Джойс Оутс - Делай со мной что захочешь
— Ох, лучше не спрашивай, — простонал он.
В этом отношении он не был похож на мужа Элины, который запрещал ей расспрашивать о работе. Она знала, что Джек любит об этом говорить и что обидится, если она его не спросит, но она в известной мере ревновала его и к клиентам — особенно к таким, по поводу которых он чрезвычайно беспокоился. Чем безнадежнее было дело, тем больше он уделял ему времени и внимания.
— Другая сторона все время откладывает суд, а я хочу одного — чтобы поскорее все кончилось, — сказал он. — Одно время мне казалось, что через две-три недели все уже будет позади. Господи, какая это мука! Я не сомневался, что сумею добиться отклонения иска. А они все тянут и тянут, и мне кажется, добиваются того, чтобы Доу повесился… Не успел я вытащить его на поруки, он отправился в газеты и на телевидение и дал несколько интервью. Ведь он придерживается той точки зрения, что в общении между людьми — спасение человечества. Если все мы станем разговаривать друг с другом ясно и серьезно, с любовью, мы очень скоро обнаружим, что говорим на одном языке. Ты когда-нибудь слышала подобную чушь?.. Он говорит, что верит если не в справедливость суда, то в необходимость общения и что его процесс даст ему возможность общаться со всем миром, возможно, со временем даже дойти до Верховного суда… Он убежден, что его отец выложит денежки для апелляции. Какие денежки? Где они? Я, к примеру, не возражал бы получить хоть что-то — у меня столько накопилось этих чертовых счетов, счетов за вещи, которые я и в глаза не видел. Похоже, что я понятия не имею, на что у нас дома идут деньги… Я тебе не говорил, что некоторые дружки Доу уговаривают его отказаться от моих услуг. Но я на это не пойду.
— Отказаться? Почему?
— Потому что я слишком консервативен. Никакого спектакля я устраивать не буду. Им не нравятся мои моральные принципы… моя совестливость… мои галстуки. Но черт с ними со всеми.
— Возможно, тебе следовало бы… следовал бы махнуть на него рукой… — неуверенно произнесла Элина.
— Не давай мне советов, Элина, ты ничего в этом не понимаешь, — сказал он. Но в голосе его не было злости. — Меред Доу снится мне в кошмарах, да, но бывает, я вдруг преисполняюсь уверенности, что все будет в порядке, — какое-то чуть ли не мистическое чувство. Иной раз мне кажется, что он, возможно, и прав… что это некий новый голос, неподдельно новый голос, к которому прислушается наша страна… Как бы мне хотелось, чтобы не было у него этого таланта приобретать себе врагов. А он еще хуже, чем я, — действительно хуже, потому что он, видимо, не понимает, что приобретает врагов. Впрочем, черт с ними со всеми… В конечном итоге я построю всю защиту на том, что его поймали в ловушку: полиция ведь явно подловила его. Я добьюсь его оправдания тут, в его родном городе: какие бы ни были присяжные, они не могут не увидеть, что он не виновен, а устройство ловушек карается законом. Так что я не очень рискую, защищая его.
— Я удивляюсь, что кто-то хочет уговорить его отказаться от тебя, — сказала Элина. — Я не понимаю.
— Я им не нравлюсь, они считают меня судейским крючком. Им нужна страсть. А Меред все больше привязывается ко мне и предрекает, что если я не откажусь от него, то смогу выступить в Верховном суде и таким образом прославлюсь. Он презирает своего отца, но абсолютно уверен, что старик поддержит его. О, Господи… Ты не хочешь, чтобы я бросил это дело, верно?
— Я ведь ничего об этом не знаю, — сказала Элина.
— Последние три-четыре года бедняга был, так сказать, местной знаменитостью, — начал Джек, — он организовал так называемое Прибежище на Дейвисон-авеню. Ты, наверное, видела его — это такой большой ветхий дом, весь раскрашенный — в полосах, пятнах, радугах. Полиция то и дело устраивала налеты на этот дом и вообще преследовала Мереда: он утверждает, что они разломали печатный станок, который там стоял у него, — это было два года тому назад; а потом у него вышли неприятности из-за двух подростков — по-моему, они были из Бирмингема — тринадцатилетнего мальчишки и его подружки, которые пропадали целую неделю и были обнаружены в Прибежище Мереда, и все это попало в газеты. Сейчас его обвиняют в хранении марихуаны. Один его дружок, парень его возраста, вроде бы музыкант и мастер по флейтам, а на самом деле полицейский агент, поселился вместе с Доу и с остальными, и вот через пять-шесть недель оказался свидетелем того, что Доу держал в руке сигарету с марихуаной. Но Доу говорит, что произошло все так: они сидели кружком, и девчонка, сидевшая рядом с ним, баловалась этой сигаретой, а полицейский агент попросил ее дать ему курнуть, и Доу передал ему сигарету… Бедняга передал ее ему. И теперь он может получить десять лет тюрьмы или около того… за какие-то несчастные полсекунды в его жизни. Я знаю Доу и знаю, что сделает с ним тюрьма. Она его убьет. Он любит говорить о любви, но стоит ему испытать на себе, какая бывает любовь в тюрьме… он, пожалуй, изменит свои взгляды. Так как же, Элина, дорогая моя, ты действительно хочешь, чтобы я вышел из этого дела?
— А это… это именно так все и было? — безучастно спросила Элина.
— Да. Да, я уверен, что это правда: слишком это страшно, чтобы быть неправдой.
— Но я не понимаю, — сказала Элина. — Его арестовали за это?.. За то, что ты сказал?..
— Конечно, Элина. Ты разве не читаешь газет?
— Я хочу сказать… за то, что он передал кому-то сигарету?
Джек раздраженно рассмеялся.
— Надо все-таки читать газеты, а? Неужели ты не знаешь, что у нас тут происходит?
— Он был арестован за это?.. Не может быть… Я этому не верю… Я… Ведь стоимость процесса, полиция — все это такие деньги… а сколько времени на это уйдет…
— Они никак не могут упечь его в тюрьму на десять лет только за его побуждения — это в общем-то противоречит конституции. Так что в обвинительном заключении говорится… и я цитирую — голова у меня набита обвинительными заключениями… «Ответчик… в такой-то день, в таком-то месте… вопреки существующим установлениям и в нарушение закона об охране общественного здоровья имел в своей собственности и распоряжении четверть унции подготовленной и составленной сложной смеси, содержащей каннабис». Ну, как? «Каннабис» — это марихуана, если тебе неизвестен термин.
— Как же они его ненавидят… Они надолго засадят pro в тюрьму, — заметила Элина.
Джек молчал. Затем сел в постели, зло хохотнул и бросил:
— Сделаем вид, что ты этого не говорила.
Элина поняла, что совершила ошибку: и почти тут же поняла, что это вовсе не ошибка, а поняв — похолодела. Она повернулась к нему спиной. И стала смотреть на стену, на пестрые обои. А что, если он теперь покинет ее, уйдет?.. Она лежала неподвижно, прислушиваясь к сердитому дыханию своего любимого.
Он оделся и вышел. Не хлопнул дверью, а вежливо ее прикрыл.
Она боялась идти сюда, боялась его прикосновений. Но ничего страшного не произошло. Все было так быстро — объятия и схватка, обычный ритуал, как коротенькая музыкальная пьеска, которую ты заранее разучил, запомнил, отрепетировал и отполировал до безупречности, и пока эта пьеска исполняется, можно думать о другом, отгородиться глухой стеной, обезопасить себя, превратившись в ничто, — состояние, отработанное ею за многие годы супружества до совершенства. Все так и было. И кончилось. Четвертое января — своего рода рекорд, победа. Она ничего от себя ему не оставила. Она ускользнула от него, она одержала над ним своеобразную победу. Страх перед чувством, боязнь поддаться неистовству желания, неистовству страдания — этого вполне достаточно, чтобы умерло всякое чувство. Но то, как Джек набросился на нее, грубость его напора словно ножом отсекли его от нее, и она была этому только рада. Она восторжествовала над ним, а он словно бы и не понял, или же ему было все равно. Этот прилив здоровых сил, розовый цвет кожи — перед ней был человек в расцвете своих физических возможностей, существующий отдельно, сам по себе, мужчина влюбленный и безупречный в любви. И если он вышел из комнаты, закрыл за собою дверь и ушел совсем, то это немногим отличается от тех моментов, когда он с ней.
Она закрыла глаза.
И если он ушел, если вышел из комнаты?..
«Сделаем вид, что ты этого не говорила», — бросил он. Но сделать такой вид было ему явно не по силам. Элина слегка улыбнулась, подумав о том, как же он должен ее ненавидеть, как его мозг должен работать, придумывая, чем бы досадить ей, досадить, досадить! Он не хотел любить ее. Она крепче зажмурилась и словно бы увидела некий призрак, очертания любимого, и, однако же, это был не Джек, не человек по имени Джек Моррисси, а некий демон, стремившийся оторваться от нее… силившийся перерезать узы… и, однако же, неспособный высвободиться. Она все — таки верила, что он вернется. Когда же он не вернулся, она встала и пошла в ванную.
