Анатолий Иванов - Жизнь на грешной земле (сборник)
Мимо кладбища двигается кучка всадников во главе с Кольцом, гонит перед собой какого-то человека в татарской одежде…
…Иван Кольцо вталкивает его в комнату, где находятся Ермак с Болховским.
— Вот, под самую стену пришел. От бывшего Кучумова карачи, говорят, мимо татарских заслонов пробрался.
— Ну? — вскинул глаза Ермак.
— Мой хозяин кланяется вам. Вот знак его, чтоб вы верили мне.
Татарин подал золотой полумесяц на золотой цепочке. Ермак повертел в руках этот предмет.
— Черт его знает, что за знак.
— Я видел такие, — сказал Болховский. — Это знаки всяких больших татарских людей.
— Ну и с чем ты пришел?
— Мой хозяин помощи от непобедимого Ермака просит.
— Какой помощи?
— Из южных степей царевич Алей ведет на карачу большое войско. Без огненного боя моему хозяину не устоять. А потом Алей пойдет на Кашлык.
— А есть у этого твоего хозяина хлеб, мясо? — сверкнул голодными глазами Болховский.
— Хлеба нет, а мяса много, рыбы много. Собакам кормим.
— Собакам! — простонал Болховский.
— Ладно, ступай.
Кольцо выпустил татарина, сам остался. Помолчали.
— Черт его знает, что и думать, — проговорил Ермак. — С одной-то стороны… А ежели подвох?
— Да с осени ж еще карача этот завраждовал с Кучумом! — умоляюще произнес Болховский. — Мясо там, рыба…
— Может, и подвох, — задумчиво проговорил Иван Кольцо. — Но с другой-то стороны… Может, рискнем, а? Полсотни конников ты бы мне дал…
— Последние ж кони!
— А ежели Бог даст, разгоним с карачой Кучумово войско? Рискнем?!
— Без согласия круга не могу, — после некоторого раздумья проговорил Ермак. — Объяви — собрать круг!
Кольцо, пожав плечами, выходит.
Раздаются мерные удары большого барабана. Исхудавшие, хмурые казаки медленно и молча собираются на площади. Под барабанные удары Ермак выходит на середину круга, снимает шапку, кланяется на четыре стороны…
День был холодный, мела снежная поземка. Солнце уже садилось, окрашивая снега в кровавый цвет.
С площади небольшого минарета всматриваются в вечернюю мглу карача и Заворихин.
Вдали показалась из-за леса вереница всадников.
— Едут! — воскликнул Заворихин. — Их человек с полсотни.
— Кто их ведет? Ермак?! — с надеждой спросил карача. — Не вижу, погоди… Впереди атаман Кольцо вроде. Ух! — Заворихин в ярости стукнул кулаком по перилам, ограждающим площадку. — Ну, да и это добыча немалая.
Карача с приближенными встречал приезжих у открытых настежь дощатых ворот своего небольшого городка. Все были при оружии. Все низко склонились в поклоне и так стояли, пока Иван Кольцо не спешился с заиндевевшего коня.
— Это сам атаман Кольцо, — сказал татарин-проводник.
— Я приветствую славного атамана, — разогнулся карача.
И сделал приглашающий жест рукой:
— Прошу.
С площадки минарета за въезжающими наблюдал Заворихин.
— Прошу, — опять в поклоне откинул руку карача, приглашая в помещение, и вошел туда вслед за Иваном Кольцом.
Это была просторная прихожая следующего большого помещения. Через широко открытую дверь было видно, что оно устлано дорогими коврами и уставлено щедрыми яствами.
Прихожая быстро наполнилась казаками и татарами. Казаки были, как и татары, при одних саблях.
— В честь встречи я даю тебе, славный атаман, большой той. А где вино, там никакого оружия не надо.
Карача отстегнул свою саблю, бросил в угол.
То же самое сделали все татары. Сняв было свою саблю и Кольцо, но потом нахмурился, тревожно оглянулся.
У Карачи шевельнулись брови, он обиженно проговорил:
— Все твои люди, атаман, могут пировать с оружием. Прошу, — в третий раз согнулся карача, приглашая на пир.
…И вот пиршество в полном разгаре. По стенам горели жировики. Казаки привычно сидели по-татарски прямо на коврах, рядом валялись отстегнутые, мешавшие им сабли. Вино лилось рекой, красивые служанки ходили меж пирующих, подливали им из длинногорлых кувшинов. Пьяненькие казаки начали пощипывать служанок, то и дело слышался женский визг и хохот.
Слуги оттаскивают захмелевших татар.
— Если атаман позволит, я каждому дам по наложнице, — сказал карача, сидящий рядом с Кольцом.
— Не-е, мы не баловаться прибыли.
— Дык что же не погреться об бабу, атаман?
— Цыть, — оборвал казака Иван.
К караче наклонился подошедший слуга-татарин:
— Этих шайтанов, видимо, невозможно споить, наши воины заждались.
Карача собственноручно налил Кольцу и встал:
— Я хочу говорить. Татарам встать, а гости пусть сидят.
Отстегнутая сабля Кольца тоже лежала на ковре.
Когда татары поднялись, карача воскликнул:
— За главного атамана Ермака-а!
Тотчас распахнулась дверь, в проеме с обнаженной саблей возник Заворихин, заорал:
— Попались, голубчики-и!
Кольцо мгновенно отрезвел, уклонился от обрушенного сзади на него удара, схватил саблю, вскочил. Карачи возле него уже не было — загороженный телохранителями, он уже ступал за порог потайной двери.
Мимо Заворихина с диким визгом бежали татары, топтали подносы с яствами, яростно рубили пьяных казаков.
Кольцо и несколько казаков, встав в круг, отбивались.
— Давай к выходу, атаман! Может, прорвемся…
— Не-ет! Пока этого гада не приколю, никуда я отсель не пойду! — хрипит Кольцо, прорываясь к стоявшему за татарами Заворихину. — Куда? Предатель!
Кольцу удалось свалить закрывавших Заворихина татар. Заворихин взмахнул было саблей, но Кольцо ловко вышиб ее, сквозь лязг сабель за спиной прокричал:
— Твори молитву, гад!
— Пощади! Христом Богом молю…
— Бога вспомнил, гадюка! — и яростно взмахнул саблей. Заворихин опрокинулся кверху лицом, дернулся, затих.
А у всех дверей уже стояли татары с луками. Когда Кольцо и еще с полдюжины уцелевших товарищей уложили последних рубившихся с ними татар, в казаков полетели стрелы. Первая же пробила горло Ивану Кольцу, он, постояв, рухнул. Попадали и остальные, прошитые стрелами.
— Атама-ан! — вскричал Черкас Александров, вбегая в бывший ханский покой. В руках у него был заснеженный мешок, в котором угадывалось что-то тяжкое и круглое.
Из смежной комнаты вышел Ермак.
— Чего орешь?
— Михайлов Яков в подсмотр пошел Кольцо проведывать…
— Ну?
— Застрелили его.
— Что?
— И еще. Вот… Ночью татары через частокол перекинули.
Черкас уронил мешок на пол, прислонился к стене и зарыдал.
Ермак опустился на колено, открыл мешок. На него глядят остекленевшие глаза Ивана Кольцо.
Застонал Ермак словно последним стоном. Через силу поднялся и, шатаясь как пьяный, шагнул к окну, распахнул его, оперся рукой об оконный косяк, долго смотрел на заснеженный пустынный двор.
— Не уберег я тебя, Колечушко! Как ответ перед Аленой держать буду?
Снег до боли резал глаза, выжимая из них слезы. Белый иней оседал на бороде и волосах. Рядом, по-детски всхлипывая, стоял Черкас Александров.
Поземка заметает десятки черных могильных холмов.
На крестах видны надписи: «Воевода князь Болховский», «Атаман Яков Михайлов», «Пушкарь Кузьмич»… Много могил без крестов и без надписей. Дальше лежат полузасыпанные снегом трупы стрельцов и казаков, которых не успели похоронить, торчат из-под снега ноги, руки…
Ночь Волки стаями приближались к крепостному тыну, усаживались полукругом и начинали выть, выматывая душу.
В избах светились красные глазки — горели и чадили лучины.
Умирающие казаки и стрельцы бредили зелеными лугами и едой. Наперебой рассказывали — один ел жареных лебедей, другой — поросенка, третий — блины.
На месте снега лишь лужицы, в которых отражается весеннее солнце. К десяткам одиночных могил добавилась одна братская.
На фоне черного бревенчатого частокола, в тени которого лежали остатки мокрого снега, Ермак выстроил уцелевшее войско — сотню с небольшим угрюмых, исхудавших за голодную зиму казаков да два десятка стрельцов.
Вдоль строя медленно шли втроем — сам Ермак, в его волосах и бороде словно бы не растаял иней, с ним Матвей Мещеряк и Черкас Александров.
А в это время неподалеку от Кашлыка, прямо на дороге, ведущей к главным крепостным воротам, стоящие заставой татары жарили на вертеле огромные куски мяса. Дым от костра чуть поднимался вверх, и тут же ветром его заламывало в сторону виднеющегося городского частокола.
Карача, окруженный телохранителями, сидел в богато украшенном седле, глядел на частокол.
— Ну-ка еще один вертел поставьте.
…Голодные люди стояли в угрюмом молчании. Потом вдруг все враз задвигались, завертели головами, застонали:
