Франц Фюман - Избранное
Он вытянулся, став юношей, поднял женщину и, словно цепь, накинул себе на шею, сжав ей, как замком цепи, запястья и лодыжки.
— Пошли! — приказал он и всадил посох в песок.
Амалфея до смерти перепугалась. Если она и не совсем понимала язык, на котором шел разговор, то все же достаточно хорошо уразумела, что ее по меньшей мере на несколько часов оставят здесь одну. В такой пустыне, да кругом еще змеи! И сюда наверняка прискачут ужасные тигры! Умоляющими глазами она смотрела на Прометея.
«Ты не можешь так поступить со мной», — говорили эти глаза.
Прометей и правда подумывал о том, чтобы забрать Амалфею попозже, но теперь у него на это не хватило духу.
— Амалфея, — сказал он, — я возьму вас обоих, но держать буду только одной рукой. Обещай мне лежать спокойно и не болтать! Я постараюсь лететь так низко, как только можно! И не вздумай его лизать, умоляю тебя! Обещаешь?
— Ты полетишь обратно той же скучной дорогой? — спросила Амалфея, а когда Прометей кивнул, обещала закрыть глаза — так уж у нее наверняка не закружится голова.
— Итак, в путь-дорогу, на Крит! — воскликнул Прометей. Он встал на колени, взял Амалфею на левое, глиняного мужчину на правое плечо, а поднявшись, закрыл глаза: он хотел теперь увидеть будущее. Давно уже Прометей не делал таких попыток, ибо он понял, что ему дано видеть лишь до определенного момента, после которого дальнейшее развитие событий зависит от того или иного решения, принять же это решение может только он сам. Перед битвой богов с титанами ему радо было решить, на чьей он стороне; на побережье Крита он должен был сделать выбор — мятеж или покорность. Что же потребуется от него на этот раз? Готовый ко всему, он закрыл глаза и увидел себя с каким-то странным маленьким мечом в руках перед каменной плитой, на которой лежал убитый бык. Слева от плиты стояли его созданья, а справа — боги во главе с Зевсом. Меч сверкал, блеск его делался все ярче и резал веки изнутри. Прометей знал, как это бывает: блеск станет нестерпимым и заставит его открыть глаза. Он не стал этого дожидаться и открыл их сам.
Каменная плита, бык, малюсенький меч — что все это значит? Картину трудно было не понять: ему надо будет решиться разделать быка. Но к чему это приведет?
— Идешь ты или нет? — крикнул Гермес. — Больше я ждать не буду.
Прометей с трудом поднялся в воздух. Ему приходилось пользоваться рукой как плавником и очень быстро перебирать ногами, но все равно он едва поспевал за Гермесом, скользившим на своих чашках. К счастью, Амалфея вела себя спокойно. Солнце садилось, и тень летящих была вытянута в длину, словно странная горбатая змея. Подняв голову, Гермес крикнул Прометею:
— Как ты думаешь назвать свои созданья? Сейчас самое время дать им имя. Когда солнце коснется горизонта, благоприятный час будет упущен.
— Об этом я еще не думал, — признался Прометей. — Над этим именем я хотел бы хорошенько помудрить. Оно должно быть самым красивым из всех. Слышал ты когда-нибудь песенку иволги? — Он начал ее насвистывать, но дышать было слишком тяжело, так что он перестал и смущенно закончил: — Ну вот, примерно так должно оно звучать, только еще красивее, и, конечно, иметь смысл, глубокий смысл.
— Надо поскорей что-нибудь придумать, поверь! Главное — это смысл, звучание совершенно неважно.
Прометей так напряженно думал, что стал медленнее перебирать ногами и сразу пошел вниз. Задев голову своего нижнего спутника, он спохватился. Только тот хотел его выругать, как Прометей закричал:
— Нашел, нашел! Не ругай меня, послушай! Амалфея сказала, что из них ничего путного не выйдет, а я думаю как раз обратное и потому назову их «чеевеки» — те, из которых кой-чего выйдет.
Но Гермес сморщил нос.
— Не очень-то благозвучно, а? — усомнился он. — Дело, конечно, не в одном звучании, но все-таки… — И он несколько раз повторил, покачивая головой: «чеевеки», «чеевеки», а потом сказал: — Звучит слишком уж по-козьи!
— Они будут зваться именно так, — упрямо заявил Прометей. — Это имя — смесь титаньего и козьего, и есть в нем что-то от правещества нашей матери Геи! Чеевеки, да, да! Это прекрасное имя!
Он коснулся подбородком белого пятна на лбу Амалфеи, и она, исправно держа глаза закрытыми, облизнула языком его верхнюю губу.
— Не правда ли, Амалфея, ты мне поможешь — будешь кормить их, поить и воспитывать? — Он просил так неотразимо трогательно, как некогда, в давно прошедшие времена, бывало, клянчил у первой Амалфеи глоток молока. — Им надо будет сразу немного попить. Ты ведь им не откажешь?
— Мек-мее, — заверила Амалфея.
— Я это знал, — довольно сказал Прометей.
Показалось море.
— Что же теперь будет? — в страхе спросил Прометей. Казалось, все снова поставлено под сомнение. Как шествующий посуху переберется через воду?
— Ничего особенного, — смеясь, успокоил его Гермес. — Эти чашки уж как-нибудь меня перенесут. Здесь и больших немало валяется. Я же говорил, из этих штук можно много чего понаделать.
Он сменил чашки и ступил в море.
Подкатили волны и подняли его, и он заскользил по ним вперед, гребя ясеневым посохом.
«Умный парнишка», — с восхищением подумал Прометей. Такого способа передвижения по воде он не знал и сразу решил воспользоваться им для своих созданий. Он неотступно о них думал, и ему стало казаться, что Гермес, пожалуй, не без причины сморщил нос, когда услышал их название.
«Правда, — думал Прометей, — звучит и в самом деле немножко по-козьи. Смысл я непременно сохраню. А вот звучание надо будет немного изменить».
Показался Крит. Они одновременно ступили на землю, когда солнце еще стояло над пурпурным краем неба. Гермес снял свою ношу и уложил ее в мох перед пещерой Амалфеи. На этом прохладном и мягком ложе среди благоухания земляники запуганное созданье перестало хныкать и, успокоенно сомкнув губы, погрузилось в сон.
Прометей положил ее спутника рядом с ней, и все трое — титан, бог и коза-мать — оглядели свое творение.
— Ну что же, — с удовлетворением сказал Гермес, — на вид они как будто удались. Не забудьте о подарке для меня, когда вас будет сотня! Прощайте, чеевеки, счастливого вам пути! У меня такое чувство, что счастье может вам очень понадобиться.
Он опять стал ребенком и юркнул в темную зелень папоротников. Прометей не успел обнять его на прощанье — он исчез. Лишь белый след светился в чаще, словно свежевыпавший снег.
— Спите, — произнес Прометей, — спите и набирайтесь сил! Я буду охранять ваш покой. У меня на ваш счет большие планы!
Казалось, впавший в бесчувствие приходил в себя, а спящая улыбалась. Что может ей сниться? У Прометея было такое ощущение, будто он когда-то ее видел, в глубоком прошлом, когда был еще ребенком. И вдруг он понял, чьи она повторяет черты: такою ему явилась Гея перед их схождением в нижний мир.
Из пещеры выскочили Амалфеины козлята.
— Это ваши новые друзья, — объяснила им мать. — Вы будете с ними играть, расскажете и покажете им, что есть в лесу полезного. Сильно их не бодайте, они очень чувствительны. И будьте с ними потерпеливей, они немного глуповаты и соображают медленно.
— Как овцы?
— Еще медленней. — И тут же добавила, энергично кивая после каждого слова: — Мее-меек! Чее-веек!
— Ура! — закричал Прометей, — теперь и ты это сказала! Что-то из них да выйдет! Я в них верю. Ах, Амалфея, я верю в них, в этих глиняных болванов, в эти комья земли, в эти сгустки тины, в эти кучки ила, в эти шарики грязи — в эти чудо-созданья! Погляди, как они лежат! Погляди, как они улыбаются! Погляди, как их овевает ветер, объемлет мох, ласкает свет! Ах, Амалфея, как я счастлив! Бесчисленные ходят по небу солнца, луны и звезды, но лишь на одной, на этой звезде живет тот, кому будет принадлежать Вселенная, — наш Человек!
— Ну-ну, — сказала Амалфея, — ну-ну!
Заметив, что человек-мужчина начал моргать и в любой миг может проснуться, она встала над ним, чтобы он сразу нашел ее вымя и, прежде чем снова закричать, сперва бы напился.
Перевод С. Шлапоберской
УХО ДИОНИСИЯ И ДРУГИЕ РАССКАЗЫ
ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ УТРЕННЕЙ ЗАРИ
Гомер, «Гимн Афродите», 219–239
Эос, богиня утренней зари, спала однажды с Аресом, с которым рано ли, поздно ли, но доводится спать каждой розовоперстой.
Афродита застала ее врасплох.
Конечно, то, чем они с Аресом занимались, было в ее глазах делом священным, что правда, то правда, но ведь Арес-то в конце концов был ее мужем. И Афродита покарала Эос, обрекши ее жаждать любви смертных так, чтобы желание отдаться им перевешивало всякий стыд.
Произнесено проклятье было той же ночью, и Эос над ним посмеялась. Как-никак мужем ее был титан Астрей, которому она родила утреннюю звезду да четыре ветра, бороздивших воздушный океан, и такого мужа ей за глаза хватало. Что до Ареса, так ведь он был неизбежным для всех исключением, и памяти о нем ей теперь хватит надолго.
