Сол Беллоу - Приключения Оги Марча
Ночь белела пылью и огнями. Каждый отель и каждая лавка считали своим долгом превзойти всех в шуме и не жалели средств на музыку, колокола и фейерверки, но для создания праздничного настроения одних денег было мало, требовались силы и энергия, почерпнутая из старых верований — почитания огненных змей, туманных зеркал и чудовищных древних богов. Даже собаки бегали, лаяли и хватали куски так, словно только что вернулись из царства мертвых, выполнив очередное важное поручение — ведь индейцы верили, будто души умерших в загробный мир относят собаки. Эпидемия дизентерии в городе стихла, но праздничные шествия порой мешались с похоронными процессиями. Увеселений была масса. В соборе выступал казачий хор, и ни одна служба не собирала здесь столько народу. Священник злобствовал, одергивал хористов и публику, требуя помнить, что находятся они в доме Божьем, но на толпу это не действовало. На мой взгляд, казаки в своих гимнастерках и сапогах с заправленными туда штанами отлично вписывались в сумятицу zocalo, когда вечерами задумчиво разгуливали по ней с длинными папиросами в зубах. Бразильско-итальянская труппа привезла в город оперу «Сила судьбы». Певцы пели очень хорошо, и голоса у них были мощные, но в силу судьбы, казалось, сами они не верили, потому и на меня особого впечатления не произвели. Тея же ушла со второго акта. Тягостные чувства вызывали и представления индейского цирка. Акробаты там работали на допотопных снарядах, лошади были дряхлыми, лица артистов во время представления хранили торжественную важность, а сетки и прочие страховочные приспособления отсутствовали. Маленькие дикарки, ходившие по канату и жонглировавшие предметами, выполняли свои трюки без улыбки, а закончив — не кланялись публике.
Итак, город оставался мне чужим, несмотря на жару, теплом на меня веяло лишь от воспоминаний — например русские казаки приводили на память Бабушку Лош.
Так было до того относительно спокойного дня, когда я сидел на скамейке и гладил котенка, норовившего забраться мне под мышку. К собору подъехало несколько больших машин, в которых было что-то старомодное — удлиненной формы капот, низкая посадка, характерная для дорогих европейских моделей. Я понял, что в среднем из автомобилей едет какой-то важный человек, поскольку из двух других выскочили охранники, и принялся гадать, кем может оказаться прибывший и почему, если он так значителен, машина его оставляет желать лучшего. Среди охранников имелись два мексиканских полицейских — хмурых и, видимо, очень гордых своей формой, которую они то и дело оглаживали, прочие же были европейцами или американцами — в кожаных куртках и крагах, руки — на пистолетных кобурах, в глазах — предельное внимание и нервная готовность, изобличавшая новичков. По крайней мере для меня, повидавшего в Чикаго немало опытных полицейских, это было очевидно.
День стоял прохладный, и на мне была толстая куртка с многочисленными карманами, купленная Теей на Уобаш - стрит. Но молнию я расстегнул, поскольку расположился на солнышке. Котенок тыкался в меня мордочкой и подлезал под руку — с удовольствием гладя и ощупывая его хрупкие позвонки, я ждал, когда раскроется дверца срединного лимузина, потому что все необходимые для этого приготовления уже завершились. По знаку помощника охранник дернул дверцу автомобиля, которую, видимо, заклинило. Последовало легкое замешательство, затем нетерпеливо, с резким звуком распахнулась противоположная дверца, и от мягкой обшивки кресел отделилось несколько голов — очки, непривычные стрижки с кудрявившимися надо лбом волосами, устремленные вперед бородки. Показались портфели, и я подумал, что в них есть что-то от политики и политиков. Один из людей в машине с улыбкой говорил что-то шоферу через переговорное устройство. И тут появилась — вернее, выпрыгнула — главная фигура: живой и энергичный мужчина, веселый, с эспаньолкой. Не тратя времени на обозрение фасада, он устремился к собору. Он был в пальто с меховым воротником, глаза — за стеклами больших очков, лицо довольно полное, щекастое, что не мешало ему производить впечатление аскета. Меня как током ударило от мысли, что это, несомненно, Троцкий, знаменитый русский изгнанник, приехавший сюда из Мехико. Я глядел на него вытаращив глаза. Я всегда предчувствовал, что когда-нибудь удостоюсь встречи с какой-либо знаменитостью, и теперь мне, как ни странно, почему-то вспомнился Эйнхорн, обреченный на вечное сидение в кресле, разглядывание газетных фотографий и общение лишь с теми, кому случилось к нему заглянуть. Волнение моментально сорвало меня со скамейки. Нищие и попрошайки тут же сомкнули ряды, верша средневековый ритуал демонстрации своих язв и увечий, которые они обнажали, распутывая укрывавшее их тряпье. Задрав голову, Троцкий окинул быстрым взглядом громаду собора и с резвостью, неожиданной для пожилого человека, взбежал по ступеням, торопясь войти внутрь. За ним волной хлынули его спутники с портфелями — мои знакомые радикалы в Чикаго носили точно такие же. Какой-то толстяк с длинными, какуженщины, волосами, несколько из его странного вида телохранителей и кое-кто из увечных тоже протиснулись в темный проем церковных врат. Изможденные попрошайки — именно так они и хотели выглядеть — гнусаво выпрашивали милостыню.
Мне тоже не терпелось пройти вовнутрь. Меня взволновало появление этого человека, в котором, несмотря на сомнительность драндулета и необычный вид его свиты, сразу ощущался полет к высоким звездным горизонтам, проникновение в какие-то иные сферы, глубины и просторы мысли, неведомые тем, кто барахтается на мелководье, перебираясь от рифа к рифу. Внезапное видение личности, приобщившейся к высоким целям, не может оставить равнодушным. Тем более что передо мной был изгнанник, отщепенец, доказавший настойчивость своих стремлений. Волнение било в череп, словно палка от половой щетки, напоминая о ранении и необходимости соблюдать осторожность и спокойствие. И я остался ждать, когда он выйдет наружу.
А рассказываю я все это потому, что узнал одного из телохранителей — им оказался старинный мой приятель Сильвестр, студент военно-технологического, бывший одно время владельцем «Звездного театра» и мужем сестры Мими Вилларс, а потом работавший в метрополитене. Я узнал его даже в форме а-ля ковбой. Господи, какой же у него суровый, озабоченный и печально-остолбенелый вид! Как и прочие телохранители, он держал руку на кобуре пистолета. Штаны его растянулись на заднице, брюхо выпирало из-под ремня. Я заорал:
— Сильвестр! Сильвестр!
Он кинул на меня острый, пронзительный взгляд, словно я позволил себе некую опасную вольность, но при этом явно любопытствовал, кто его окликает. Во мне взыграло веселье, отозвавшееся болью в висках. Лицо пылало радостным возбуждением.
— Черт побери, Сильвестр, ты что, не узнал меня? Я Оги Марч! Неужели я так изменился?
— Оги? — переспросил он, и тонкие губы чуть скривились с легким недоверием. Голос звучал хрипло, неуверенно.
— Конечно! А ты что думал? Как ты сюда попал, да еще и с оружием?
— Нет, это ты как сюда попал? Да ладно, проплыли! Что у тебя с головой?
— С лошади упал, — пояснил я.
Несмотря на радость встречи, я быстро перебрал в уме несколько убедительных, но не слишком правдивых объяснений. Но их и не требовалось: он не стал меня расспрашивать, чем немало удивил. Теперь, когда я знаю, как рассеянны и невнимательны бывают люди, подобное меня уже не так удивляет.
— Потрясающе, что мы встретились, Сильвестр! Чем это ты занялся? Как это вышло?
— Получил задание, вот и вышло. Потребовался человек с техническим образованием.
Техническое образование! Я смеялся от радости, что встретил старого друга, но впору было посмеяться и над этими его словами. Бедный Сильвестр, о каком техническом образовании он толкует? Что ж, оба мы темнили, не желая говорить правду. Спроси он о роде моих занятий, я тоже имел в запасе историю, не имеющую ничего общего с реальностью. Таково свойство лжи: одна ее крупица способна породить целое море, отравляющее окрестности на сотни миль вокруг. Но миазмы лжи невидимы, как нитраты в картофеле, и так же способны всюду проникать и все собою пропитывать.
— Вот как? — сказал я. — Ты постоянно находишься при Троцком и, наверное, успел хорошо его узнать. Это чудесно! Хотел бы и я с ним познакомиться.
— Ты?
— Ерунда, конечно. Куда мне… А что он собой представляет? Хоть словом бы перемолвиться… Не можешь меня представить?
— Да? Только и всего? — Сильвестр глядел на меня в упор. — А посложнее ничего не придумал? Забавный ты парень. Ну, знаешь, мне пора. Вернешься в город — звони. Рад буду посидеть с тобой, пивка попить. Ты помнишь Фрейзера? Так он у старика в секретарях. Ну, бывай!
Его позвал другой охранник, и Сильвестр заспешил к машинам.
Оливер на чем свет стоит честил японца за медлительность в отношении виллы, но наконец тот благополучно отбыл на родину. Оливер переехал и готовился устроить грандиозный праздник, куда собирался пригласить весь цвет города, что, по замыслу, должно было отравить существование его врагам из «Карлос Квинто». С помощью Моултона был составлен список гостей и посланы приглашения старожилам и всем достойным жителям. Однако на праздник явились в основном недостойные ввиду случившейся с Оливером неприятности, о которой стало известно: в город прибыл чиновник министерства финансов, открыто объявлявший всем и каждому, кто он есть. Чиновник, развалившись в резном кресле у Хиларио, с праздным видом пил пиво или кормил арахисом цепохвостого медведя. Оливеру, когда он вместе со Стеллой появился на площади, удалось сохранить видимое безразличие. Они были одеты с иголочки и выглядели как всегда. Но чем большее хладнокровие проявлял Оливер, тем ощутимее сгущались над ним тучи, и мне было его бесконечно жаль. Испуганная Стелла несколько раз намекала, что хотела бы обсудить со мной сложившуюся ситуацию. Мне казалось вполне естественным ее желание поведать свои беды, но такой возможности не представлялось: Оливер не спускал с нее глаз.
