Сергей Морозов - Великий полдень
Но Альга не разделила этого моего последнего предположения и даже решительно возразила:
— Какая чепуха! Ты ведь не влюблен в меня? — как бы мимоходом осведомилась она.
— Н нет… — машинально кивнул я. — Нет…
Кажется, в эту минуту я вообще не мог представить себе, что такое — быть влюбленным. Как и то, что такое — эта призрачная любовь… Не то что в прежние времена. Раньше то я представлял себе это с необычайной отчетливостью. Словно это когда то уже было со мной…
— Ну вот видишь, — спокойно сказала Альга.
Я не понимал. Спору нет, в поведении Майи было много странного, но это свидетельствовало лишь об одном: у нее были свои планы, складывалась своя жизнь, а я был ей совершенно не нужен. Плюс этот явный эгоизм — молодой, наивный и не прикрытый. Кроме хлопот о своем Пансионе, ее ничего не интересовало. Я же был не слепой.
— Нет, ты слепой, — улыбнулась Альга.
И принялась убеждать в том, что я очень даже нужен Майе.
— Как ты вообще можешь так думать! — качала она головой. — Это ужасно несправедливо по отношению к ней Да, Майя действительно мечтала о самостоятельности и поэтому с таким энтузиазмом ухватилась за устройство Пансиона. Но самостоятельность нужна ей лишь для того, чтобы освободиться от Маминой опеки и самой распоряжаться своей жизнью. Это же так просто! Она всегда тяготилась тем, что за ее спиной стоят Папа и Мама с их властью, богатством и влиянием, а она сама ничего из себя не представляет. То есть в каком то смысле ей хотелось «повзрослеть», «дорасти» до тебя. Можно себе представить, что творилось у нее в душе, как она разрывалась на части. Она старается приблизиться ко тебе. А для этого нужно сделать карьеру, вырваться из объятий родителей.
— Не знаю, — с сомнением проворчал я. — Я не заметил этого. Если кто и старался, так это Мама. Это она изо всех сил старается нас случить…
Оказалось, Альга ничего не знала о том, что сама Мама взялась между нами посредничать. О том, что она, якобы, не только устроила нашу заочную «помолвку», но и хлопотала о скорой свадьбе. И это, кажется, произвело на Альгу весьма тягостное впечатление. Неужели я действительно мог обсуждать эти вещи с Мамой? Неужели Майя скрыла бы это от Альги? В это трудно поверить. Тут было что то другое. Похоже, доверившись Маме, я действительно вел себя как последний болван. Развесил уши и соглашался с ее «психологическими» рассуждениями на мой счет, — относительно моего мужского «стажа», тридцати лет эрекции и тому подобной чепухи. Слушал ее сладкие песни о свадебной фате, первой брачной ночи и девичьем темпераменте. На чьей стороне была Мама? Не исключено, что она не только не собиралась между нами посредничать, а вообще ни о чем не говорила дочери и ежедневно, держа меня на крючке, ломала передо мной комедию. Свои причины на то у нее, вероятно, были.
С другой стороны, я не мог исключить, что Мама все таки вела обо мне определенные разговоры с дочерью, но какого рода это были разговоры Бог знает. Вряд ли они были приятны Майе, поэтому она вполне могла избегать говорить об этом даже с лучшей подругой.
Нельзя было исключить и того, что, пытаясь усыпить мое внимание, Мама держала сторону своего истинного фаворита. И этот самый фаворит, несмотря на все ее заверения, конечно, не я, а наш милый дядя Володя. Достаточно я насмотрелся на «дружеские» отношения, которые установились между ним и Майей! Уж Маме то это было прекрасно известно!
Пожалуй, впервые Альга взглянула на меня с изумлением.
— Что ты такое говоришь! О каких таких отношениях ты толкуешь, ведь она его дочь!
— Ну да, правильно, — иронически улыбнулся я, — он, якобы, вбил себе это в голову. Папа тоже говорил об этом. Чепуха! Они просто потешаются над нашим педагогом.
— Но это действительно так!
— Дядя Володя — отец Майи? — вскричал я. — Значит, это правда?
— Мне казалось, ты давным давно должен был знать об этом. Конечно, самому дяде Володе Папа строго настрого запретил даже заикаться об этом. Как великую милость, он позволил ему находиться рядом с дочерью и всегда третировал его этой «тайной», которая, кажется, ни для кого не секрет. Только вслух об этом не говорили: табу, наложенное Папой.
— Удивительно! — промолвил я. — Но я действительно ничего не знал об этом…
Неужели я до такой степени всегда был поглощен самим собой и собственными делами?! Что же, это вполне в моем духе.
— А дядя Володя боготворит Майю. — продолжала Альга. — Он на вершине блаженства, что может быть рядом с ней. Особенно теперь, когда она занялась Пансионом. Он готов на все ради нее. На любые унижения. Папа всегда использовал его, использовал его умение найти общий язык с детьми, заставлял доносить обо всем, что происходит в семействе, а особенно, обо всем, что касается детей. Он подчинил дядю Володю непосредственно начальнику своей личной охраны Толи Головину, а уж тот выжимает его как лимон, делает из него настоящего стукача и провокатора. Однажды, это было при мне, дядя Володя попытался жаловаться на него Папе, но Папа лишь фыркнул: «Не нравится, пошел вон!» Вот и теперь дядя Володя докладывает им во всех подробностях о том, что происходит в Пансионе. Увы, наушничает самым жалким образом… Что же касается тебя и Майи, ты и сам прекрасно знаешь, что дядя Володя, несмотря на свое всегдашнее униженное положение, любит всех, а тебя в особенности, и был бы только рад, если бы ты, как говорится, захотел составить счастье его дочери…
— Погоди, погоди, — пробормотал я, — мне нужно все это обдумать!
Тут меня внезапно осенило: ну конечно, мать и дочь могли быть заодно. Обе понимали, какие последствия для меня повлечет подобная любовная история. Папа, с его патологическим желанием контролировать все и вся, в конце концов вмешался бы. Я не секунды не сомневался, что по его представлениям Майя и я были не пара. «Улыбка то» и правда могла стоить мне головы и стать для меня «прощальной» в буквальном смысле этого слова. Стало быть, внешнее напускное равнодушие Майи могло свидетельствовать о ее невероятной осторожности и том, что она не на шутку опасалась за мою жизнь. Но я то презирал опасность, даже не думал о грозящей опасности. Если бы я действительно решился быть с Майей, то, конечно, не стал бы спрашивать Папиного позволения. Если бы она стала моей, я бы вообще не думал о последствиях.
Когда я поделился этими мыслями с Альгой, она долго смотрела на меня своими лучистыми изумрудными глазами, а затем тихо сказала:
— В том то и дело. Это никак не могло произойти.
— Почему? — удивился я.
— Никак не могло, — повторила она и объяснила, что в данном случае я напрасно обольщался возможностью свободного выбора. Папе наверняка было известно — прекрасно известно! — о моих чувствах к Майе. Ведь он не спускал с нее глаз. Следил за каждым ее шагом. Даже личные апартаменты Майи — Папин новогодний подарок любимой доченьке — были нашпигованы следящей аппаратурой, хотя это и не принято в Москве — устанавливать подглядку и подслушку в личных апартаментах. И уж конечно, позаботился о том, чтобы никто до нее пальцем не дотронулся. Изоляция абсолютная. Он демонстративно держался на расстоянии, но, тем не менее, в любой момент был готов пресечь мою попытку. Все, что было между нами, происходило с его позволения.
— Ну уж этого быть не может! — в ужасе проговорил я. — Зачем ему все это?!
— А ты как думаешь? — спросила Альга.
Ответ на этот вопрос мгновенно блеснул передо мной.
— Он приберегал ее для себя, — сказал я.
Господи, я ведь прекрасно знал Папу! Я никогда не идеализировал его и, кажется, не приписывал ему способности к каким то изощренным интригам. Уж я то понимал, что его желания примитивны, а методы достижения цели и подавно отличаются предельной незатейливостью. И все таки я просмотрел, проглядел то, что лежало на поверхности! Что ж, может быть, именно в этом и заключалась сила Папы. Пока я, или такие как я, выстраивали сложные схемы и умозаключения, которые, якобы, должны были привести нас к успеху, он шел напрямик. И это всегда оказывалось самым действенным. Изощренного и сверхъестественного ждали от него по одной простой причине: всегдашнее обаяние богатства и власти. Разве может прийти в голову, что человек с таким влиянием и деньгами, даже не дает себе труда думать. Сбивала с толку его способность никогда, ни словом и ни жестом не обнаруживать своих сокровенных желаний. Он был неподвижен, как крокодил, который ждет, ждет, ждет и заглатывает добычу лишь тогда, когда для этого нужно лишь раскрыть пасть. Вот на чем все накалывались. И я в том числе… Впрочем, в данном случае обмишурился, похоже, я один. Конечно! И Альга, и Майя, и Мама, и дядя Володя, и уж, наверное, покойный доктор оказались куда прозорливее меня!
В общем, если отбросить все лишнее, если увидеть простой как палец единственный стимул, то многое, до сих пор не сходившееся, легко сойдется. Например, Мама. Все ее усилия были направлены на то, чтобы так или иначе помешать Папе или, по крайней мере, оттянуть развязку. Она всячески поощряла «карьеру» дочери, ее увлечение Пансионом, поскольку, проводя большую часть времени в делах и в Пансионе, Майя была от Папы на безопасном расстоянии. К тому же в Пансионе, то есть в Деревне, дочь все таки находилась под крылышком у Мамы и под присмотром дяди Володи. Вряд ли Папа мог позволить себе что то в их присутствии. Поругивая Альгу, ревнуя к ней, Мама, тем не менее, выбирала из двух зол наименьшее. Защищая себя и дочь, она, вероятно, всячески пыталась разжечь Папину ревность, чтобы заставить его переключиться целиком на изумрудноглазую девушку. Потому то и терпела ее у себя в семье. Нет ничего удивительного, что она была готова на все. В конце концов, и я годился для этого дела. Давно приметив, что между мной и Майей что то зарождается, Мама решила, что и эту ситуацию можно использовать против Папы. Любовная интрига с моим участием расстраивала его планы, тормозила развитие событий. Ради этого Мама интриговала, манипулировала моей женой и вообще старалась направлять события в соответствующее русло. Готова была сама держать свечку. Она была в таком отчаянии, что готова была заплатить любую цену. Зная Папу лучше других, она понимала, что он способен сколь угодно долго выжидать, даже делать вид, что выпускает ситуацию из под контроля, но никогда не позволит, чтобы Майя и я были вместе. И все — таки так или иначе поощряла и подталкивала меня. Если бы мне удалось (невероятный вариант!) зайти достаточно далеко, то это, учитывая гнев Папы, могло и в самом деле стоить мне жизни. Но, видно, и такая цена устраивала бедную Маму. Если прежде мне казалось, что Мамина доброта и забота протираются на целый мир, как на единую семью, то теперь со щемящим чувством разочарования я увидел, что Мама озабочена лишь благополучием своей собственной семьи…
