Борис Васильев - Глухомань. Отрицание отрицания
В аду.
Все войны имеют свое начало и свой конец, свои утраты и свои приобретения, свою славу и свое бесславие. Все — том числе и гражданские, когда одна из сторон признает бессмысленность дальнейшего сопротивления и соглашается на условия победителя. Так было в Соединенных Штатах Америки, Финляндии, Испании. Со временем проходят обиды и несогласия, и дети победителей и побежденных ставят общие памятники отцам победителям и отцам побежденным. Памятники, а не концлагеря.
В России победители большевики построили концлагеря, старательно срыв все могилы погибших. В том числе и могилы тех, кто когда-то погиб под красными знаменами.
Нет, у нас была не гражданская война, а война на уничтожение, в которой невозможно никакое согласие ни при каких условиях. Война на уничтожение не знает пощады. Большевики воевали не против дворян, не против буржуазии, не против крестьянства. Они воевали против всех классов общества, то есть, против народа. В такой войне всегда существует враг, и поэтому наша гражданская война никогда не кончалась, взяв лишь короткий перерыв во время Великой Отечественной войны. Она продолжается и сегодня, она никак не может закончиться, потому что ее истинное содержание есть всего лишь ступень Отрицания, запущенного в действие большевистским переворотом 6 января 1918 года.
Отрицание третье
«Есть еще порох в пороховницах?»
«Так точно, ваше благородие!»
«Высыпать его к чертовой матери.
В штыки пойдем отсюда в никуда».
1.
Павел Берестов, особо уполномоченный НКВД, был на отличном счету у командования. Разгромил несколько бандитских отрядов, жестоко и стремительно подавил мятеж в уезде, но Почетный Знак чекиста получил за быстрое подавление тамбовского мятежа
То было последнее крупное крестьянское восстание в центральной и практически уже большевистской России. Скорейшему подавлению его отводилась особая роль, почему командующим этим внутренним фронтом и был назначен один из самых талантливых и удачливых полководцев Красной Армии бывший лейб-гвардии поручик Тухачевский. А в помощь ему Чека отрядила прославившегося решительностью при подавлении мятежей и недовольства особо уполномоченного Павла Берестова.
— Ваше дело, товарищ командующий, громить вооруженные силы противника, — сказал, представившись, Павел. — Мое — подчищать тылы, чтобы гнили не осталось.
— Подчищать тылы можно только после разгрома вооруженных сил противника, — сухо ответил Командующий.
— Я буду делать это параллельно. Таковы данные мне полномочия ВЧК, товарищ командующий.
Тухачевский молча пожал плечами, и процедура представления особо уполномоченного на этом завершилась.
Гражданская война миновала Тамбовскую губернию. Села и города ее были нетронуты, жители и не слыхивали о налетах, расстрелах, грабежах и деятельности карательных органов. Они без колебаний признали Советскую власть, мирно трудились, собирали урожай, кряхтя, выдерживали наезды продотрядов, и все было спокойно.
Только остатки разгромленных в соседних губерниях отрядов отходили в ее леса, прятались в ее глухих деревнях, и уж чего-чего, а оружия у тамбовцев хватало. Его прятали в лесах откатившиеся сюда остатки банд, его — на всякий случай — прятали тамбовские фронтовики-крестьяне, его на окраинах губернии собирали мальчишки и прятали в своих захоронках.
Кряхтенье и ворчание миролюбивых тамбовских крестьян кончилось тогда, когда большевики вместо продотрядов, порою даже менявших хлеб на городские изделия — мануфактура, серпы, скобяные товары — была заменена продразверсткой. Объем этой дани определялся сельским советом, и большевики широко использовали его право определять, кому и сколько следует отдать хлеба, чтобы расколоть крестьянскую общину. Такая система картечью била по деревне, где страдали не только зажиточные, но и беднота, потому что чувство родства было основой сельской общины. Разори состоятельного крестьянина, и по миру вынужден будет пойти не он, а тот бедняк-родственник, которому он давал кров и работу.
Это была первая попытка расслоения крестьянства, до колхозов еще не додумались. А крестьянства, сплоченного общиной и церковью, большевики боялись. Три четверти населения России были неплохо вооружены и сражаться умели. Это власть чувствовала не только по Махновскому движению, это было занозой в самом сердце большевистского переворота, потому что как поступить с крестьянством, они не знали. Не было никакой крестьянской программы, когда большевики захватывали власть.
Пока Тухачевский теснил тамбовские вооруженные отряды, особо уполномоченный Павел Берестов за его спиной «чистил», как он выражался, тылы. Арестовывал, отправляя арестантские вагоны чуть ли не со всех станций, выгонял семьи арестованных из домов, забирая их имущество в пользу трудящихся и даже расстреливал без суда. Когда Тухачевский узнал об этом, он немедленно вызвал к себе Павла. Телеграмма была короткой:
«Не явитесь, привезут под конвоем».
Павел явился, поскольку директивы ссориться с командующими еще не поступало.
— По вашему приказанию…
— Кто дал вам право ссорить нас с крестьянством? Ваши тыловые расправы ежедневно поставляют мятежникам новых и новых обозленных бойцов. Немедленно отправляйтесь к своему начальству и доложите, что я решительно требую вашего отзыва. Кру-гом! Шагом марш!..
Прежде, чем отправиться к своему начальству, Павел справедливо решил, что там будут смотреть не на корочки удостоверения, а на фамилию предъявителя. Ее следовало переписать на Берестова, почему Павел через милицию быстро разыскал в каком-то городишке неплохого графолога. И потребовал изменить фамилию в чекистском удостоверении на собственную. Что и было сделано без всяких вопросов.
Прибыв в Москву, Павел тотчас же направился в Чека. Его попросили изложить суть вопроса. Он изложил свою точку зрения, бумагу передали, и через полчаса Павел был принят самим Дзержинским. Кратко доложил обстановку на Тамбовском направлении, обосновал необходимость своих действий и замолчал, ожидая уточняющих вопросов.
Дзержинский молчал. Худое, обтянутое пергаментной кожей, лицо его ни разу не дрогнуло во время доклада. Он, не мигая, пристально смотрел на Павла желтыми глазами, в которых, казалось, ничего не было, кроме этой инквизиторской пристальности.
— Офицерье замучило вконец, — осторожно вздохнул Павел — Того не тронь, этого не смей. Когда же мы с ними-то разберемся, Феликс Эдмундович? Уж невмоготу…
— Уже разбираемся, — почти не разлепив тонких, в ниточку сведенных губ, сказал Дзержинский. — По указанию Владимира Ильича в Холмогорах построен первый концентрационный лагерь для пленных офицеров, буржуев, нетрудовой интеллигенции, попов и прочих тайных врагов Советской власти. Сейчас рассматривается вопрос о создании особого лагеря на Соловецких островах. Вот туда и поедут все бывшие офицеры, как только до конца исполнят свой долг перед большевиками.
— Поскорей бы… — от души вздохнул Павел. — Сердце кровью обливается, Феликс Эдмундович.
— Ты получишь мандат на право бессудных расстрелов на месте. Помни, Владимир Ильич неустанно напоминает нам о революционной беспощадности. И предупреждает, что крестьянство воспроизводит кулаков и вредителей регулярно и в массовом порядке.
— Клянусь всегда быть беспощадным к врагам нашей партии!.. Только крестьяне в лесу прячутся…
— В лесу?.. — Дзержинский подумал. — Есть средство и против леса. Хорошее средство! В гражданской войне мы его, правда, не применяли, почему оно и попало в мое ведомство. Но здесь же не армия, здесь — бандиты. Я передам в твое распоряжение отряд специального оружия. Действовать по обстановке, никогда не забывая о ленинской беспощадности! Руку, товарищ Берестов.
Павел вернулся в полыхающую Тамбовскую губернию на товарном составе. В состав входили две платформы с цистернами, одна — с легким одноместным самолетом, и классного вагона, где ехал Павел со специалистами по таинственному оружию личной охраной и взвод хорошо вооруженной команды. Состав со специалистами он оставил на тихом разъезде, а в штаб Тухачевского явился с мандатом и вооруженной группой.
— Вот мандат на право расстрелов на месте, подписанный Дзержинским, — сказал он, показав привезенные бумаги. — А это — мандат на право применения спецсредств в случае необходимости. Со мной откомандированы специалисты по применению этого специального оружия и одноместный аэроплан для распыливания его над лесами.
— Иприт? — тихо спросил Тухачевский.
— Иприт.
— Это ужасно…
— А когда гибнут наши бойцы, это не ужасно?
— Там, в лесу, много деревень. За что же женщинам и детям такая мучительная смерть?
