Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 1
Потом МНС пригласил новенькую в обеденный перерыв пойти перекусить в «стекляшку». И эта «сикушка»... Вот до чего докатилась нынешняя молодежь!.. Эта «сикушка» согласилась! И институт решил это безобразие прекратить, пока дело не зашло слишком далеко. Первой беседу с Сикушкой завела главная блюстительница институтской морали — заведующая научным кабинетом сорокалетняя девица Ниночка, сменившая с полсотни хахалей и в настоящее время сожительствующая (по слухам) с гомосеком (тоже по слухам) Качуриным. Зажав тоненькую Сикушку в угол своим мощным бюстом, она прочитала ей длинную нотацию о том, в какое ответственное учреждение она попала, какое огромное значение здесь имеет образцовое моральное поведение, как она должна вести себя и как должна слушаться ее, Ниночку. Ниночку сменил секретарь комсомольской организации, который говорил Сикушке то же самое, только прижав ее не в угол в коридоре, а к его секретарскому столу. Сотрудники сектора, сидевшие в одной комнате с Сикушкой и забегавшие сюда «на минутку», развернули систематическую и упорную кампанию по раскрытию ей глаз на подлинный облик МНС. Во-первых, нашептывали они друг другу с таким расчетом, чтобы она услышала, у него никаких перспектив как у ученого. Бездарь. Лодырь. Во-вторых, он отъявленный пьяница. В-третьих, у него баб перебывало больше тысячи. Переспит пару ночей, заделает ребенка и на другую переключится. Уклоняется от алиментов. И жмот, на аборты не дает ни копейки. Наконец, он водит сомнительные знакомства. Состоит на учете в КГБ и в психиатрическом диспансере.
Но меры не возымели желаемого действия. Однажды Вирусик сообщила, что видела МНС с Сикушкой вечером в кафе «Националь». Они пили вино и весело смеялись! Тормошилкина отозвала Тваржинскую на площадку этажом ниже, чтобы поговорить с ней как молодой (?) коммунист со старым коммунистом, и призвала ее подействовать на своего подчиненного. Тваржинская беседовала с МНС в своем кабинете более часа, запершись на ключ на два полных оборота. Конечно, сказала она, вы холостой молодой человек, она — совершеннолетняя. И никто к вам никаких претензий иметь не может. Но мой тебе совет: она — милая девчушка, женись. Из вас получится прекрасная пара. Только меня не забудь пригласить на свадьбу.
Жизнь прекрасна
Вышел аспирантский сборник. Он только назывался аспирантским, так как лишь одному аспиранту удалось протолкнуть свою статейку в него. Остальные статьи принадлежали докторам наук (две, и обе — Смирнящева), кандидатам наук (три, и все три — Сазонова), младшим сотрудникам, которые уже давно забыли про аспирантуру или вообще не помышляли о ней (десять, среди них — статейка МНС). Авторы, скупившие половину тиража, счастливые бродили с пачками книжек по институту и дарили всем направо и налево с трогательными надписями. Всем авторским коллективом преподнесли подарок Петину, всем его заместителям, Ученому Секретарю, «кадричке» Быковой, заведующей научным кабинетом и многим другим полезным лицам. МНС подарил по экземпляру Тваржинской, ее заместителю, всем заведующим секторами и их заместителям. Оставшиеся экземпляры он презентовал Добронравову, Учителю, Знакомому и одной молоденькой девочке, появившейся в отделе философии стран Востока с целью приобретения трудового стажа для поступления в университет, в который она не прошла по конкурсу в этом учебном году. Один экземпляр оставил родителям, один — Татьяне, один — себе.
— Уф, — сказал он. — Наконец-то избавился от этого дурацкого груза. Забавно все-таки. Знаю, что это — муть. И все равно приятно видеть эту свою муть напечатанной. А вдруг кто-то прочитает! Может, понравится кому-то! Может, сошлется кто-нибудь!
— Поздравляю, — говорит Учитель. — Я искренне рад за тебя. Это у тебя четвертая публикация? Для защиты вполне достаточно. Авось все образуется. Одним словом, жизнь прекрасна. Может быть, и я на старости лет последую твоему примеру. Очень уж заманчивая перспектива. Будем кандидатами. Потом лет десять будем мучиться — сочинять новые статейки и даже монографии. Ах, как сладко это звучит: мо-но-гра-фия!! Потом будем пробиваться на защиту докторских диссертаций.
— А что потом?
— Осознаем себя выдающимися учеными. Будем писать банальную ерунду на высоком теоретическом уровне и душить молодых талантливых ребят (если, конечно, такие появятся, что маловероятно) под предлогом защиты достижений мировой науки. И в конце концов подохнем, произведя вздох облегчения у одних и оставив равнодушными всех прочих.
— Невесело.
— Это еще ничего. Мы тогда, по крайней мере, сдохнем с надеждой на то, что потомки оценят наш выдающийся вклад в науку. А если без статей?! Если, о ужас, без мо-но-гра-фи-и?! Без вклада?!! Нет, так не годится. Надо непременно что-то сотворить. Что?
— Один мой знакомый в таком случае рвался дать по морде Железному Феликсу. Другой хотел взорвать Кремль или шлепнуть Шефа КГБ. Их, конечно, засадили куда следует. Если хочешь, можно поджечь мусорную урну в районе Лубянки, а еще лучше у «Националя». Там иностранцев полно. Знаешь, как зашебутятся переодетые агенты! Обсмеешься.
— Нет, я для этого староват. Лучше найдем тихое местечко, выпьем не торопясь, потоскуем о чем-то настоящем. Прочитал я тут недавно одну книжку. Заграничную, конечно. Наши я давно перестал читать. Книжка эта называется «Жизнь после смерти». Пользуется бешеным успехом. У нас за перевод ее на черном рынке дерут тридцатку. В чем дело, не могу понять. Возьми одно только название. Ведь чепуха. Смерть по определению есть прекращение жизни. А никто на это не обращает внимания. И в таком стиле вся книга.
— Не хотят люди умирать. Вот и ищут всякие зацепки.
— Нет, дело тут не только в этом. Тут глубже. Увлекаются такого рода книжечками в основном люди образованные, искушенные в современной науке.
— Но в чем-то ущербные, непреуспевшие, неудачники, пострадавшие. Ищут компенсацию. Нечто неподконтрольное начальству и не зависящее от социального положения и жизненного успеха.
— Похоже. Но все-таки еще не совсем то. Разумом я протестую против этой идиотской «жизни после смерти», а печенкой тоже тянусь к ней. Почему? Кажется, все очень просто. Прочитал предисловие, видишь — чушь, выкинь книжку, не читай дальше. Так нет же, перечитал пару раз. Некоторые места — по три и по четыре раза. В чем дело?
— Не знаю. Должно быть, есть какой-то разрез бытия, от которого нас тщательно оберегают и с детства приучают не смотреть в него, признавать несуществующим. А он на самом деле есть и как-то дает о себе знать.
— Это ближе к истине. Но все еще не то. Боюсь, что нам вообще не дано этого понять.
Голоса
Догадался ли ты, когда тебя убили, что ты умер?
Конечно. Я видел себя падающим с коня и с рассеченной головой.
Это было ужасно?
Нет. Я смотрел на это как на должное.
А что ты почувствовал?
Облегчение. Удивительную легкость. И не столько в физическом смысле (исчезла тяжесть), сколько в... Не могу сказать в каком. Будто я бился над какой-то очень трудной и очень важной задачей и вот нашел ее решение. Вернее, будто я нашел решение возможных задач.
Ты сказал, что видел себя убитым. И долго это длилось?
Мгновение. Я не успел даже сказать, что я убит.
А что ты видел еще?
Сначала свет. Огромный радостный свет. Потом в нем стали появляться дыры, так что образовывались узоры света. Я сделал усилие удержать его, но он исчез. И я увидел... Нет, не увидел... А может быть, увидел, ощутил, скажем лучше, Пространство. Огромное. Я почувствовал, что такое Бесконечность.
Что было дальше?
Я помчался в этом Пространстве. Или в это Пространство. Или оно помчалось в меня. Быстро. Очень быстро. Быстрее света. И...
И?
И все вдруг исчезло.
Что было потом?
Потом стало Ничто.
Что все это значит?
Ничего особенного. Надо лишь изменить понятие о смерти. Смерть — это когда приходит Ничто.
А кто это может определить?
Только ты сам.
Я и Мы
— Враждебные «голоса» передали, что мать и жена того матроса, который еще пять лет назад сбежал на Запад, покончили с собой. Выпили серную кислоту прямо в ОВИРе, где им очередной раз отказали в выезде за границу к сыну и мужу. Кошмар! Как они могли решиться на такое?! Это же очень мучительная смерть была.
— Отказники опять устроили демонстрацию у приемной Президиума Верховного Совета. Их, очевидно, кто-то выдал, так как большинство было арестовано еще около своих домов, а тех, кто ухитрился прорваться, молниеносно скрутили. Они даже лозунги не успели развернуть.
— Не могу понять, почему их не выпускают. Уехали бы, и дело с концом. А тут из-за них вечные хлопоты. Неужели Они не могут сообразить такую простую истину?
— Могут. Но у Них есть и другие соображения. Какие? Например, воспитательные примеры. Четыре года не выпускают женщину, вышедшую замуж за американца. Почему именно ее? Это установить невозможно. Какие-то люди каким-то образом отобрали именно ее. Но то, что отобрали кого-то, это не случайно. Такой пример нужен был как назидание прочим: если выйдете замуж за иностранца, это еще не означает, что вас выпустят за границу. Такие воспитательные образцы создаются Ими время от времени по всем возможным типам случаев. Недавно, например, утверждали нашу делегацию на конгресс в ФРГ. Кое-кого отклонили. В том числе — Картошкина.
