Василий Аксенов - Новый сладостный стиль
Эту бумажку Александр долго держал в руке. Двести пятьдесят тысяч, это больше чем достаточно. Достаточно и десятой части. Впрочем, на всякий случай пусть будет столько, сколько заказано. Сол и Роуз смотрели на него с несколько обеспокоенным выражением. Для чего так долго держать перед глазами бумагу? Проходящая мимо туча остановилась напротив окна, осыпала коротким дождем пространство между СЭВом и «Белым домом». Ну что ты ждешь, спросила она. Он встал и взял плащ: простите, Сол и Роуз, я должен идти. Нужно глотнуть свежего воздуха. В случае ухудшения ситуации идите в посольство. Обо мне не беспокойтесь. Все будет олл райт.
Роуз кивнула, а Сол протянул ему сотовый телефон: по крайней мере каждые два часа информируйте нас, где находитесь, Алекс. Мы сообщим ваш номер Стенли. Он сейчас в Бангладеш. Будьте осторожны.
С первым же толчком московского воздуха он перестал быть председателем московской группы американского гуманитарного фонда, а также потерял свое нынешнее профессорство и будущее голливудское лауреатство. Несколько секунд стоял истуканом, вроде этого «Оскара», а потом метнулся как бы в осень 1956, как бы взметнул тогдашнюю шевелюру, как бы влетел в толпу будапештских мальчишек, что ждали возле кино «Корвин» с бутылками керосина советские танки. «Сражаться за свободу в свои семнадцать лет!» – вот о чем он мечтал всю жизнь. Встать против «них» с оружием в руках! Бить в морду эту тупую, отрыгивающую салом, нажратую водкой силу большевизма, вставать перед ней на баррикадах «в свои семнадцать лет», хотя бы лишь для того, чтобы крикнуть: «Не боюсь вас, свиньи!»
От подъезда СЭВа он спустился в толпу, которая заметно увеличилась, пока он читал сводки. Физиономии вокруг были на удивление веселые. Можно сказать, что он никогда прежде не видел в Москве такого количества хорошо освещенных физиономий. Как будто все решили, что им сегодня семнадцать лет.
Двое парней корячились со здоровенным бревном, предназначая его для предмостной баррикады. АЯ стал им помогать. С матерком подняли на плечи, двинулись к баррикаде, напоминая известную парсуну соцреализма «Ленин на коммунистическом субботнике в Кремле». «Лысый, как всегда, сзади», – бестактно, но добродушно сказал ему один из парней, тоже вспомнивший этот шедевр. Саша залился счастливым детским смехом.
Не менее двух часов он работал на строительстве этой баррикады, подтаскивая мешки с размокшим цементом, арматуру со стройки, все, что попадалось под руку, шло в дело, хоть каждый из строителей и понимал, что их наивная преграда в лучшем случае лишь на несколько минут затормозит проламывающий Т-72. Тем не менее все деловито трудились. Здесь был обычный московский люд, хоть и не от университетских кафедр, но и не от сохи. Верховодил тоже весьма обычный тип эдакого советского «геолога-скалолаза-подводника». Его все окликали «Серый», что, очевидно, происходило от имени Сергей, но уж никак не от серости, ибо у парня была медная загорелая рожа и сверкающая клавиатура зубов, что было даже странно в стране массового кариеса. Майка рок-группы «Машина времени» говорила сама за себя.
Вдруг он остановил АЯ и спросил:
– Слушай, тебе не говорили, что ты похож на Сашу Корбаха?
– Не раз, – кивнул АЯ.
Вдвоем они раскачали пакет цемента и забросили его в середину кучи. В это время появились женщины с горячим кофе, свежим хлебом и батонами советской колбасы. Парни шутили, что жрать эту колбасу нельзя, а лучше ей отбиваться от язовских танкистов.
Кто-то прибежал с сообщением, что в пятом подъезде идет запись в сотни и выдача оружия. Сплотившись вокруг Серого, баррикадчики стали пробираться сквозь толпу. Вдруг распогодилось. Тучи задвинулись за шпиль «Украины», как будто специально, чтобы осветить историческое событие. Оно явно приближалось, и сотни фото– и телерепортеров охотничьим чутьем это предчувствовали. Вокруг цепочки «наших» броневиков началось бурление. На броню вскакивали молодые люди в галстуках, с короткими автоматами под пиджаками. На головном бэтээре воздвигся президент Российской Федерации со своей отменной шапкой серебряных волос. «Борис! Борис!» – зашумела толпа. Словно на партийной трибуне, президент поправил галстук, проверил пуговицу пиджака, достал текст и зачитал заявление, через несколько минут поразившее весь мир своей дерзостью. Россия не подчинялась собственным танкам!
Там, где стоял Корбах, ничего не было слышно, катились только волны криков «Не пройдут!», «Виват, Россия!», «Виват Борису!», «Долой ГКЧП!», и он вместе со всеми махал зажатой в кулаке береткой и плакал под разворачивающимися трехцветными флагами. Тучи снова надвинулись. Кто мог накрылись зонтиками. Серый пустил по кругу бутылку «Кристалла». Хлебни и передай товарищу!
Медленно продвигаясь в толпе, Александр увидел знакомую высокую фигуру в плаще «аквасквитум». Аккуратно зачесанный лысеющий затылок. Бывший агент Ее Величества Лестер Квадратный.
– Лес, я не знал, что ты тоже в Москве!
Писатель повернулся.
– Алекс, я тебя давно заметил. – Понизив голос, он заговорил по-русски: странная конспирация в гуще русской толпы: – Послушай, в любую момент здесь будет началось страшная массакр, ну да, бойня. Это бывает второй Тяньаньмынь, только хуже. Сюда выдвигает себя команда «Альфа». Один офицер «Альфа» – это маленький танк, вы не сомневаетесь. Арморед ол овер, газ, спиннинг буллитс,[223] флэйм-сроуэрс, как это, огнеметы, страшный гренейды! Тотал беспощадноуз! – Потом он перешел на английский: – So we should make ourselves scarсe! Let’s go upstairs, to Rose!
Александр ответил:
– Tell them I’m fine, will you?[224]
Сквэйр посмотрел на Александра внимательным и, как ему показалось, несколько насмешливым взглядом. Впрочем, то, что мы принимаем за насмешку в глазах англичан, может оказаться предельным сочувствием.
– So, you stay?
– Yes.
– With your people?
– Exactly.
– Take care of yourself,[225] Alex.
– See you later, Les.
– I hope so.[226]
Не торопясь и постоянно делая снимки, Сквэйр направился к зданию КОМЕКОНа, как на Западе называли Совет Экономической Взаимопомощи. Надо отдать ему должное, ведь, по его сценарию, атака «Альфы» могла начаться в любую минуту. И мы отдаем ему должное.
Интересно, что почти тот же совет АЯ почти немедленно получил от своего командира, Серого: «Слушай, ты вроде иностранец, что ли? Эмигрант? Ну я так и думал. Может, тебе слинять отсюда, а? Тут могут быть, ну, ты понимаешь. Чекисты-козлы с такими, как ты, церемониться не будут. Они и настоящего Сашу Корбаха не пощадят».
АЯ рассмеялся: «Да я и есть Саша Корбах, Сергей, но прикрываться этим не собираюсь».
Изумленный малый смотрел на него во все глаза. Счастье такого немыслимого знакомства с живой легендой медленно растягивало его лицо в ширину. А Александр Яковлевич, отпустив всякие тормоза, вдруг стал вываливать на него свое сокровенное: «Для меня, Сергей, гибель в бою с чекистами стала бы вершиной существования. Ну, ты же альпинист, ты же понимаешь, что такое вершина. Вот ты встал там в восторге и в этот момент получаешь пулю, желательно все-таки, чтобы слева между ребер, чтобы иметь несколько секунд для осознания вершины, которых – секунд, ети их суть, – у тебя не будет, если бьют в голову. Так или иначе, если вершина и пуля неразделимы, никогда не сойду в сторону. Я ведь давно уже перестал верить, что эта вершина, ну, грубо говоря, свобода, существует. Я ведь давно уже и Россию мою считал слепой лошадью в забытой шахте».
Пораженный этим монологом Сергей, который и вправду был инструктором базы в Баксанском ущелье, смотрел на Корбаха, раскрыв жемчужную пещеру рта с одним-единственным, почти незаметным пенечком металлосплава. Этому парню, очевидно, казалось, что он, подобно Улиссу, попал в какое-то течение чудес. Приехать в командировку в Москву и оказаться в центре революции, на баррикаде, познакомиться на ней с самим Сашей Корбахом, да еще выслушать обращенный прямо к нему монолог, который в будущем может стать популярной песней.
Они продолжали пробираться к Дому правительства. Наконец вышли к пункту переписки. Там уже стояли ребята с их баррикады, шла запись в сорок четвертую сотню. Здесь же на месте сотенным был избран наш альпинист Сережа Якубович. Оружия никакого не выдавали, однако некий капитан-лейтенант в полной морской форме через батарейный громкоговоритель созывал всех, кто служил в воинских частях; очевидно, им собирались выдать оружие. Подскочил какой-то с красной повязкой: «Вы Корбах? Пожалуйста, будьте в этом районе. За вами сейчас придут».
Все чаще в толпе стали мелькать знакомые лица. Много было театрального люда. Игорь Кваша из «Современника» деловито осведомился, в какой он сотне. Будешь здесь стоять? Буду здесь стоять до конца. Хватит, знаешь! Всю жизнь было нельзя, а сейчас хватит! Подошли молодые актеры и актрисы из табаковской студии. Все хохотали, как будто вокруг шла просто-напросто огромная тусовка. В толпе уже гулял только что кем-то пущенный каламбур: «Забил заряд я в тушку Пуго». То тут, то там вспыхивал хохот: «Ой умру, тушка Пуго!» – и каждый, очевидно, представлял балтийско-коммунистическую физиономию министра внутренних дел в тот момент, когда ему в задницу вбивают заряд лермонтовского бомбардира. Следует тут отметить еще одну важную деталь, которая делала несколько притянутый за уши каламбур вполне уместным: монолог лермонтовского бомбардира прозвучал во время смертельного ожидания на поле Бородино.
