Ирвин Шоу - Хлеб по водам
— Нет, спасибо, пока не буду. — Стрэнд с болью в сердце наблюдал, как этот сильный, несгибаемый человек идет к бару и наливает себе виски. Добавляя в бокал лед, Хейзен обернулся и заметил:
— А наша Кэролайн стала настоящей красавицей, верно?
— Да, пожалуй. Хотя я, как отец, наверное, не объективен.
— Похоже, пребывание в том колледже, вдали от дома, пошло ей на пользу. — Хейзен вернулся и снова уселся в кресло перед камином. — Это придает ей уверенности в себе. Вы бы только видели, как она рассуждала, когда ехала в машине! Ничего общего с той маленькой застенчивой девочкой, какой она была до отъезда в Аризону. Должен заметить, теперь она совершенно не стесняется высказывать свои мысли. Говорит, что ее тренер по бегу — настоящий погонщик рабов и что она его просто презирает. — Хейзен улыбнулся. — Все спортсмены от него воют. И еще сказала, что терпеть не может бегать. Нет, она понимает, что бег ей на пользу, но это занятие может здорово наскучить. Судя по ее словам, она пробегает за неделю миль пятьдесят. И утверждает, что это ничего ей не дает. И еще говорит, ей вовсе не нравится побеждать других девочек и получать взамен какие-то привилегии. Не думаю, Аллен, что у нас растет чемпионка Олимпийских игр.
— Что ж, тем лучше, — заметил Стрэнд.
— По крайней мере она получает бесплатное образование. И стала самой популярной в кампусе девочкой.
— Тем хуже для нее.
Хейзен расхохотался:
— Как сказала бы Лесли, «вы так старомодны, дорогой»!
Но Стрэнду было не до смеха. Если б Хейзен прочел письмо от жены учителя биологии, он бы наверняка не стал поздравлять его с популярностью Кэролайн.
— Зато Лесли, — продолжил Хейзен, — похоже, просто в замечательной форме! Вам следует неустанно благодарить Линду за то, что все-таки уговорила ее поехать в Париж.
— Да, поездка прошла хорошо, — без особого энтузиазма заметил Стрэнд. — Возможно, даже слишком хорошо.
— Что вы хотите этим сказать? — с недоумением спросил Хейзен.
— Она хочет вернуться.
— И что же в этом плохого?
— Хочет вернуться прямо сейчас, если получится.
— О… — Хейзен задумчиво посмотрел в свой бокал.
— Похоже, она вообразила, что мужчина, пустивший ее в свою студию, знает секрет, как стать гением.
— Она что, прямо так и сказала?
— Ну, разве что была не столь многословна, — признался Стрэнд. — Она мечтает стать настоящим художником и считает, что Париж — самое подходящее для этого место.
— Но что же тут плохого? Ведь и сами вы мало похожи на мужчину, который полагает, что жена должна быть навеки прикована к плите, не так ли?
— Нет, конечно, нет.
— И потом вам прекрасно известно, что я и сам отметил в ней талант. Еще тогда, во время первого появления в вашей квартире, когда увидел ее пейзажи. Ну, возможно, не столь уж выдающийся талант, зато истинный. Да и Линда говорит, что работы Лесли произвели фурор в Париже и что знатоки высоко оценивают ее творческий потенциал. Порой со стороны видней, и лишь посторонние способны понять истинную ценность вещей, которых мы не замечаем годами.
— Я знаю, понимаю все это, Рассел, но…
— Что «но»? В чем загвоздка?
— Загвоздка в том, что она хочет ехать в Париж со мной.
Хейзен ничего не сказал, только тихо присвистнул.
— Самому мне было не до свиста, когда она вдруг заявила такое, — сказал Стрэнд. — Еще она просила узнать, нет ли у вас какого-нибудь знакомого в Париже, связанного с американской школой, который помог бы мне получить там работу. Ну, для начала хотя бы на год. А я спрошу у Бэбкока, сможет ли он дать мне годовой неоплачиваемый отпуск. Послушайте, Рассел, вы и без того чрезвычайно много сделали для нашей семьи. Если моя просьба вызовет у вас хоть малейшие затруднения, покажется обременительной, скажите мне прямо и мы с Лесли постараемся найти какой-нибудь выход самостоятельно.
— Так… Дайте подумать, дайте подумать… — Хейзен откинул голову на спинку кресла и, задумчиво щурясь, уставился в потолок. Похоже, он не слышал последних слов Стрэнда. — Так, кого же я там знаю?.. Ах, ну да, конечно! У главы подразделения нашей фирмы в Париже двое ребятишек, и они ходят в американскую школу. А сам он — член совета директоров. Я обязательно позвоню ему, но только в Париже сейчас рождественские каникулы, как и у нас. И я знаю, что он обычно отправляется куда-то кататься на лыжах, дней на десять. Уверен, мы обязательно что-то придумаем.
— Мне очень неудобно, что приходится использовать вас как агента по трудоустройству, — пробормотал Стрэнд.
— Ничего страшного. Многие используют меня для других, куда более сомнительных целей. И давайте не будем преувеличивать степень моих заслуг перед вами.
Появился мистер Кетли и объявил с порога:
— Вас к телефону, сэр.
Не выпуская бокала из рук, Хейзен вышел из гостиной в библиотеку. От внимания Стрэнда не укрылось, что он притворил за собой дверь, чтобы его гость не слышал, о чем он будет говорить.
Вернувшись в гостиную, он смотрел мрачно.
— Аллен, прошу вас, извинитесь перед всеми от моего имени, но мне придется вернуться в Нью-Йорк. Срочно, сейчас же. Звонила жена. Сегодня днем она прилетела из Парижа. Самолетом компании «Эр Франс». Если бы она выбрала «Транс-уорлд-эрлайнс», то Лесли и Линда имели бы удовольствие созерцать ее на протяжении всего перелета. Она в стельку пьяна и говорит, что если я сегодня же не вернусь в Нью-Йорк, то она сядет в лимузин и примчится сюда. И покажет всем нам раз и навсегда, что шутки с ней плохи. Короче, повторится безобразная сцена в Туре, а мне бы этого не хотелось. Одной такой сцены в год более чем достаточно. Попробую ее утихомирить. Простите, что испортил вам праздник. А всем остальным скажите, что меня вызвали по срочному делу, связанному с бизнесом. Скажите, пусть едят, пьют и веселятся от души.
— А когда вы думаете быть обратно?
— Не знаю. Я вам позвоню. — Хейзен с тоской оглядел уютную комнату, удрученно покачал головой: — Господи, до чего же мне не хочется уезжать отсюда! — И с этими словами он вышел.
Стрэнд допил виски, затем медленно побрел на второй этаж — сообщить жене, что хозяина дома срочно вызвали по делу в Нью-Йорк.
Они ели и пили, но нельзя было сказать, чтобы так уж особенно веселились. Элеонор с Лесли вдоволь наговорились в машине, а Линда, не вздремнувшая в самолете ни на секунду, клевала за столом носом и рано отправилась спать. Кэролайн же была неутомима и предложила Элеонор съездить в Бриджгемптон и посмотреть, не будет ли сегодня Бобби играть в баре на пианино.
— После Джорджии и Данбери немного ночной жизни не повредит. Особенно в виде джаз-банда из десяти труб, — сказала Элеонор. Дочери расцеловали родителей, пожелали им доброй ночи и уехали.
— Что ж, — заметила Лесли, — похоже, нам придется провести вечер, как и подобает старичкам, тихо и уютно, у камина. — Она подошла к креслу, где сидел Стрэнд, наклонилась и поцеловала его в лоб. А потом нежно провела рукой по волосам. Он обнял ее за талию и прижал к себе.
— Я вовсе не чувствую себя таким уж старым, — тихо пробормотал он. — А что касается тебя… Да если б ты пошла в тот бар с нашими девочками… бармен наверняка бы принял тебя за несовершеннолетнюю и попросил предъявить удостоверение личности. Знаешь, это напомнило мне те времена, когда мы с тобой дожидались в гостиной, пока твои родители не лягут спать, чтобы начать целоваться и обжиматься.
— О Господи! — рассмеялась Лесли. — Лет тридцать как не слышала этого словца! Обжиматься!.. Как думаешь, люди до сих пор этим занимаются?
— Насколько мне известно, теперь они обходятся без подготовительной стадии. Сразу ныряют в постель, — ответил Стрэнд. Рука его спускалась все ниже и ниже, и вот он уже начал поглаживать ее бедра. — А что, вполне разумно — позволяет сэкономить уйму времени. Надо как-нибудь и нам попробовать. Послушай, а почему бы не прямо сейчас, а?
Лесли изогнулась в его объятиях, теперь он видел ее лицо.
— Ты серьезно?
— Более чем…
— Но можно ли?.. Я имею в виду…
— Принз дал мне зеленый свет. Правда, немного затуманенный. Но все равно зеленый.
— Нет, что он конкретно сказал?
— Советовал соблюдать умеренность во всем, но… Короче, сказал: это или убьет меня, или заставит почувствовать себя двадцатилетним здоровяком футболистом.
Лесли поцеловала его — крепко-крепко, в губы. А затем взяла за руки и потянула из кресла.
Его это не убило. Но и двадцатилетним здоровяком спортсменом он тоже себя не чувствовал, когда, в последний раз поцеловав ее, перекатился на спину в мягкой широкой постели. Зато он чувствовал себя необыкновенно, бешено счастливым.
— Ну, вот мы и вернулись домой, — прошептала Лесли. — Правда, это не наш дом и не наша постель, но мы наконец дома…
