Владимир Колотенко - Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия
– Лесик, скажи, – сказал он.
Лев, вставая, долго и шумно отодвигал стул, наконец, встал, улыбаясь, обвел всех взглядом. Его по-девичьи длинные ресницы по-прежнему, как и десять лет тому назад, прикрывали глаза. Он стоял и молчал, высокий, знаменитый на весь мир профессор, мачо! с большим в залысинах блестящим без единой морщины лбом и редкими седыми волосами. Высоко поднятый бокал с шампанским завис над головой Вита. Мы, глядя на Льва, выжидательно молчали. Мне вдруг вспомнилось, как много лет тому назад Архипов взял нас, Жору, Лесика и меня в научную экспедицию на биостанцию в Кара-Даге. Я впервые увидел Лесика без одежды в одних только плавках и был поражен стройностью его по-женски изящного и белого как чаячий пух тела. Это было тело балерины: ровные, стройные, длинные ноги, напоминающие ножки циркуля, узкая талия, длинный торс с точеной тонкой шеей, на которую была насажена красивая правильных пропорций гордо сидящая голова с благородными, но и довольно надменными чертами лица вассала. Или аристократа. Его кожа была шелковой, беломраморная с голубоватым оттенком, без единой складки и не выдавала никаких мышечных усилий. А пальцы плетьми висевших безвольно-безжизненных рук, казалось, доставали колен. Голый он был похож на прыгнувшую и застывшую в воздухе лягушку. Но в этом, казалось на первый взгляд, тщедушном теле таился огромный сгусток энергии: он был непревзойденным трудоголиком и впитывал знания, как губка воду. Меня поразил и его взгляд. Он пронизывал насквозь и, казалось, что Лесик знает все твои мысли. Ничего утаить было невозможно. Даже когда он улыбался, его серые, прикрытые ресницами глаза были очень серьезны. С тех пор он совсем не изменился. Профессорское пузцо, укрупнившее талию и залысины, увеличившие лоб, не портили впечатления. Он даже молчал так же! Без каких-либо лишних высокопарных слов, он провозгласил наступление новой эры. Он понимал, что здесь, в нашей компании, не нужны торжественные сладкоголосые слова о мире во всем мире, о победах над бедностью и необходимости войны с глобализацией, здесь нужны слова простые, как свет. Кто-то может сказать – как правда. Да, как правда. Правда слов – это знак судьбы, но и величия, и совершенства. Его речь всегда отличалась изяществом и простотой. Возможно, Лев даже предпочитал стать священником (однажды он в этом признался), потому что говорить проповеди казалось ему прекрасным делом. Вообще, надо признать, он так много всего знал и читал так много хороших и умных книг, что слушать его было не только интересно, но и поучительно. Мы все дорожили знакомством с ним, хотя он никого не подпускал к себе близко.
Каждый из нас пытался в этот первый тост внести и свой звук, свою лепту, свое желание участвовать в этом первом слове, которое по желанию Жоры неожиданно выпало на долю Лесика. Он переводил взгляд с одного на другого, выслушивая и поддакивая, давая каждому возможность участвовать в этом первом, по праву самом значительном, может быть даже, пророческом тосте.
– Да, – только и слышалось, – да, да…
Взгляд его блуждал по нашим головам, он слушал нас, но не слышал.
– Да.
Он искал слова, которые могут вместить и выразить все наши мысли.
– Да.
Он ни разу не кивнул в знак согласия с говорившим. На его лице аристократа маской сердечной приветливости и простоты застыла полуулыбка неприкаянного. Когда тишина наконец пришла, Лесик выждал еще минуту (вдруг кто-то не успел все сказать), теперь и тишина заждалась, и мы услышали его покашливание. Потом он сказал просто, что вот, мол, мы все сделали для себя свое открытие, открыли себя в себе, нашли там в самом себе то самое главное, ради чего все эти годы жили и ждали. Ему не нужно было одевать свои мысли в изящные и высокопарные слова. Он сказал просто:
– Сегодня мы открываем новую эру!..
Никто не проронил ни звука, все знали, что так оно и есть. Мы настолько были уверены в успехе, что давно свыклись с мыслью о новой точке отсчета на циферблате истории. Мы не просто надеялись на успех, мы прожили его в мыслях час за часом, минута за минутой, пробежались с ним рядом, прощупали каждое зернышко, каждый его высверк, переспали с ним и крепко ухватили его за хвост.
– Никто не может упрекнуть меня в неискренности моих слов и моего знания каждого из вас. Ведь вы доверяете мне и моим профессиональным качествам. Мир науки легко обмануть, его можно убедить, усыпить, профанировать… Вас обмануть – невозможно.
Я не знал, зачем он так упирает на искренность и поет нам дифирамбы. Я думаю, среди нас не найдется ни одного, кого бы можно было уличить в неискренности. Жора, Юра, я, Ната, Тамара, Юля, Стае, Вит – все мы впряжены в телегу перемен, и с абсолютно чистыми намерениями и помыслами тянем каждый свою лямку в попытке стащить Небо на Землю. И Ушков с нами! Это факт! Как же он без нас? Да весь мир с нами, весь люд, как только узнает, куда мы едем, тотчас спешит к нам приклеиться, прилепиться, впрыгнуть в наш воз, хоть на подножку.
Глава 2
Успеть на наш плот. В наш ковчег. Все. Все-все-все… Об Ане и говорить нечего. А Нана с Ютой! Наши зодчие. И Шут, и Шут… Даже султан, предоставивший в наше распоряжение лучшие свои апартаменты и, уверовав в нашу идею, бросившийся было распиливать Джомолунгму на глыбы, был искренне рад своим участием в нашем проекте. Мою уверенность мог поколебать только Вит, который неожиданно встал и, взяв Лесика за рукав, чтобы тот помолчал, вдруг сказал:
– Я обращаюсь ко всем и взываю к вашему здравому смыслу…
Вит понимал, что пришло время «Ч». Что еще день-два и наш маховик будет запущен, и что львиная доля тех денег, которые льются сквозь его пальцы, навсегда оставит его. Он не мог с этим смириться.
– …я поражен вашим недомыслием, вашей ослиной упрямостью, даже тупостью… Это же чи-истой воды ааа-вантюра!
– Вит, – перебил его Жора, – ты меня утомляешь. Сядь.
Лесик так и стоял с бокалом шампанского в руке.
– Тут среди вас есть хоть один нормальный?
Вит обвел всех своим рачьим взглядом и хотел еще что-то сказать, но Жора снова перебил его:
– Я, – мягко сказал он, – я – нормальный.
Здесь надо заметить, что Жора давно уже признан предметом, так сказать, изучения многих наук, в том числе психологии и психиатрии. Являясь любимцем немногих незаурядных умов, выпрыгнувшим из заезженной колеи повседневных забот, он вполне отдавал отчет своим мыслям и действиям, ну никак не втискивающимся в прокрустово ложе общепринятых норм. Многие просто не принимали его увлеченности наукой, не понимали каскада его колючих замечаний и шуток, этого вихря пытливого и бескорыстного азарта так фонтанирующе щедрого на всякие выдумки и придумки и на умилительные экстравагантности. Холодный, правильный снобизм академической науки вздыбился и взъежился на Жору, укоряя его в распутстве духа. Это только веселило его.
– Я, – повторил Жора, теперь тыча себя в грудь указательным пальцем, – я – нормальный. Вот, Вит, смотри!..
Нашла, что называется, коса на камень.
В таких случаях Вит не выбирал лестных слов, ни с кем не считался, становясь наглым, циничным, неустрашимым, неистовым. Никакой стыд не мог его остановить. Да что стыд – мир переставал для него существовать. Иногда его неуступчивость нас бесила. Он даже не посмотрел на Жору.
– Жор, – продолжал он, – но нельзя же быть просто тупым и таким толстокожим… И ты знаешь, сколько тебе уже лет?
Вит ни разу не заикнулся.
– Сегодня? – сделав серьезное лицо, спросил Жора.
Вит даже не улыбнулся.
– Если мы потеряем это…
Я сидел и машинально листал какой-то журнал.
– Вит, – снова сказал Жора, – если тебе так хочется разговаривать, то сядь и молчи.
Их спор я всегда находил блистательным и с наслаждением слушал, как они поносили друг друга.
– Жор, – вдруг взмолился Вит, – нас ни-икто не поймет.
Он впервые заикнулся. Его слова застряли у него в горле. Он смотрел на Жору глазами нищего, выпрашивающего милостыню. И тут снова заговорил Жора.
– Ты, – сказал он, – скоро умрешь. А это, – Жора сделал паузу и добавил: – останется.
Вит словно окаменел.
– Сдай лучше анализы на СПИД, – сказал он через секунду, – а потом пугай.
Затем он обвел всех своим желтым взглядом, и безнадежно махнул рукой.
– Вы все рехнулись, – едва слышно прошептал он, – вы чокнутые… И, знаешь, – он снова, презрительно щуря свои рачьи глаза, посмотрел на Жору, – твоя жажда все разрушать и неодолимое желание перевернуть мир с ног на голову погубят тебя, знай это!
Жора этого знать не хотел. Он сделал вид, что не слышит Вита.
– Ты жадный, – сказал Жора, глядя теперь в окно. – А нельзя быть жадным. Жадный – всегда больной, и поэтому ты скоро умрешь. А это – останется, понимаешь? Никогда не думай о выгоде и собственном интересе. Это – признаки бедности. Твоя тяга к вечной выгоде – это философия нищего. И не волнуйся ты так, мы все обязательно тоже умрем!
