Иван Шевцов - Любовь и ненависть
— Это подозрение мне нетрудно отвести, — спокойно ответила Дина. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. — Я давала рецепты только мужчинам. Так что ни о каких особах не может быть и речи.
— Не очень умный ход, гражданка Шахмагонова, — иронически ухмыльнувшись, заметил Андрей. — Чтобы получить подобное алиби, вам придется назвать имя мужчины, — Андрей сделал ударение на этом слове, пристально глядя в глаза Шахмагоновой, — которому вы передали хотя бы вот этот, только этот рецепт.
Она еще раз взглянула на рецепт, который Андрей держал в руке, нахмурила широкие черные брови и после некоторого раздумья сказала:
— Хорошо, я назову вам имя человека, которому я давала этот рецепт. Наум Гольцер.
Это-то и нужно было Андрею. В душе он порадовался, что так быстро и легко удалось получить, как он полагал, ценное показание. Теперь нужно было как можно быстрей закрепить этот успех, атаковать новыми вопросами.
— Он морфинист, Наум Гольцер? — спросил Андрей.
— Н-не знаю… — не очень твердо ответила Дина.
— Как так? Довольно странно: собираетесь выходить замуж за человека, достаете ему морфий и совершенно не интересуетесь, зачем понадобились наркотики вашему жениху.
Дина была сразу смущена и опрокинута: оказывается, здесь знают о ней больше, чем она предполагала. Вспыхнув румянцем и поведя широкой бровью, она сказала:
— Нет, конечно, он не морфинист, и я в этом уверена. Он просил для кого-то из своих знакомых.
— Для кого именно?
— Ну я не стала задавать ему такого бестактного вопроса. Да он бы и не ответил.
Итак, появился на следственном экране еще один человек — Наум Гольцер. Правда, еще раньше имя его мелькнуло в записной книжке Струнова в связи с подозрением в хищении спецрецептов.
— Гольцер… Гольцер… — вслух думал Юрий Струнов, мельком поглядывая на Андрея Ясенева, который сидел на диване и листал извлеченное из архива дело об убийстве матери Гольцера.
Размышления о Науме Гольцере оттесняли на второй план навязчивую мысль Струнова, что убийство мог совершить Иванов. Он еще не вывел никаких новых гипотез, пока что анализировал, искал, изучал, взвешивал мелкие крупицы фактов, обдумывал отдельные, большей частью разрозненные, штрихи и детали. Мысль его перебил неожиданный вопрос Андрея:
— Ты видел труп матери Гольцера?
Он спросил это, не поднимая головы и не отрывая глаз от папки с материалами и документами следственного дела. Струнов не сразу понял смысл вопроса и ответил не по существу:
— Дело вел Юлий Иващенко…
— Это я вижу, — перебил Андрей. — Но лично ты был на квартире убитой? Вот фотография трупа, заключение медэксперта. Смерть наступила от удара в сердце острым колющим предметом.
— Шило, длинное тонкое шило, сделанное из стального прута велосипедной спицы, — подсказал Струнов. — Помнишь студента Маклярского, убившего водителя такси?
— Смерть Сони Суровцевой тоже наступила от удара в сердце острым колющим предметом, — подняв на Струнова загадочно-удивленный взгляд, сказал Андрей. — Точно, как матери Гольцера, удар прямо в сердце — и мгновенная смерть. Потом уже был распорот живот, инсценировано зверство и садизм. А? Ты ничего здесь не видишь?
Андрей продолжал смотреть на своего коллегу взглядом человека, открывшего новую планету.
— Почерк! Идентичность почерка! — с нескрываемым удивлением воскликнул Струнов. Над округлившимися глазами его затрепетали бесцветные ресницы, а на лбу еще гуще выступил пот. Он достал платок и вытер лицо.
— Конечно, это еще не значит, что и Гольцер и Суровцеву убил один и тот же человек, — так же раздумчиво и с преднамеренным хладнокровием заключил Андрей и после некоторой паузы заметил: — Хотя совпадение слишком настораживающее. Тем более что и в том и в другом случае один и тот же человек, Наум Гольцер, был так или иначе связан с убитой.
Струнов молчал. Он не принадлежал к числу быстровоспламеняющихся натур. Он умел вовремя погасить в себе самую первую, «стихийную», вспышку и подавить эмоции холодным рассудком. Он снова сосредоточился и стал спокойно анализировать то, что для Андрея казалось почти несомненным. Связь Гольцера с Суровцевой? Факт этот еще не установлен, пока лишь есть предположение, что полученный от Шахмагоновой рецепт на морфий Гольцер передал Суровцевой. Далее, Струнов знаком с делом о до сих пор не раскрытом убийстве матери Гольцера, и он не может допустить мысли, что такое зверское, чудовищное преступление в отношении своей матери мог совершить ее сын, цивилизованный человек с высшим образованием, рожденный и воспитанный в самом гуманистическом обществе. Такое не укладывалось в сознании. Вместе с тем любая, даже самая фантастическая, маловероятная версия требует изучения, тщательного исследования. И было бы неверным вообще отмахнуться от выдвинутой Андреем версии.
Телефонный звонок. Начальник уголовного розыска, возвратясь от комиссара, снова пригласил к себе Струнова, подробно рассказал о встрече с Гольцером у комиссара Тихонова. Струнов доложил о своих новых предположениях. Внимательно выслушав его, полковник сказал с особым воодушевлением и убежденностью:
— Мы на верном пути, Юрий Анатольевич.
В глазах полковника Струнов поймал хорошо знакомый ему блеск, радостное возбуждение, которое всегда говорило об уверенности начальника МУРа в успехе операции.
— Постарайтесь побыстрей точно установить: был ли связан Гольцер с Суровцевой.
Эти слова начальника Струнов воспринял как приказ. Они совпадали с его собственным решением.
В тот же день из продолжительной беседы Ясенева с Сониной подругой Лилей стало известно, что Суровцева встречалась с каким-то Наумом (Лиля не видела в глаза этого человека, говорила со слов самой Сони) и что якобы этот Наум подарил Соне позолоченные часы. Вечером Струнов доложил об этом начальнику уголовного розыска. Казалось бы, незначительный факт, а очень обрадовал полковника. Он тотчас распорядился установить за Гольцером непрерывное наблюдение, а сам вместе со Струновым и Ясеневым занялся тщательным изучением личности этого человека. Они работали всю ночь напролет. Постепенно шаг за шагом все ясней становился для них моральный облик маратовского вакха, превратившего свои квартиру и дачу в увеселительные дома. Теперь уже и Струнов изменил свое мнение о возможности убийства Наумом Гольцером своей матери.
— Поймите, такой на все пойдет, — убеждал полковник своих подчиненных. — Гольцеров нельзя мерить мерой общечеловеческой этики и морали. Их мораль, их вера, их идеал и бог — деньги. Ради денег он пойдет на любое преступление. Родную мать зарежет.
— Но откуда такие типы в нашем обществе? Как они могли появиться, эти гольцеры? — заговорил Ясенев.
— Общество тут не при чем, — сказал полковник. — Это аномалия. Гольцер патологический тип. А патологически больные встречались во все времена и в любом обществе.
Солнце уже чувствительно припекало, когда голубая «Волга» доставила Андрея домой. Было около восьми часов жаркого июльского утра. Ирина собиралась на работу. Несмотря на бессонную ночь, Андрей выглядел бодрым и совсем неусталым. Не часто случалось, чтоб он задерживался на работе до утра. Ирина догадывалась — занят каким-то важным делом. Она не знала, каким именно: Андрей не посвящал ее в свои служебные дела, а она не страдала излишним любопытством и только, обдав его теплом своего доброго взгляда, спросила тем ласковым голосом, которым спрашивала на Северном флоте, когда он возвращался из плавания:
— Устал?
— Чуть-чуть, — ответил он, ткнувшись сухими губами в мягкую копну ее волос.
— Будешь есть?
— Стакан молока, и заведи, пожалуйста, будильник на половину десятого.
— Опять на службу?
— Опять, Иринка.
Он лег в теплую, еще не прибранную постель, на которой недавно спала Ирина, и не сразу заснул — не сумел отделаться от размышлений, за которыми пролетела эта короткая июльская ночь. Хотя и не было прямых улик, изобличающих Наума Гольцера в убийстве Сони Суровцевой, косвенные данные все же вели к нему. Разъезжаясь утром из управления милиции по домам на короткий отдых, все трое пришли к общему мнению: нужно осмотреть квартиру и дачу Гольцера и допросить его самого.
В одиннадцать часов полковник доложил свои соображения комиссару Тихонову и не удивился, а скорее обрадовался, когда Владимир Сергеевич сообщил, что в заграничной визе Гольцеру отказано, поскольку стало достоверно известно, что Гольцер едет за границу с единственной целью — остаться там навсегда. Значит, он чувствует за собой какую-то вину и хочет таким образом избежать наказания. В тот же день был получен ордер на обыск квартиры и дачи Наума Гольцера. Начальник уголовного розыска сам позвонил Науму и очень любезно сообщил ему, что работники МУРа сегодня проводят интересную операцию, которая могла бы послужить основой для очерка о милиции, так что милости просим, приезжайте. Гольцер был несколько озадачен таким внезапным, хотя и не совсем неожиданным, предложением.
