Дэвид Эберсхоф - Пасадена
— Да видела я, как ты по городу ездила! На тебе просто лица не было!
— Лица не было? Как это, Черри? Ты что, давно следишь за мной?
Но Черри отрицательно покачала головой и сказала, что заканчивает с репортерством.
— Я переживала за тебя, — пояснила она.
Линди спросила, почему она решила оставить свое горячо любимое дело.
— Я выхожу замуж, Линди.
— Замуж?
— Ну да, за Джорджа Нея. Знаешь его? Он несколько лет как приехал в Пасадену. Застройщик. Они с Уиллисом вместе строят шоссе.
На память пришло только, что при упоминании этого имени Уиллис презрительно фыркал.
— Он сказал, что женится на мне, если я брошу свое репортерство, — продолжила Черри. — Сказал еще — копаться в чужих жизнях — не дело почтенной дамы.
— И что, ты к нему прислушиваешься?
— Джордж прав. Жить жизнью других не слишком пристойно. Я готова покончить с этим делом.
Линди ответила, что ничего не поняла; возможно, причиной было то, что у нее сильно кружилась голова — перед глазами все плыло.
— Вот напишу еще одну статейку, Линди… — сказала Черри, понизив голос. — Я надеюсь, она принесет хоть немного пользы. И потом уж отложу перо навсегда!
Линди сказала, что ей нужно домой, к дочери. Черри в ответ заметила:
— Линди, с тобой точно что-то не так. Найдешь меня, если я смогу помочь? Позвонишь мне, Линди?
Сквозь закрытое стекло Линди кивнула — да, конечно, позвоню.
2
К августу Пасадена пустела — кто мог, уезжал в более прохладные Санта-Барбару, Бальбоа, Лa-Джолу; кто оставался, выносили на спальные террасы раскладные кровати и развешивали гамаки. Расспросы Черри привели Линди в смятение, ей стало страшно оттого, что старая подруга могла заподозрить ее падение, и через неделю Линди выехала из ворот ранчо и отправилась в город. Солнце пекло, как и прежде, ей хотелось пить, и, не доезжая до Моста самоубийц, она притормозила у апельсиновой забегаловки. Стойка для соков была сделана в виде гигантского апельсина, прилавок был грязный, а радио играло ту же песню, которую накануне вечером Линди слышала в исполнении трио на вечере у Конни Риндж. Линди с Уиллисом танцевали у бассейна, под розовыми бумажными фонарями, висевшими на проволоке, натянутой между дубами. Трио играло модный мотив «Моя синеглазочка», Уиллис казался холоден к ее прикосновениям, но держал ее крепко, как будто не хотел отпускать, и даже сказал: «В последнее время на тебе просто лица нет». Она спросила, что он хочет сказать, но тут между ними вклинилась Конни, прогнала Уиллиса прочь, и Линди закружилась с Конни, а Уиллис отошел под тень клена, где висели качели, сел на них и стал раскачиваться. «Все в порядке? — спросила Конни, приподняв подбородок Линди пальцем, затянутым в перчатку. — Затосковала после пяти лет совместной жизни?» Линди ответила, что дело гораздо серьезнее. «Не переживай, пройдет», — отмахнулась Конни, увлекая Линду в фокстрот вокруг бассейна под мелодию «Станцуем под джаз, беби», которую выводил певец в смокинге с шелковыми лацканами сливового цвета.
Девушка за прилавком кинула апельсин в машину; опустилась металлическая пластинка, прижалась к треугольному лезвию, а потом две половинки апельсина лента конвейера понесла к соковыжималке. Девушка спросила Линди, желает ли она попробовать их новинку — апельсиновый шербет, и воскликнула: «Вкус у него просто божественный!» За столиком рядом со стойкой молодой человек совал ложечкой шербет в рот девушке, она хихикала, болтала ногой и повторяла: «Билли, не надо! Хватит, Билли!» Но молодой человек со сломанным носом, который после неудачной операции был свернут на сторону, продолжал кормить девушку, а она все смеялась, открывая рот с оранжевым языком, и шербет тек по ее горлу. «Это уже перебор, Билли! — говорила она. — Ну, Билли, мне уже не до шуток. Хватит! Билли, перестань, меня тошнит уже!» Потом раздался голос: «Мадам, только апельсиновый лимонад? Мадам…»
Линди припарковала машину недалеко от Вебб-Хауса. Как всегда, там уже успели поселиться новые девушки, и две кудрявые девицы, стоявшие на крыльце, не узнали проходившую мимо них Линди Пур. Где-то год назад у миссис Вебб были какие-то неприятности — вроде бы она недоплачивала девушкам. В местных газетах появились скандальные заголовки, снимки миссис Вебб в накидке с высоким воротником, часто повторялось обвинение, выдвинутое одной из девушек: «Рабство двадцатого века!» Миссис Вебб больше не заведовала домом; она вышла на пенсию и, как говорили, жила в маленьком доме на Авалоне и разводила овец на шерсть.
В начале лета закрылся магазин Эрвина. Однажды после обеда в его витрине появилось объявление «ВСЕ НА ПРОДАЖУ», но желающих купить хоть что-нибудь так и не нашлось, как ни зазывал мистер Эрвин покупателей, стоя в дверях своего заведения. Через два дня он повесил табличку «Закрыто» и уехал во Флагстафф; лишь электрические вибрационные устройства собирали на витрине пыль и любопытные взгляды. Теперь темная витрина отражала только Линди, стройную в платье с поясом; недавно она сделала стрижку, которую ее парикмахер называл «короткий боб». «Она вам очень идет, миссис Пур. Очень идет, просто необыкновенно», — льстил он ей.
Она позвонила в звонок и, стоя в жаркой аллее, ждала, пока по другую сторону стекла с пузырьками не покажется темный силуэт. Заскрипели замки, и мисс Бишоп, махнув рукой, пригласила Линди подняться по лестнице. «Он задерживается», — пояснила сестра, крутя вокруг пальца кольцо от ключей. Линди помнила, какой крупной была мисс Бишоп, когда она в первый раз пришла к доктору Фримену, но теперь перед ней стоял скелет, на котором, как тряпка, болталась кожа. Вид у нее был совсем изможденный, словно таскать на себе собственную кожу было для нее теперь непосильно.
Линди присела на кушетку, а мисс Бишоп, ставя в воду листья папоротника, спросила:
— Как самочувствие?
Линди ответила, что так же, рассказала, как ее терзают ознобы и как быстро и сильно она утомляется.
— Бедняжка, — посочувствовала мисс Бишоп. — Сейчас посмотрю, как там доктор.
Она скрылась за дверью в стеклянных пузырьках, послышались приглушенные голоса, на пороге показался доктор Фримен и пригласил Линди войти. Пока Линди раздевалась, он вышел из кабинета. Она повесила платье на вешалку и, оставшись в одной сорочке, опустилась на мягкий смотровой стол, ощущая ногами тепло резины. Мисс Бишоп, стоя перед черным вентилятором, купленным на распродаже у Эрвина, сетовала на жару. «Я просила доктора, чтобы он купил два», — жаловалась она, и ее челка развевалась от потока воздуха. Мисс Бишоп говорила, что в последнее время доктор непонятно почему очень занят, неодобрительно цокала языком, уверяя, что это ему просто так не пройдет. «На прошлой неделе он даже отпуск отменил!» — восклицала она и рассказывала, что сама-то собирается отдохнуть — проедет на машине по побережью до Сан-Диего, проведет пару дней в Тихуане и день в Энсенадо-Бич. У мисс Бишоп есть подруга по имени Молли Пир, они снимут на двоих бунгало в Алтадине, потом поедут на машине в Мексику и оттуда вернутся на работу к Молли — в компанию, занимающуюся поставками автомобилей «додж». Мисс Бишоп начала было рассказывать о том, что для пересечения мексиканской границы нужна какая-то особая страховка, но тут в кабинет вошел доктор Фримен.
— Как дела, миссис Пур? — задал он первый вопрос.
Она ответила, что все так же — не хуже и не лучше.
— Новых симптомов нет?
Линди рассказала о головных болях, о нытье в суставах, о том, что стали беспокоить глаза.
— Как будто в них колют иголкой, так что иногда я почти ничего не вижу, особенно левым глазом.
Доктор Фримен посветил ей в глаза фонариком и что-то записал в блокнот.
— Вы принимаете висмут и сальварсан?
Она ответила утвердительно и подумала, не от них ли ей стало хуже. Перелистывая ее историю болезни, доктор Фримен спросил:
— Я ведь назначал вам обоим препараты мышьяка, так?
Линди кивнула; препараты мышьяка ей вводили внутривенно; с иглой в сгибе локтя она подолгу лежала вечерами на покрытой клеенкой кушетке, чувствуя, как по телу разливается легкий холодок. Он прописал ей еще и растирания ртутью; мисс Бишоп втирала холодную пасту в каждую пору ее тела, облачившись предварительно в длинный фартук наподобие тех, какие носят кузнецы. Доктор Фримен лечил и ее лихорадку, для чего на два часа она ложилась в «электрокабину Кеттеринга» — нечто похожее на гроб, с электрическими лампочками внутри. Доктор Фримен договорился с Эрвином об аренде этой кабины, а когда Эрвин закрыл свой магазин, доктор сказал, что все равно больше не будет применять это высокотемпературное лечение, потому что не очень-то верит в его пользу. Почти год Линди по совету Фримена принимала очень горячие ванны, практически из кипятка, и Уиллис находил такое лечение не только странным, но и весьма расточительным. Бывало, что Линди засыпала в своей ярко-зеленой ванне, просыпаясь, лишь когда нос уходил под воду.
