Джон Ирвинг - Покуда я тебя не обрету
— О, золото, изобразить этот цвет не так просто, — сказала Алиса с почтением в голосе, но, скорее всего, Джеку так показалось. — Я беру ярко-желтую краску и смешиваю ее с кирпично-красной, иные пользуются сульфидом мышьяка, а я еще добавляю патоку.
Джек был готов спорить, что Алиса выдумала эту белиберду из головы вот прямо сейчас — она никогда и никому не рассказывала, как готовит краски, особенно непрофессионалам.
— Патоку? — спросила девушка.
— И еще лещину, — добавила Алиса. — Получить цвет, как у золота, сложно, я же говорю.
Джек почему-то решил, что про лещину Алиса не наврала. Девушка взглянула на свою пчелу новыми глазами.
— Я сделала ее в Виннипеге, — сообщила она Алисе и Джеку.
— Салон "Тату для избранных", не так ли? — спросила Алиса.
— Да, вы их знаете?
— Еще бы мне их не знать, Виннипег, как бы это сказать, не Торонто, не заблудишься. Так что, тебе нужен для пчелы цветок?
— Верно, но я никак не могу решить, какой именно.
Джек медленно направился к двери, пусть к нему привяжется какой-нибудь псих или фанат на Квин-стрит, это все равно лучше, чем смотреть, как мама делает очередную татуировку.
— Ты куда, Джек? — спросила Алиса, не оборачиваясь; она выкладывала перед девушкой "блестки" с цветами.
— Не уходи, — сказала девушка Джеку, — я дам тебе посмотреть, не важно, куда она его поместит.
— Это мне решать, — сказала Алиса.
— Увидимся дома, — сказал Джек маме. — Я приглашаю вас с Лесли на ужин.
И Алиса и девушка расстроились, что он уходит. Боб Дилан выл, как обычно, песню Idiot Wind, Джек ее запомнил навсегда. Он думал не о девушке, а пытался разобраться, чем именно расстроена мама. Он хотел спросить ее: "Нет, скажи мне прямо, что именно во мне тебе не нравится", но решил, что при чужих не стоит.
— Меня преследует злой рок, — жаловался на жизнь Боб; каждый раз, приезжая в Торонто, Джек чувствовал себя именно так. — Говорят, будто я убил Гарри и увел его жену, дядя оставил ей миллион, а она потом умерла, и вот теперь я миллионер.
Следующую строчку Джек пропел вместе с Бобом, не сводя с мамы глаз:
— Ну что же мне делать, уж такой я везунчик!
Пропел потому, что главной причиной ее недовольства было именно это. Она укоряла его за то, что ему везет!
— Покамест, Джек, покамест! Кто знает, что будет дальше! — крикнула она ему вслед. Он же вышел на Квин-стрит и захлопнул за собой дверь.
Часть четвертая. Время спать на иголках
Глава 23. Радужный Билли
Джек общался с прессой в Нью-Йорке ("десант по приказу "Мирамакса", как говорила Эмма). Интервью было ничем не примечательное, если не считать необыкновенную неуклюжесть, с которой очередная журналистка задала Джеку в сотый раз один и тот же вопрос. Ну и еще тот факт, что посреди интервью позвонила Эмма — как оказалось, в последний раз. Интервью брала полная дама с чудовищным акцентом; она однажды уже беседовала с Джеком и в тот раз интересовалась, не копирует ли он юного Мартина Шина из "Апокалипсиса сегодня". Нынче она пила диетическую кока-колу и курила сигарету с ментолом, распространяя вокруг себя резкий аромат.
— Капитан Уиллард носит короткие волосы, — ответил ей Джек в прошлый раз.
— Какой-какой капитан?
— Персонаж, которого Мартин Шин играет в "Апокалипсисе сегодня", капитан Уиллард, впрочем, я не вполне уверен, что он именно капитан, а не, скажем, майор.
— Я не про волосы, — сказала журналистка.
— Нет, я не делаю сознательных усилий, чтобы копировать Мартина Шина в каком бы то ни было аспекте, — сказал Джек. — И Марлона Брандо я тоже убивать не собираюсь.
— Вы имеете в виду юного Марлона Брандо?
— В фильме, о которым вы завели речь, — медленно принялся объяснять ей Джек, — молодого Мартина Шина посылают убить Марлона Брандо, вы разве не помните? Не сказать, чтобы он там был очень юн; впрочем, молодого Брандо я тоже не копирую.
— Так, забыли про это, — сказала дама. — Пошли дальше.
На этот раз она задала еще более беспардонный вопрос, но хотя бы оставила в покое "Апокалипсис", спасибо уже и на этом.
— Скажите, вы из тех, кто, не будучи гомосексуалистом, психологически идентифицирует себя с противоположным полом? С женщинами, я имею в виду.
— Вы хотите сказать, не трансвестит ли я?
— Да!
— Нет.
— Но вы всегда одеваетесь, как женщина, или думаете про это, даже когда вы одеты, как мужчина.
— Ну, сейчас я точно не думаю о том, как бы мне поскорее одеться женщиной, — ответил Джек. — Я просто иногда это делаю в кино — на съемочной площадке, когда я играю.
— Вы пишете про это?
— Про переодевания в женщину?
— Да!
— Нет.
Тут у Джека зазвонил мобильный. Обычно он не брал трубку во время интервью, но увидел, что звонит Эмма, а у нее в последнее время было плохое настроение. Она постепенно проигрывала войну с весом и каждое утро, когда Джек был не в Лос-Анджелесе, звонила ему и сообщала, сколько весит. В Нью-Йорке уже настало время ланча, но в Калифорнии Эмма только что проснулась.
Он сказал ей, что у него каждый божий день, круглые сутки берут интервью — впрочем, Эмма и так знала, что такое общение с прессой. В отчаянии Джек протянул свой мобильный интервьюерше и сказал:
— Эта женщина донимает меня уже давно, скажите ей, что я сейчас даю интервью. Может, у вас получится ее отшить.
Джек прекрасно знал, что сбить с темы Эмму ей заведомо не удастся, но надеялся, что зато Эмма собьет журналистку с темы переодеваний.
— Добрый день, — пропела в трубку журналистка.
Джеку послышалось, что Эмма ответила по-итальянски, и он сразу понял, в какую игру она играет.
— Пер фаворе, скаджьите Джьеку, что ему дзвоньит Мария Антониетта Белуцци!
— Прошу прощения, Джек дает интервью, — объяснила журналистка.
— Скаджитье ему, что я соскуджилась по его пенису! — сказала Эмма.
— Это миссис Белуцци, кажется, что-то срочное, — сообщила журналистка, возвращая Джеку мобильный.
— Ну, сколько ты сегодня весишь? — спросил Джек Эмму.
— Девяносто три! Бля! — завопила Эмма так громко, что журналистка расслышала.
— Эмма, тебе надо сесть на диету, — сказал Джек в сотый, а может, и в трехсотый раз.
Стоял 1997 год. Джеку было тридцать два, Эмме тридцать девять. У него был прекрасный обмен веществ, кроме того, он никогда не ел все подряд, — и все же даже ему теперь приходилось себя значительно ограничивать.
А Эмма так и не поняла, что такое "сидеть на диете". Вместо одной бутылки красного за вечер она стала выпивать две и есть макароны на обед. Женщине уже почти сорок, а ее любимая еда до сих пор — пюре с горгонзолой. Джек ей все время говорил: она может хоть весь день проводить в спортзале при "Временах года" в Беверли-Хиллз, сутками сидеть на тренажерах брюшного пресса и выжимать собственный вес — но даже в этом случае не выведет из организма потребленные углеводы, их просто слишком много.
Джек заметил, что журналистка все записывает — даже слово "бля" и Эммин вес, потом все это попало в интервью. Она даже сумела не сделать ошибки в имени "Мария Антониетта Белуцци" — впрочем, это неудивительно, оказалось, журналистка сама итальянка.
"Он зовет ее Эмма и грубо приказывает ей сесть на диету" — так начинался материал журналистки.
— Джек, пошел ты в жопу вместе со своей диетой, — выругалась Эмма. — Я не для этого звоню — запомни, я хорошо позаботилась о тебе в своем завещании.
И повесила трубку.
— Это ваша девушка? — спросила журналистка. — В смысле, одна из них?
— Вроде того, — сказал Джек.
— Актриса?
— Она — продавщица сигарет с во-от такими грудями, — ответил Джек.
Журналистка не записала этих слов, но груди как-то проникли в текст интервью и приклеились к Эмме.
— Я полагаю, у вас много девушек? — поинтересовалась итальянка.
— Ни с кем из них у меня ничего серьезного, — в очередной раз ответил он и, как всегда, мысленно попросил прощения у Мишель Махер.
Джек устал. Он дал слишком много интервью, слишком много вокруг него вертелось назойливых журналистов. Но это не повод расслабляться — ему не стоило выпускать то интервью из рук. Ему не следовало давать повод разыграться воображению этой дамы.
Интервью, разумеется, не причинило ему никакого вреда — такие вещи быстро забываются. Его ранило другое — последние слова Эммы, среди которых было "завещание"; эта рана не зажила никогда.
Когда интервью вышло, Эмма была уже мертва — а итальянская журналистка разобралась, что романа с синьорой Белуцци, пышногрудой табачницей из феллиниевского "Амаркорда", у Джека быть не могло, та годилась ему в бабушки.
Конечно, написала журналистка, Джек Бернс разговаривал с Эммой Оустлер — ведь всем известно, что они живут вместе, правда, "просто живут, ничего больше"; к тому же любой, кто видел писательницу в последнее время, знает, что она набрала много лишнего веса, хотя никто не подозревал о цифре в девяносто три кило. В этом контексте слова "с во-от такими грудями" выглядели как издевка.
