Александр Проханов - Надпись
Таганка казалась хмурым дымящим котлом, в котором пузырилось, блестело. Падал сухой серый снег, превращаясь в металлический пар. «Силой духа, силой идеи…» - повторял он слова заклинания. На Калужской вышло солнце. Памятник Гагарину взлетел в голубой плазме, как огромная светящаяся ласточка. «Силой идеи, силой любви…» - звучало в нем, как строка священного заговора. Донской монастырь с алюминиевыми куполами проплыл, как аэростат. «Силой духа, силой идеи, силой любви…» - многократно воспроизводил волшебный стих, посылая его в глубину огромного, в осеннем солнце, города, чтобы стих услыхала Елена.
Вырулил на улицу Вавилова и крутил головой, считывая номера домов. Искал «44», приближаясь к месту свидания.
«36», «38», «40», - словно прозрачная тень легла на солнце, занавесила улицу пепельной кисеей. Испугавшееся, обо всем догадавшееся сердце, опережая глаза и разум, предвосхитило в страшном прозрении, - ошалелые оранжево-синие вспышки нескольких милицейских машин, фиолетовые воспаленные мигания кареты «скорой помощи», постового с жезлом, зло прогонявшего замедлявших ход водителей, и в окружении людей в белых халатах и милицейских мундирах, остановившийся, впечатанный в улицу взрыв катастрофы, расплесканные осколки стекла, лоскутья металла, длинные мокрые брызги. Знакомая Коробейникову «Волга» врезалась в фонарный столб, который расслоил машину надвое, вдавил изуродованный радиатор в середину салона, пропустил разящий удар в глубину автомобиля. Тут же, колесами вверх, валялся прицеп. Из него, далеко по проезжей части, рассыпались элементы «Города Будущего» - башни, зонтичные конструкции, бесчисленная чешуя ячеек, скомканные красно-белые рушники, расколотая икона, раздавленные коробки с бабочками, чьи хрупкие перепонки шевелились и переливались на ветру. По одну сторону автомобиля, лицом вверх, лежал убитый Павлуша, рыхлый, бесформенный, с нелепо вывернутыми суставами рук и ног, с красным ручьем из открытого рта, в котором в слюне и крови висели выбитые зубы. По другую сторону лежал Шмелев с огромной сине-розовой шишкой на черепе. Глаза его, полные слез, остановились, подбородок двигался вперед и назад, словно челюсти непрерывно жевали. Между багажником и перевернутым прицепом на асфальте сидела Шурочка. Ноги ее бесстыдно раздвинулись и заголились. Под нее натекла лужа. Лицо было тупым, идиотским, в липкой грязи. Она слепо шарила рукой по асфальту, нащупывала крылья и сухие тельца поломанных бабочек, совала их в рот. Сжевывала большую, черно-изумрудную, африканскую нимфалиду, которой еще недавно, в мастерской Шмелева, любовался Коробейников.
- Как? Что случилось? - Коробейников предъявил озабоченному автоинспектору редакционное удостоверение. Тот искоса взглянул, утомленно ответил:
- Не справился с управлением. Может, сердечный приступ. Может, тормоза отказали. Осмотр машины покажет.
Из глубины улицы, истошно стеная, подкатила еще одна «скорая помощь». Санитары вытащили носилки. Двое подошли к Павлуше. Приподняли и тяжело шмякнули, небрежно прикрыли клеенчатым пологом. Другие двое, приладившись, держа за плечи и щиколотки, переложили на носилки Шмелева. Его сине-розовая гематома дрожала, как жидкий студень. Вложили носилки в глубину «скорой помощи», захлопнули дверцы, и машина, разнося по Москве ужасную весть, расплескивая по фасадам призрачную лиловую вспышку, помчалась.
Коробейников погнал «Строптивую Мариетту» следом, боясь отстать. Включил фары, пролетал вслед за вспышкой на красный свет, ошалело обгонял шарахающиеся автомобили. Ему казалось, что он знал о беде, предчувствовал ее. В истерических признаниях Шмелева, в его проклятьях и прощениях, в мстительных возгласах и усталом смирении уже присутствовала эта последняя линия неодолимого страдания. Коробейников отвлекал, уговаривал, отбирал на себя нестерпимую боль, отдавал погибающему другу свои жизненные силы, оттаскивая от черты. Но больное безумие друга было сильнее, подвигало все ближе к черте, на которой стояло число «44», был установлен фонарный столб, раздвоивший «Волгу», как ледорез. Он мчался за санитарной машиной, чувствуя в ее коробе лежащего друга, в голове которого вспухла громадная клякса боли, осколки костей царапали мякоть мозга, извлекая из расплющенных полушарий безумные видения. Их улавливал мозг Коробейникова, и эти видения были кошмарами.
Они примчались в район Миусской площади, к нейрохирургической клинике. «Скорая помощь» нырнула в ворота, а Коробейников, бросив машину на улице, проник в клинику, до конца не понимая своих побуждений. Стал добиваться встречи с главным врачом, используя уговоры, предъявляя удостоверение газеты, настаивая на немедленном свидании.
Главврач оказался известным, с мировым именем, нейрохирургом, очерк о котором недавно был напечатан в газете. Превозносилось виртуозное мастерство врача, его ошеломляюще смелые вторжения в мозг, приводившие к чудодейственным исцелениям.
Врач встретил Коробейникова настороженно, с легкой гримасой отчуждения на худом моложавом лице, раздражаясь внезапным вторжением, экзальтированной возбужденностью посетителя, сумбурным повествованием, в котором не было ничего, что могло бы помочь перед началом мучительно сложной операции. Хирург слушал Коробейникова, машинально тренируя руки, вращая гибкие запястья, сжимая и разжимая пальцы, которые, казалось, не имели суставов, были чуткими щупальцами, лепестками подводного цветка, откликавшегося на слабые токи и прикосновения.
- Вы должны его знать… Архитектор-футуролог Шмелев… Его «Город Будущего»… В этих идеях огромные перспективы развития. Быть может, судьба государства… Уникальное мышление, гигантский ум… Скопил в себе мировую культуру и совершил рывок в будущее… Я написал о нем очерк. Был помещен в том же номере, что и рассказ о вашей работе… Редколлегия отметила оба эти материала, назвала их героев «людьми из будущего»… Сделайте что-нибудь… Шмелев не должен погибнуть… Этот мозг является национальным достоянием…
- А вы вообще когда-нибудь видели мозг? - спросил хирург, пропуская мимо ушей бурные излияния Коробейникова.
- Я? Мозг? - удивился Коробейников. - Не видел…
- Приглашаю вас на операцию. Вам дадут халат и шапочку, - пошел к дверям не оглядываясь, не давая объяснений своему неожиданному решению. Стремительной волей, направленной в работу энергией увлекал за собой Коробейникова.
Облаченный в халат и бахилы, в неудобной шапочке, Коробейников стоял в операционной, изумляясь тому, что лежащий на столе недвижный истукан - это друг Шмелев, неутомимый в замыслах и речениях, каждую минуту в беспокойном движении, превращавший любое, самое простое занятие в священнодействие, - заваривал ли в крохотном арабском кофейничке крепчайший смоляной кофе, или накалывал на липовую расправилку драгоценную, в шелковых переливах, бабочку, или реставрировал кисточкой старую икону, или наматывал на смуглый палец золотистый локон Шурочки. Это - Шмелев, вытянутый, с босыми ногами из-под простыни, с омертвелыми руками, с опавшими легкими, вместо которых сипло надувался и опадал ребристый аппарат искусственного дыхания. Коробейников, стоя в торце стола, не видел лица, а только волосатое темя с набухшей огромной шишкой, которую остригли и обрили, окружив кольцом голой кожи.
Ярко горели хромированные люстры. Блестела белая сталь скальпелей, пинцетов, зажимов. Были разложены тонкие иглы, щупы, лопаточки. Шмелев напоминал бабочку, которую уложили на расправилку, и сейчас подойдет энтомолог, вонзит острие в жесткую кромку крыла, растянет на плоскости роскошную изумрудно-черную перепонку. Бригада сестер и врачей орудовала шприцами, капельницами, управляла приборами и аппаратами, среди которых, подвешенная на тончайших невидимых струнах, колебалась жизнь Шмелева. Коробейников теменем чувствовал липкий жар, пульсацию фиолетового волдыря на голове Шмелева, словно сотрясенный и раненый мозг, отсеченный от тела, ослепший и оглохший, искал себе выход. Находил в общении с другом, посылал из теменного ока в сострадающий разум Коробейникова свою боль, бессловесный ужас, хаос сотрясенных видений.
Появился хирург, в зеленовато-бирюзовом облачении, с обручем на лбу, в котором размещался застекленный электрический глаз. В перчатках, изящно зачехленный, с движениями, напоминавшими балет, был снаряжен для опасного странствия. На морское дно, где в сумерках обитали таинственные рептилии и глубоководные рыбы. В подземные шахты, где в провалах земли ютились боги каменных недр, болезненные плесени и боящиеся света грибы. В открытый Космос, где в черном зияющем мраке сверкали жестокие звезды, реяли прозрачные шестикрылые духи. Был легок, сосредоточен, не замечал Коробейникова. Издали, чуть наклоняя голову, прицеливался к бритой голове, из которой торчал косматый, как у запорожца, чуб.
