Виктор Ерофеев - Страшный суд. Пять рек жизни. Бог Х (сборник)
Гриша. Гораздо хуже. Нет, не расскажу.
Маша. Тогда я голосую за смерть Пушкина. Понятно?
Гриша. Ну, и голосуй.
Маша. Стучат в дверь. Как они нетерпеливы. Закрой, Сашенька, дверь на ключ. Мы еще не решили.
Саша. Мама просила не затягивать с решением. Он никогда не смотрел нам в глаза. У него глаза бегали. Я невосприимчив к красоте природы, мне папенькины кавказы и закидоны ни к добру. Я деньги люблю. Я очень люблю деньги. Если бы мне платили много денег, я бы стал гением.
Маша. Как зовут этого французского доктора?
Гриша. Зачем тебе? Кажется, доктор Паскаль.
Глаша. Пушкину сколько лет? Около сорока? Старик! Он умрет, его встретит Бог и спросит: ты кто? Ах, ты — Пушкин! И сделает Бог неприличное лицо.
Маша. Ты, Саша, рыжий. Почему ты рыжий? У нас нет в семье рыжих. Ты ведь не от него, правда?
Наташа. Саша от Дантеса.
Гриша. А я от Николая Первого.
Глаша. Молчи. Это и так все знают.
Саша. Царь прислал Пушкину телеграмму. Вот она. Я прочту стоя.
Гриша. Мы тоже встанем.
Саша. Если Бог не велит нам увидеться на этом свете, то прими мое прощение…
Маша. Добрый царь. Простил дуэль.
Саша… и совет умереть по-христиански, через я пишет, по царской своей орфографии, и причаститься, а о жене и детях не беспокойся. Они будут моими детьми, и я их беру на свое попечение.
Глаша. Это меняет дело. Ребята, можно сесть? Какой еще пенициллин? Вздор.
Маша. Значит, наша мама тоже будет дочерью царя.
Гриша. И все-таки я от Николая Первого, а наша Глаша — с сеновала, пусть она помолчит. Я буду, возможно, Александром Вторым. Освобожу крестьян и подорвусь на мине.
Маша. Царь даст нам денег. Как нищим. Пушкин все пропил, проел и проспал. Он ездил в публичный дом.
Наташа. Он трахал все, что шевелится, кроме мамы.
Глаша. Откуда же мы тогда взялись?
Саша. Мама прикидывалась фригидной. Отец нашпиговывал ее спермой и разводил у нее в животе эмбрионов, как рыбок, но она научилась выкручиваться по своим женским делишкам.
Глаша. Когда он поехал стреляться, я была за Дантеса.
Гриша. Я тоже езжу в публичный дом. Это меня сближает с Пушкиным. Я, может быть, буду стоять за французского доктора.
Глаша. Зачем он вышел на Сенатскую площадь? Зачем?
Саша. Не переживай. Он всегда любил высовываться. Слишком много социальных амбиций. А те, кто хотели хорошо жить, легко могли вписаться в общество, как Жуковский. Сейчас особенно видно, что в крепостном праве были свои несомненные плюсы.
Глаша. Ему хотелось быть принятым в высшем обществе и быть свободным от него. И жить, и чувствовать смысл жизни. Так не бывает. Опять стучат.
Маша. Мы еще не решили. Его время кончилось.
Глаша. Нет, он не хотел, чтобы мы были такие, как он. Ну, помните, он сказал про Сашку: не дай бог ему идти по моим следам, писать стихи, да ссориться с царями.
Саша. Врал. Он хотел, чтобы я сочинял стихи. Он готов мне был платить по рублю за строчку. Он стоял передо мной на коленях: «Саша, ангел, пиши! Саша, будь Пугачевым!» Я потребовал за строчку по два пятьдесят. Он растерялся. Он стал такой беззащитный. Я отказал ему.
Маша. Не понимаю, почему француз решил проверить на нем свое лекарство. Ведь пушкинские стихи на иностранных языках не звучат. Я помню чудное мгновение. Как это будет по-французски? Чего смеетесь? Или: ночевала тучка золотая… Вот пример чистой банальности.
Саша. Его беда была в том, что этой обезьяне все время глубинно везло.
Наташа. Он очень жестоко обращался с женщинами. Он их использовал, как Воронцову с Раевской. Он споил няню. У него в каждом городе были невесты: в Ташкенте, Берлине, Милане, Токио.
Гриша. Он там не был.
Наташа. Он заначил невест даже в тех городах, до которых он не доехал.
Глаша. Он выпил из нас все жизненные соки. Он выдавил нас, как апельсин, еще до нашего рождения. Лучше было родиться от свежего кучера.
Наташа. Я не люблю апельсины, мне подавай банан. Схороним папеньку, как шута, а маменька пусть и дальше танцует на Аничковских балах.
Маша. Он больше волновался за свои книги, чем за детей. Я вообще не люблю его стихов. Мне, честно сказать, нравится Лермонтов.
Наташа. А мне — Пелевин. Я его за одну ночь всего прочла. Вот культовая фигура. Как Загоскин.
Глаша. А я вообще не люблю читать. Я люблю молиться. Он в Бога не верил.
Саша. Пушкин и Бог — несовместимые понятия. Самая пошлая тема: отношение Пушкина к Богу. Это он первым в России в душе написал слово Бог с маленькой буквы.
Маша. Он не любил Родину. Обосрал русский народ. Общался с этим идиотом, Чаадаевым. Попов осуждал за длинные бороды. Все одеяла тащил на себя.
Глаша. У него не было друзей. Со всеми перессорился.
Наташа. Вот, если сравнить, Никита Михалков честнее Пушкина.
Маша. Это нетрудно. Пушкин был эфиопом.
Саша. Критика его не уважала.
Маша. Поэтому мы все такие уроды. С круглыми лобиками.
Саша. Он был поверхностным отцом. Беспокоился о моей сыпи, но как-то всегда между прочим, верхоглядно.
Глаша. Если бы Пушкин попал Гитлеру в плен, его бы уничтожили как низшую расу.
Саша. Дети Гитлера вышли породистее детей Пушкина.
Гриша. Он писал матерные стихи. Против царя.
Саша. Подлец, он писал против Польши. Против Европы. С Жуковским выпустили подлейшую брошюрку «На взятие Варшавы». Немцы, чтобы показать глубину его падения, уже шесть раз перевели папашкин пасквиль «Клеветникам России». Он не был демократом.
Маша. Зачем Дантес целился Пушкину в пах?
Саша. Нарочно. Чтобы было веселее.
Маша. А если бы он попал?
Гриша. В Дантесе есть что-то от Данте.
Глаша. Значит, наша мама святая? Да?
Наташа. Да, папочка был грустный бабник. Не нашел ни в ком своего идеала.
Маша. Мать натерпелась. Он проигрался в карты. Его не на что хоронить.
Саша. Он никогда не был за границей, кроме Армении. Он был глубоко провинциальным человеком.
Глаша. Когда-нибудь, через двести лет, люди спросят: а что, собственно, написал Пушкин? И что мы им на это ответим?
Саша. Одни, с позволенья сказать, афоризмы.
Маша. За которые его сослали.
Глаша. Сослали? Куда?
Наташа. Никуда. Он все придумал, придурок.
Гриша. Недоносок.
Наташа. Обезьяна. Он так похож на обезьяну, что слуги хохочут, не могут сдержаться.
Глаша. Однажды он подарил маменьке прозрачную ночную рубашку и сказал, что его стихи такие же прозрачные, через них все видно.
Наташа. Если на свете есть пошлость, то это он.
Маша. Он не любил православную церковь. Он никогда не постился. Недаром его не любил Гоголь.
Глаша. Его не любили дворовые. Пьяный, в грязном халате. Вокруг любовницы: немки, американки. От него вечно плохо пахло. Мочой.
Наташа. Что взять с эфиопа?
Гриша. Мама всегда брала сторону его критиков. Она судорожно стеснялась Пушкина, как и мы. Она приходила в ужас от его жеребячего слива легких слов. Несколько десятков поэм она порвала и выбросила. Она кричала по ночам. Она приползала к нам сюда в детскую на карачках и рассказывала, как она его ненавидит.
Глаша. Он на всех набрасывался, кричал, визжал. Злой карлик с длинными заусенцами. Когда он умрет, надо будет немедленно запретить публикацию его стихов, а архив быстро уничтожить. Никто и не спохватится, кроме пьяницы Нащокина.
Наташа. Пушкин — графоман.
Саша. Если он умрет, мы будем жить грамотно, профессионально, потихоньку. Он больше не будет летать между нами кометой и подсвистывать. Он всегда мне подсвистывал, называл своим любимцем. Думал, мне это нравится, а я краснел за него, он даже подсвистывать не умел.
Гриша. Пушкин запрещал нам смотреть телевизор. Он посылал нас в деревню к больному головкой дедушке, чтобы тот откусил нам всем носики.
Глаша. Зато семечки он поощрял, не знаю, почему, и чтение детективов.
Саша. У него всегда были заляпанные очки. И стаканы, из которых, давясь и икая, он хлестал шампанское.
Наташа. Он бросил маму в самый тяжелый момент, сказав напоследок, что она глупая и недобрая, в сущности, женщина.
