Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово
И я совершенно наг. Песок мокрый, но теплый. Мы встречаемся. Обнимаем друг друга. И никого вокруг, ни единого человека, который мог бы нас увидеть. Мы абсолютно одни в бухте Ля Биодола.
Я целую Верене лицо, шею, грудь. Кожа у нее соленая на вкус. Мы оба только что из воды.
Минуло девять часов.
Волна омывает наши ноги. Мы падаем в море. Но падаем медленно и мягко, как в замедленной съемке. На теплый, мокрый песок. Я лежу на Верене. Мы не разжимаем объятий. Откатывающаяся от берега волна перекатывается через нас. За ней вторая. И третья. Мы даем морской воде катиться через наши тела, струиться по нашим лицам и чувствуем, как с нежным щекотанием дно уходит из-под нас, как его вымывает вода, и мы все глубже уходим в песок.
Мы погружаемся друг в друга, в то время как через нас катятся все новые и новые волны. Мы совершаем все молча, ни на мгновение не размыкая слившиеся губы. И только луна, звезды да черные деревья на склонах гор вокруг бухты видят это.
Я так еще до конца и не протрезвел. Верена тоже немного выпила, чтобы и в этом было у нас единство, и вот сейчас это уже единство одного целого, и мы длим его и длим, в то время как волны — одна за одной — в равномерном и нежном ритме без устали катят и катят через нас.
Ветер, море, песок и звезды.
Все это я когда-то уже видел, все это уже однажды мне снилось.
2
Бухта просторная, пляж длинный. По сторонам бухты отвесно поднимаются горные склоны. Дорога на Ля Биодолу в хорошем состоянии. Там, где она опускается к бухте, она делает бесчисленные крутые повороты. Я был очень рад, что за рулем сидела Верена. Я бы наверняка слетел с обрыва.
Не доходя немного до моря, шоссе кончается и переходит в тропу с двумя каменистыми колеями, по которым могут катиться колеса машины. Она ведет к гаражу господина Манфреда Лорда. Нужно проехать вдоль пляжа, мимо зарослей камыша, колючек и причудливых веток, выплеснутых морем на берег. Гараж находится всего на метр выше уровня моря под домом из стекла, стоящим на скалах и дерзко выступающим в море. Помещение гаража вырублено в скале. Чтобы добраться до входа в дом, нужно подняться на семьдесят семь ступенек. Вход на лестницу запирается чугунной решеткой, которая открывается и закрывается из дома нажатием электрической кнопки. В этот дом практически невозможно забраться — скалы со всех сторон гладкие и отвесно спускающиеся к воде, а со стороны суши плато отделено глубоким ущельем.
За решеткой, запирающей лестницу, лежит Ассад. Когда мы приезжаем, он не лает, а, прыгая на меня и почти опрокидывая, облизывает мне руки и лицо. Мы загоняем машину в гараж, и при этом я получаю возможность увидеть Веренину моторную лодку, которая стоит у причала, мягко покачиваясь на волнах. Это маленький катерок коричневого цвета.
Мы поднимаемся вверх на семьдесят семь ступеней и входим в дом, висящий над водой. Это просторный дом — намного больше, чем можно предположить, глядя на него снаружи. Пока Верена готовит еду, я моюсь и осматриваюсь в доме. По пятам за мной следует Ассад. Ванная. Две спальни. Рабочий кабинет с телетайпом и тремя телефонами. Детская. Комната для гостей. Комната для няньки. Большая жилая комната. Все сверхсовременно: формы, цвета, мебель, картины. И камин. Он выстроен у наружной оконной стены, и сквозь его заднюю стенку из прозрачной слюды видно море, ставшее к этому времени совсем черным, и звезды, и корабли с красными и зелеными ходовыми огнями.
Почему же этот камин из слюды кажется мне безвкусным? Ведь так романтично видеть сквозь огонь воду. Я знаю, почему он мне не нравится. Потому что он принадлежит господину Манфреду Лорду — так же, как и все здесь. Потому что я не его хозяин. Потому что он построен не на мои деньги. Потому что у меня денег совсем нет, а у господина Лорда их так много.
Перед камином лежит толстая белая овчинная шкура. Ассад садится на нее и смотрит на огонь. В огне есть что-то гипнотическое. И снова в дали, далеко-далеко, тихо-беззвучно, медленно-медленно проплывает корабль.
Это немного жутковатый дом, который принадлежит уже двадцать первому веку! Все гардины раздвинуты. Сквозь боковые стены из стекла видна либо ночная темнота, либо огоньки, затерявшиеся в ночи, одинокие, крохотные и далекие-далекие.
Еда готова. Верена накрывает на стол в большой нише, которая является частью кухни, но отделена от нее бамбуковой стеной, по которой поднимаются вверх цветущие декоративные растения. Кухня такая же суперсовременная, как и вся квартира. Электрическая плита. Морозильник. Электрическая посудомойка. Мусоропровод. Какая-то дверь.
— За ней лифт, — поясняет Верена. — На нем можно спуститься в погреб с винами и другими спиртными напитками. Погреб под гаражом, ниже уровня моря! Построить его стоило массу денег. — Она смотрит на меня. — Ах, бедняжка ты мой, я знаю, о чем ты думаешь.
— О чем?
— О том, как много денег у него и как мало у тебя.
— Да.
— Но я люблю тебя, а его — нет.
— И пускай его наслаждается домом, лифтом и своими миллионами!
— У тебя есть что-нибудь под халатом?
— Нет.
— И у меня под свитером — ничего.
Под свитером! Только теперь я замечаю, что она переоделась. На ней крохотные, прозрачные трусики, ноги босы и еще на ней красный свитер.
— Это все еще тот…
— Нет. Тот, старый, ты доконал. Это новый. Я на всякий случай купила еще два. Ведь наша любовь только-только началась?
Я обнимаю ее, но она освобождается.
— Сначала поешь, — говорит она. — А мне надо выпить пару рюмочек виски, чтобы подравняться с тобой.
— Верена… нас действительно тут никто не видит?
— Никто.
Она подводит меня к столу в нише, и я вижу, что на столе перед моим местом стоит ваза с красными розами.
— Ну, зачем ты..?
— Я ведь тоже люблю тебя. Садись и ешь!
— Я-то цветов тебе не привез…
— Ты мне их столько уже надарил. Теперь моя очередь. Распахни халат. А теперь быстро запахнись! Скорей! Иначе получится, что я напрасно готовила эту шикарную еду! Сейчас ты убедишься, что я умею. Ведь ты, конечно, хочешь, чтобы твоя жена умела хорошо готовить, так?
— Я хочу только тебя. Мне безразлично, умеешь ли ты готовить или нет.
— Не скажи! Жена должна уметь готовить, чтобы от нее муж не сбежал.
— Я от тебя никогда не сбегу!
— И все-таки. Лучше уметь готовить.
— Верена?
— Да?
Она стоит у плиты.
— Сними свитер и трусики.
— Только если ты снимешь халат.
— О'кей.
Потом мы сидим, и Верена потчует меня «Riso Fegatini е Piselli in Brodo»[169]. Удивительно вкусно.
— У тебя было такое с другими мужчинами?
— Что?
— Чтобы ты сготовила ему еду, а потом сидела с ним совсем голая?
— Нет, все, что я делаю с тобой, я еще никогда не делала ни с одним мужчиной.
— И я тоже, ни с одной женщиной. Задвинь все-таки занавески.
— Зачем? Здесь нас никто не может увидеть. Окна кухни выходят на бухту.
— А, может… может быть, мы поедим потом?
— Нет уж, другим мы займемся позже! Ты должен побольше протрезветь, а я — опьянеть.
— Я люблю тебя.
— Тебе надо как следует поесть, чтобы ты протрезвел и я хоть что-то от тебя имела. Почему ты так много выпил?
— От волнения. От того, что знал, что еду к тебе.
— Тогда я тебя прощаю.
Она пьет еще рюмку и бросает Ассаду на пол еду. Ас-сад подбирает ее. Голые мы сидим друг против друга. Мы едим, не сводя друг с друга глаз, и у нас постоянно что-нибудь падает с вилки.
— Верена…
— Да, я знаю.
— Что ты знаешь?
— То, что ты хочешь сказать. Но не говори. И я, мое сердечко, и я тоже. Но об этом потом. Позже. При этом у меня всегда разыгрывается аппетит.
Голая, она идет к плите, чтобы принести следующее блюдо. Я иду за ней и глажу ее.
— Я тебе нравлюсь?
— Ты самая красивая женщина в мире.
— А через десять лет?
— Ты останешься самой красивой женщиной мира! Для меня.
— Сейчас попробуешь «Pagari del Golfo»[170]. Не трогай меня, а то я все уроню.
— Ты опять надушилась «Диориссимо».
— Отпусти меня! Ну, отпусти же! Оливер! Ну, вот! Так и есть! Все на полу!
— Я буду есть даже с пола. Я люблю тебя. Люблю тебя.
3
Мы уводим и запираем Ассада. Верена еще немного выпивает. Потом мы задергиваем занавески. Теперь и Верена под хмельком. Она включает радио. Сентиментальная музыка. Римское радио. Мы ложимся на белую овечью шкуру перед камином. Мы делаем друг другу хорошо. Виски, содовая и ведерко со льдом стоят рядом с нами. Мы пьем. В прозрачном камине догорают последние язычки пламени и тлеют угли.
Римское радио, по-видимому, передает музыку только для влюбленных. Скрипки. Сентиментальные голоса.
Sull'eco del concerto…
