Джон Ирвинг - Покуда я тебя не обрету
Они ходили на приемы и в рестораны, возвращались домой (или не домой), встречались с людьми. Джек ни с кем "не был" более месяца-двух, а Эмма вообще была "одна" (ее максимальный срок — одна ночь, все чаще с юными красавчиками с танцев).
Джек носил длинные волосы, почти до плеч, что было весьма кстати в те нечастые моменты, когда ему приходилось надевать женское платье (у себя дома, перед зеркалом). Он сохранил любовь к небольшой щетине и, разумеется, оставался худым и стройным — в конце концов, это его работа.
Роли не всегда требовали от Джека превращаться из мужчины в женщину, но сам этот потенциал невидимой тенью витал над его персонажами — часть его "нуарового", как говорила Эмма, ореола.
На экране же Джек перебывал со всеми — с Элизабет Шу, прежде чем она снялась в "Покидая Лас-Вегас", с Кэмерон Диас в каком-то глупом фильме для баб, с Дрю Бэрримор в ужастике по Кингу, с Николь Кидман (Джек играл ее мужа, который очень медленно умирал, целых три четверти фильма). Николь была куда выше его, но в кино этого никто не заметил — всю картину персонаж Джека прикован к постели.
Именно за Джека мудро не вышла Джулия Робертс, именно он солгал Мэг Райан, и она его бросила, именно он стоял, не зная, что делать, пролив — в роли официанта — соус на спину Гвинет Пэлтроу.
Из него вышиб последние мозги Брюс Уиллис, его арестовал Дензел Вашингтон; ему даже случилось побыть девушкой Джеймса Бонда — агент 007 убил Джека отравленным дротиком из зажигалки, поняв, что он на самом деле мужчина.
Мира Ашхайм оказалась права — ему открылся целый мир золотых кадров. Если бы Джека попросили выбрать любимый, он бы выбрал эпизод с Джессикой Ли, названный журналом "Нью-Йоркер" "эпизодом с полупереодеванием".
Джессика играет богатую наследницу, Джек — вора, который только что переспал с ней. Она принимает душ, а Джек сидит в одиночестве в ее спальне, изучает имущество — везде полно дорогих вещиц. Он ходит туда-сюда по спальне в трусах-шортах, а Джессика поет в душе.
Джек открывает платяной шкаф, он очарован — столько красивой одежды! Это такая профессиональная шутка — Джек Бернс роется в шкафу, набитом стильной женской одеждой. Да, даже драгоценности так не возбудили вора в трусах! Зрителю ясно — Джек влюбился в эти шмотки. Он словно околдован и не слышит, как выключают воду в душе, как Джессика перестала петь.
Дверь в ванную открывается, на пороге стоит Джессика в махровом халате, волосы собраны под полотенцем; она отражается в зеркале шкафа. Великолепный кадр — когда Джек прикладывает ее платье к себе, она словно стоит рядом с ним; Джек смотрит в зеркало на себя — и одновременно на нее.
Да, он выглядит до невозможности круто, вор из воров.
— Боже мой, готов поклясться — на тебе это выглядит шикарно, — говорит Джек Джессике Ли. В фильме персонаж Джессики верит ему до конца — таков сюжет, она влюблена в вора и излучает любовь. Но на площадке пришлось делать десяток с лишним дублей. Сама Джессика совершенно не хотела вся отдаваться Джеку. Увидев его впервые с платьем в руках, Джессика побледнела как полотно — разумеется, ничего подобного в сценарии не было. Она вдруг увидела в Джеке нечто такое, что ей ох как не понравилось. Что бы это ни было, ей потребовалось десять дублей, чтобы совладать с эмоциями; да и Джек не сразу пришел в себя.
— Что, что ты увидела? — допытывался он потом.
— Не знаю, Джек, — сказала она, — просто от тебя у меня вдруг мороз по коже пошел.
Ну, мороз не мороз, а последний дубль пошел в фильм и произвел фурор. Какую ретроспективу Джека Бернса ни возьми, во всех будет этот кадр — он и Джессика в зеркале. Он прижимает к себе платье и говорит:
— Боже мой, готов поклясться — на тебе это выглядит шикарно.
А она стоит на пороге ванной, улыбается, как самая счастливая женщина на свете. Уж такая у нее улыбка — сразу в нее влюбляешься, по уши, навсегда. Но Джек всякий раз, когда смотрел этот эпизод, нервно поеживался — он так и не забыл ее первый взгляд, тот первый дубль. Джессика тогда вовсе не улыбалась, и это была никакая не игра.
В такие моменты Джек особенно остро чувствовал себя чужим. Когда ты знаешь, что наводишь на людей ужас, научаешься вести себя осторожно. Эмма говорила про "нуаровый" ореол Джека; верно, продать его было легко, но признайтесь, понравится вам на самом деле человек с таким ореолом?
Джек был королем крупных планов, его лицо внушало страх посильнее гримасы Тосиро Мифуне. Он не видел своего лица — лишь реакцию, которую оно вызывало у окружающих. Что это за выражение? Там что-то сексуальное, пробуждающее одновременно страсть и страх? Точно так. Есть в нем угроза, как в лицах актеров "черных фильмов" сороковых годов? Еще бы, более того — угроза неотвратимая.
— Твой взгляд — он просто непредсказуемый, вот и весь секрет, конфетка моя, — говорила Эмма.
— Но это же просто игра, — отвечал Джек.
Я просто держу своего единственного зрителя в напряжении, думал он.
— Нет, это не игра. Это ты сам — непредсказуемый, наводящий страх. Поэтому тебя и боятся.
— Я не страшный, меня никто не боится! — настаивал Джек; он-то считал, что Эмма страшная.
Он хорошо запомнил, где ему Эмма впервые сказала, что он страшный. Они ехали по бульвару Сансет на серебристой "ауди", Джек за рулем, мимо отеля "Шато-Мармонт", где умер Джон Белуши. Джек все пытался понять, чем он так напугал Джессику Ли.
— Наверное, платье было какое-то не такое, — сказал он Эмме. — Хотел бы я поскорее это забыть.
— Черт, как же меня достал этот бар в "Шато-Мармонт", — только и ответила Эмма.
Джек был знаменитостью, поэтому в означенный бар его пускали всегда. Там было людно и шумно, нечто вроде сцены, — а потому туда стекались девицы с накладными грудями и агенты в поисках юных талантов; очень модное место, полно молодежи. Перед дверьми обычно толпилось человек тридцать, их не пускали; однажды в этой группе Джек и Эмма заприметили Лоуренса. Эмма отвернулась, но Ларри схватил Джека за руку:
— Ты сегодня не девица, а просто мужик? Какое разочарование для твоих фанатов!
Эмма с размаху съездила ему коленом по яйцам, а затем они с Джеком зашли внутрь. Лоуренс валялся на земле в позе то ли эмбриона, то ли роженицы, колени подтянуты прямо под подбородок — правда, родить ничего не мог. Джек помнил, что подумал в тот момент — если бы это я дал ему по яйцам, вызвали бы полицию, а Эмме все с рук, то есть с ног, сходит. Вот поэтому-то он и думал, что это Эмма страшная, а не он.
Отель "Шато-Мармонт" — другое дело; Джек изредка заходил в вестибюль отеля, чтобы побыть в толпе. Там назначали встречи актеры, и Джек среди них; на самом деле вестибюль тоже служил баром.
Но чаще он назначал свидания в баре отеля "Времена года" в Беверли-Хиллз. Именно там, считал он, встречаются самые изысканные люди в Голливуде. Он был убежден, что однажды весь отель населят призраки знаменитостей — тех, чьи встречи окончились неудачно. Для Джека же отель был единственным местом в Лос-Анджелесе, где он чувствовал себя как дома, своим среди своих.
В остальном же он, как и Эмма, чувствовал себя аутсайдером, чужаком. И он и Эмма были знамениты своей "некрутостью", "немодностью". Штаты — не их страна, Лос-Анджелес — не их город. Правда, они, конечно, уже и не канадцы, и Торонто — тоже им не дом.
Реддинг — вот оно, первое и последнее место, где Джек был полностью своим. Каким-то шестым чувством и Эмма и он догадывались, что никогда не станут своими в Лос-Анджелесе. Знаменитыми они сделались, кто бы спорил, да только дело не в этом — статус звезды это блеск для непосвященных. Они легко могли бы переехать с Энтрады в район попрестижнее, но Джек все больше и больше соглашался с Эммой, которая твердо решила оставаться чужой. Для них Лос-Анджелес — офис, работа, не более, а кто они такие на самом деле, никого не касается.
В этой работе был один важный компонент — ты постоянно должен быть у всех на виду. Во всяком случае, в работе Джека — Эмме-то плевать, кто ее видит, а кто не видит.
В известном смысле они были как боги — Эмма и Джек, двое "немодных" канадцев в Городе ангелов. Как боги, они держались от людей на расстоянии. Они и сами себя видели не очень отчетливо; как принято в кинобизнесе, они судили о своей игре по тому, как их принимали. Но в глубине души Джек знал, что Дональд, тот метрдотель из "Стэнса", был прав, он видел его насквозь и верно назвал "деревенщиной". Да, теперь он гражданин США, законный житель Санта-Моники, штат Калифорния, но на самом деле он не жил нигде — он просто ждал, ждал своего часа. Это он неплохо умел — отлично натренировался с Клаудией.
Конечно, Джек греб деньги лопатой. Но он понимал — жизнь на этом не кончается, его ждет что-то еще, что-то другое.
Джек снова оказался в Торонто, как обычно, против свой воли, на этот раз без Эммы, которая, как правило, проводила в столице Онтарио куда больше времени, чем он (в Канаде если ты писатель, ты почти король).
