другом времени. Образы Лауры и Михаэля не давали Ермо покоя, о чем свидетельствуют сотни записей, набросков, лаконичных реплик: писатель пытался проникнуть в глубины этих характеров.
Осенью они возвратились в Венецию.
Ермо предвкушал новую встречу с домом из сновидений, с чашей Дандоло, жизнь с любимой женщиной, работу, контуры которой ему уже ясно виделись. И первые недели не обманули его ожиданий. Он много работал, вечерами они с Лиз гуляли по узким улочкам, ведущим к Пьяцце. Завтракали на залитой ярким солнцем галерее, и это были восхитительные утра, которые он вспоминал и много лет спустя: Лиз в серо-голубом халате с приспущенным на плечи капюшоном щурится от солнца, прячась от его взгляда за георгинами, стоящими в вазе между ними; запах кофе и вирджинского табака мешается с испарениями, поднимающимися над канальчиком. «А знаешь, Лиз, великий русский царь Петр, строитель северной Венеции, крестил Россию табаком и кофе, но сердце ее осталось русским, unchristened»; издалека, со стороны Маргеры, доносятся приглушенные гудки пароходов; далматинский щенок вдруг заполошно бросается ловить муху, вызывая смех у хозяйки и даже у сдержанного Франко – улыбку…
И именно в те счастливые дни ему вдруг приснилось мучительное путешествие по ветвящимся коридорам палаццо Сансеверино: он брел в темноте, которую зажженная свеча делала непроницаемой, – что или кого он искал? Проснувшись в горячем поту и с головной болью, он так и не смог вспомнить, что искал во сне.
