Александр Горшков - Отшельник. Роман в трёх книгах
Никто не обратил внимания на то, что происходило внутри машины-убийцы. А там Фил, сидевший за рулем, быстро посадил на свое место Веру, сам же упал на асфальт, несколько раз вывалявшись в пыли для большей убедительности своей непричастности к тому, что только что произошло. И тоже застонал, взывая о помощи. Он заметил, как рядом притормозил джип с затемненными окнами и стремительно рванул вперед с места происшествия.
— Все чисто? — тихо спросил тот, кто сидел за рулем джипа.
— Как в аптеке, — так же тихо ответил сидевший рядом. — Ни одной души вокруг, все проверили.
— Ни одной души, говоришь? А кто вон там лежит на лавке под навесом?
— То не душа, а бомжара. Пьяный в дымину. К такой скотине подойти противно.
— А что рядом с ним в сумке?
— То, что у любого нормального бомжа: пустые бутылки. Пусть не обижается, что я разбил их, когда стукнул ногой. Бомжара, нелюдь, пьяная скотина. Такому никто не поверит, ни одному его слову.
— Смотри, чтобы тебе поверили. Если что не так будет — твоя голова полетит первой. Давай рвать отсюда когти, сейчас репортеры появятся. Трогай быстрее!
***
Репортеры, задержавшиеся немного на организованном специально для них небольшом фуршете по случаю открытия детского кафе, уже мчались со всех ног к тому месту, где только что слышался визг тормозов, а теперь доносились истошные детские крики и плач. Они на ходу вытаскивали из своих сумок, рюкзаков камеры, микрофоны, готовясь стать первыми свидетелями страшной трагедии. Кто-то из них вызывал по телефону милицию и скорую помощь, хотя уже и так были слышны нарастающие звуки сирен. Пока одни начали снимать пострадавших, обезумевших от страха детей, их окровавленную воспитательницу, другие бросились к машине, из салона которой по-прежнему доносилась приятная музыка, никак не вязавшаяся с творившимся вокруг кошмаром.
— Вот она! Здесь эта стерва! — закричал репортер, первым увидевший уткнувшуюся в руль Веру.
Если бы не подоспевшая вовремя милиция, Веру растерзали пылавшие гневом журналисты и прибежавшие следом за ними работники того же только что открывшегося детского кафе.
— Ах ты…
Они не жалели слов, клеймя Веру, готовые на самосуд, жаждавшие расправы с ней тут же, немедленно, не дожидаясь расследования. Всем и так было ясно, кто совершил дерзкий наезд на детей и бесстрашную воспитательницу.
— Да это же дочка Смагина! — узнала Веру одна из молодых журналисток, державших микрофон. — Камеру сюда, камеру! Быстро! Снимайте эту мразь, пусть все увидят и узнают, кого воспитал этот папаша. Еще в мэры собрался!
Возмущение собравшихся взорвалось еще больше. Кто-то из толпы со всей силы ударил Веру по затылку, отчего та снова уткнулась в руль и застонала.
— Нет, гадюка, смотри, что ты наделала! Сюда свои глазки, сюда!
Та же рука схватила ее за волосы и выволокла из машины, пытаясь поставить на ноги. Но Вера лишь испуганно таращила на всех мутные глаза, ничего не соображая и закрывая лицо от мигающих со всех сторон фотовспышек.
— Папу… мне… позвоните… ножа…
Она пыталась что-то сказать, попросить, но была совершенно бессильна совладать с собой. А рядом, с противоположной стороны, корчился Фил, изображая страшные страдания и физические муки, хватаясь то за живот, то за голову, то за руки.
— Это все она! — кричал он, обращая на себя внимание репортеров. — Я ее предупреждал, но она села за руль. Ей хотелось еще большего кайфа. Это она! Она убийца!
— Да она и так под хорошим кайфом! — крикнул журналист, пытавшийся записать на камеру бессвязное бормотание Веры. — От нее же никакого спиртного запаха, а сама в стельку. Это наркотик! Наркоманка она! Дочка будущего мэра — наркоманка! Позор Смагину! Позор на весь белый свет! Позор! Смагин, ты не мэр! Ты — дерьмо! Отец убийцы!
Следственная группа начала работу, врачи прямо на месте оказывали помощь пострадавшим, Веру же посадили в милицейскую машину, защищая от неминуемой расправы, распалявшейся все сильнее с каждой минутой. Ее готовы были избить, разорвать на части, растоптать, раздавить той же машиной, на которой она, как полагали, совершила наезд на детишек. С журналистов, оказавшихся на месте трагедии первыми, брали свидетельские показания, а те, в свою очередь, охотно давали их, не скупясь на эмоции.
— Мы молчать не будем, — один из журналистов сразу превратился в оратора, — мы расскажем и покажем все, что видели. Мы поднимем общественность. Хватит беспредела в нашем городе! Смагин думает, что всех сможет купить своими миллионами. Не выйдет! Если он не смог воспитать родную дочь, если она у него — конченая наркоманка и преступница, что он сделает доброго для города, горожан? Долой беспредел! Долой Смагина!
Один из старших офицеров милиции, отойдя в сторону, тихо вызвал по телефону самого Павла Смагина.
— Павел Степанович, у древних греков, если не ошибаюсь, был такой обычай: тому, кто приносил плохую весть, сразу отрубали голову. Не знаю, что вы сделаете со мной, но я вас глубоко и искренне уважаю, поэтому считаю своим долгом первым поставить вас в известность о том, что произошло: ваша дочь Вера Павловна подозревается в совершении тяжелого преступления и сейчас арестована. Готовьтесь к тому, что на этом раскрутят компанию компромата лично против вас. Судя по всему, она уже началась. И еще: мне кажется, что это организовано вашими оппонентами. Очень уж все как-то гладко и слаженно выглядит. Следствие, конечно, будет восстанавливать все детали, но я не только ваш старый друг, но и такой же старый опер, тертый калач в таких делах, поэтому вижу, нюхом чувствую: тут что-то не так.
— Спасибо, Вася, — упавшим голосом ответил Смагин. — Спасибо тебе. Сделай, что можно, пока я подключу свои связи. Я тоже чувствовал, что беда где-то рядом. Меня даже предупреждали. Да что теперь поделаешь?..
— Я думаю, на несколько дней мне удастся отпустить Веру. Разумеется, на подписку о невыезде. А там все решит суд. Суда не избежать, если, конечно, не произойдет какого-то чуда. Слишком большой резонанс будет. Шума не избежать. Как-то странно все: дети на дороге, авария, наркотики, которых Вера никогда не принимала, целая толпа репортеров, которых никто не звал, дружок Веры, на котором, к удивлению, ни одной царапины… Будем вникать, все анализировать, сопоставлять. Но пресса раздует большой пожар. Так что готовьтесь, Павел Степанович.
— Всегда готов, — грустно ответил Смагин. — Как юный пионер Советского Союза. Мне тумаки получать — не привыкать. Спасибо тебе, Василь Захарович. Будем теперь надеяться на чудо, раз ты говоришь, что только это сможет исправить ситуацию. Хотя ни в какие чудеса я не верю. Никогда не верил, а теперь, после всего, что случилось, и подавно…
Он тяжело вздохнул и отключил телефон.
На всё воля Божья
Кроме самого Смагина в комнате сидело еще трое: Любовь Петровна, Выкван и Вера, которую ненадолго все же отпустили домой на подписку о невыезде.
— Можете ничего не говорить, — от всех переживаний и нервных потрясений Павел Степанович спал с лица, — я наперед знаю, кто что скажет, хоть я и не пророк, не прозорливец и не оракул. Ты, Выкван, скажешь, что заранее предупреждал меня обо всем, убеждал, так что пеняй, товарищ Смагин, на самого себя. Ты, Любаша, пропоешь свою старую песенку: «На все воля Божья». А вот что скажешь ты, Вера, — не знаю.
Вера ничего не ответила, она сидела, низко опустив голову и обхватив ее руками.
— Конечно, молчать — легче всего, — усмехнулся ее отец. — Дескать, повинную голову меч не сечет. Это мне теперь отдуваться за все твои выходки. Мне! Как будто не ты, а я в тот вечер наглотался какой-то дури, потом летел без ума по ночным улицам в обнимку с очередным твоим ухажером… Кстати, удалось установить, где он, кто он?
— Кто он — можно лишь предположить, но с высокой вероятностью, — ответил Выкван, понимая, что вопрос обращен к нему. — Он из команды Лубянского, вернее, его людей. Удалось установить, что последние два контакта с его мобильного телефона, незадолго до того, как им удалось осуществить задуманное, связаны с помощником Ильи Гусмана, который контролировал ход операции. Где «ухажер» сейчас — известно доподлинно: в Австрии, куда умчался якобы для лечения в специализированной клинике после полученных в аварии увечий. Хотя увечий, как показала экспертиза, ровным счетом никаких. Ни одной царапины, только пыль на брюках и туфлях. Немного осталась и на рубашке, когда он сам покувыркался на асфальте. Если бы его выбросило от столкновения — следы были бы куда заметнее.
— Еще удалось установить, — он покосился на Веру, — что психотропный препарат в организм Веры попал вместе с кофе, которым ее угостили в кафе «Пегас» минут за пятнадцать до столкновения. Препарат начал действовать как раз к этому времени, поэтому Вера ничего не может вспомнить…
— Она вспомнит, — Смагин тоже косо взглянул на дочь, — все вспомнит, когда ей прямо в зале суда после оглашения приговора накинут наручники и отвезут в места не столь отдаленные. Там она все вспомнит, до мелочей! Только рядом не будет папы с мамой — лишь зэчки, которые возьмутся за ее дальнейшее воспитание своими зэковскими методами. Тогда, будем надеяться, восстановится все: и память, и совесть, которые она растеряла за родительскими плечами.
