Русский рай - Слободчиков Олег Васильевич
– Помру, душа всегда будет с тобой, – с новыми вздохами продолжал жалиться Сысой.
– Чего удумал? – рассердилась дочь. – Поживи еще.
– Душе-то что сделается? А тело не жаль: состарилось, и выбросить бы его как старую одежку.
– Не хочу видеть тебя мертвым, – насторожившись, боязливо всхлипнула Марфа.
– О том и хотел поговорить, – отец вскинул на нее прояснявшиеся глаза. – Чего тебе со мной покойным возиться? Да и мне не охота ложиться в эту землю. Она для тебя своя, а мне так и не стала родной. Богоданная жена, Васька, Улька, Прошка… Их Бог прибрал раньше, они не видели того, что видел я. Может быть, с того света понимают больше, чем я, грешный… – Отпустила бы ты меня? – попросил жалостливо. – Может, хоть с краюшку Сибирь примет. А вдруг и доберусь до отчины. Петруха-сын похоронит. Ему легче, чем тебе, – тихо рассуждал Сысой, будто разговаривал сам с собой.
Марфа плакала, уронив голову на руки, но по ее мокрому лицу Сысой понимал, что смог убедить.
Начиналась сырая калифорнийская зима. Ночью шел дождь. Перед рассветом ветер разогнал тучи, небо вызвездилось и поблекло. На востоке завиднелись знакомые горы, покрытые свежим снегом. Заалела заря-зарница, красная девица. Первый солнечный луч алконостовой стрелой полетел за закат дня. Стараясь не упустить ночной ветер с запахом зимы, «Ситха» выбрала якоря, подняла паруса и, кренясь на борт, пошла в бакштаг к северу. Костромитинов, поднявший дневную вахту, а может быть, и вовсе не спавший, носился между мостиком и баком, упреждая морехода, где какие глубины и скрытые камни.
– Обманула Русская река! – Накинулся на Сысоя, подявшегося из кубрика на палубу. – Или твой зятек объегорил. Отчего так мало намыли этим летом? На другой год нет смысла возвращаться.
– И не надо возвращаться! – согласился Сысой, любуясь вершинами Берегового хребта, пылавшими пожаром чудной птицы Феникс, сжигающей себя в пламени самой же ей разложенного костра. Бриг удалялся от несбывшегося Русского рая, в который многие верили, в землю которого легли костьми. Последний из строителей добровольно покидал его. Многолетняя тоска Сысоя развеялась при виде пылавшего хребта и появилась надежда, что из креолов, беглецов, их детей, из обрусевших индейцев в этом пепелище, остается зародыш новой птицы.
На Ситхе он отказался от статуса колониального гражданина с поселением на Еловом острове или Афогнаке, следовательно, лишался пожизненной пенсии и, получив пособие, за компанейский счет мог вернуться на родину. Ожидая транспорт на Охотск, Сысой всю зиму хворал, лежа в сырой казарме, молил Бога, чтобы дожить хотя бы до Охотска, по молитвам дождался лета, сел на бриг, с которым отправляли меха. В пути на закат дня судно попало в шторма, старику стало совсем плохо. Лёжа на раскачивавшейся койке, то и дело впадая в забытьё, он бормотал: «Раю, ты мой раюшко, притулиться бы хоть с краюшку». Ветра вынесли транспорт к Урупу и 23 августа, в виду острова, Сысой с облегчением предал душу Господу в самом конце Успения Пресвятой Богородицы, на его отдание, на самом краю Российской земли, и был похоронен неподалеку от тамошнего первопоселенца Василия Звездочетова.
Всё так же пускала по небу лучи-стрелы птица заревая, рассветная с чудным именем Алконост, тропила путь красному солнцу. Из-за курящихся гор Аляски к вулканам Камчатки, а от них к Чухонским болотам неслись златогривые дни-кони. По морям и рекам волоклись компанейские суда, по тундре и тайге олени с лошадьми тянули груз дорогих мехов, отчеты, прошения и жалобы служащих. Обратно, встреч солнца, управленцы Российско-американской компании слали хлебный пай, не всегда доходивший до места, указы и законы, писанные людьми, почти не знавшими жизни за океаном. До продажи колониальных владений России в Америке оставалось семнадцать лет. Последние десятилетия доживали, изжившие себя во времени, смешанные частно-государственные компании, Российско-американская и Компания Гудзонова Залива. На Аляске и Камчатке тряслась земля, извергались вулканы: шевелился под землей разбуженный Юша-змей. Вернувшиеся из-за океана старики, чудно баяли по кабакам и трактирам, что вся земля пройдена, нет на ней справедливой Ирии и надо строить её на своей земле. От той людской безысходности мучился Юша-змей, кусал свой хвост, пожирал сам себя. А до кровавого ХХ века оставалось всего пятьдесят лет.
