Леонид Сергеев - Вперед, безумцы!
— Ничего особенного! — горячилась она. — Я сильная, не думай!
— Я и не думаю, но к чему надрываться?! Силу надо тратить экономно, иначе быстро выдохнемся, а нам еще делать и делать. Да на такой жарище!
— Экий ты рационалист! Совсем как один студент в нашей группе, такой изнеженный, символический художник. Все подъезжает ко мне. У него слабые нервы и отсутствует характер, а на лице бесконечная усталость. И что он такое сделал, от чего устал — непонятно. Для него рисование — чисто механический процесс. Я уверена, он никогда не состоится как личность, но определенного положения добьется. Терпеть не могу таких!.. Представляешь, поехал к матери в деревню. Старушка обрадовалась — сын приехал. А он приехал не повидать ее, а написать ее портрет маслом, ему для картины портрет старухи понадобился.
— Но я-то не такой рациональный, — защищался я и, используя старый педагогический прием, добавил: — Мои деловые приятели вступают в садовые товарищества, обзаводятся дачами, машинами, а я вот с тобой строю дом на острове.
— Не хватало еще, чтобы и ты стал деловым! Хватит мне матери и Толи. Он, кстати, ужасно ограниченный. Только и знает, что меняет свои машины. Уже третью приобрел. Понаделал в ней всяких блестящих штучек-дрючек. Противно смотреть!
Я приколачивал к стойкам жерди, слушал дочь и вдруг впервые серьезно осмыслил, что до сих пор отношусь к ней как к девчонке, а она уже стала совсем взрослой, юной женщиной. Я подумал, что сейчас ее мучают противоречия, она мечется, пытается понять людей и саму себя, и что именно сейчас я особенно ей нужен. Только я могу научить ее разбираться в людях, общаться с ними, и этому самому сложному не учат в вузе, для этого нет учебников. Я подумал о том, что в последнее время мы виделись урывками и что, в сущности, только сейчас и познаем друг друга по-настоящему. У нас была чисто внешняя близость, а не глубокое внутреннее понимание. Наши отношения были сродни дому, который мы строили: в нем уже наметились стены, но не было крыши, окон и дверей — того, что придает жилью основательность и законченность.
— Вот видишь, мы прожили здесь всего сутки, а ты уже открыла во мне какой-то рационализм, — с горькой ухмылкой произнес я. — А поживем подольше, начнешь говорить, что я вообще недалеко ушел от этого твоего студента и Толи.
— Нет, этого не скажу, — примирительно улыбнулась дочь.
Контуры дома уже вырисовывались; в среднем за полчаса мы ставили по две жердины на каждую из трех стен. На четвертую, выходившую к песчаной косе, укладывали короткие обрезки — там я запланировал навесить дверь. Мы так увлеклись, что пропустили время обеда; только в четыре часа я отослал дочь к костру.
По-прежнему сильно пекло. На мелководье уже вскипала вода, пересохший ил трескался и вспучивался, земля обваливалась, рассыпалась; чернели листва и хвоя, в траву падали обожженные мухи. Жестоко палящее солнце искажало природу, всему живому причиняло мучительную боль. Но мы крепились, и после обеда — на этот раз ухи с лепешками (дочь поймала пару рыбешек) — принялись достраивать стены.
— Нам нельзя останавливаться, выпадем из ритма, — сказала дочь, забираясь на леса и глотая горячий воздух. — Как говорит наш педагог, «остановился, и время уже отбросило тебя назад». Самое страшное — это дни, проведенные в бездействии, правда, отец?
Став студенткой, дочь называла меня только так, на модный среди молодежи небрежно-дружеский манер.
— Верно. Но действовать надо с четкой целью и осмотрительно, а не суетиться без толку.
— О господи! Опять эта твоя осмотрительность, программа. Все же ты сильно изменился. Твой рационализм прямо выводит меня из себя!
Целый час она со мной не разговаривала. Хмурясь, молча подносила жерди, а после того, как я приколачивал их, с ожесточением запихивала в щели мох. И все время нервно покусывала травинки, а в какой-то момент отбросила стамеску и молоток и заявила, что пойдет купаться, а потом будет писать этюд.
Тут уж я не выдержал.
— Делай что хочешь, а инструмент не швыряй! Каждая вещь должна знать свое место. Все раскидаешь, а мне потом ищи!
— Зануда! — зло проговорила дочь и, нарочито громко засвистев, побежала к мелководью.
Я тоже прекратил работу и закурил — эта размолвка сразу испортила мне настроение. В наших отношениях шло какое-то смутное брожение, они все больше напоминали полупостроенный дом, в которым даже была печь, но забыли вывести трубу, и дым шел не вверх, а стелился в комнатах и ел глаза.
Покурив и успокоившись, я решил объяснить дочери разницу между рационализмом и благоразумием. Про себя я сформулировал четкую позицию, в основе которой лежали понятия о ценностях в жизни творческого человека. Я опирался на свой опыт, и на этот счет ко мне даже пришли какие-то важные мысли, но пока дочь плавала, все вылетело из головы. «А-а, ерунда! — подумал. — Важные мысли не забываются, поскольку редко приходят в голову. Раз забыл — значит, ничего стоящего».
Вода охладила агрессивный пыл дочери. Стряхивая с себя капли воды, она сказала потеплевшим голосом:
— А все-таки дом у нас получается потрясающий! Издали смотрится — невозможно передать словами. Первое, что я здесь напишу, так это именно его.
— Ты же сейчас хотела писать, — едко пробурчал я, все еще готовый защищать свои убеждения.
— Успеется! Сперва надо все почувствовать, а потом переносить на холст. Кстати, можно писать и по памяти, и если что-то сделаешь не так — не беда. Художник имеет право на поиск. И вообще, это ерунда, что надо ежедневно набивать руку! Я знаю полно людей, которые работают, как одержимые, самозабвенно, а делают посредственные вещи. А другой, посмотришь, вроде ходит раскачивается, бездельничает, а на самом деле все копит в себе, а потом — раз! И выплеснет. И сделает такое, что все ахают… Я уверена, если что-то в человеке заложено, это все равно прорвется, разве не так?!
— Так, но ты сама себе противоречишь. Час назад говорила, что нельзя останавливаться, — усмехнулся я.
Дочь погрустнела, и до меня запоздало дошло, что я выбрал слишком неравноценного соперника. Пожиная горькие плоды победы, я лихорадочно перебирал способы взбодрить дочь. «Идиот, — мелькнуло в голове. — Ее непримиримость, беспокойный дух и есть самое прекрасное в молодости. Ведь я и сам был таким, да, собственно, таким и остался. А ее призываю к трезвости и практичности. Нет, чтобы все свести к шутке или терпеливо все объяснить, завелся как мальчишка!»
— Противоречия свойственны всем талантливым натурам, — попытался я поправить дело.
— Хм! Не говори со мной как с дурой. Я прекрасно знаю, что не талантлива. Просто способная. В тебя, кстати.
— Спасибо.
— А почему я всегда спешу, могу сказать, — дочь окончательно повеселела. — Потому что второй жизни-то не будет.
— Это точно, — серьезно согласился я, и мы продолжили работу.
Закончив стены, мы установили стропила, сколотили каркас крыши и натянули на него полиэтиленовую пленку. Наше жилище все больше обрастало необходимыми атрибутами, шаг за шагом мы шли к своей цели.
К исходу третьего дня мы уже расставили в доме чурбаны-мебель, перенесли вещи и по случаю новоселья закатили пир. Дочь наловила рыбы и запекла ее в тесте, а из ягод приготовила отличный кисель. Впервые мы ужинали не на поляне, а в собственной обители, почти законченном доме — оставалось только обтесать половые жерди, забить фронтоны, вставить окно и навесить дверь. Уплетая ужин, я подумал: «главное в нашем строении — крыша — уже есть и теперь нам никакие дожди не страшны, хотя, похоже, они и не предвидятся — погода стоит сухая, жаркая, за все время не появилось ни одной тучки». Точно угадав мои мысли, дочь сказала:
— Нам удивительно повезло с погодой. Посмотри, как я загорела! Да и ты тоже… Говорят, что загар вреден, ну и пусть. Зато красиво, правда?.. У нас в Строгановке есть одна девица, она круглый год ходит смуглая. Лето проводит на юге, а зимой катается в горах. У нее папаша туз какой-то… Эта Катька, ее Катькой зовут, живет отдельно от родителей. У нее квартира обставлена заграничной мебелью, в институт она приезжает на собственном «Москвиче»… Она такая красотка! Когда идет по институту, все бросают работу… «По утрам, — говорит, — у меня на лице косметические изменения». Это так она называет припухлости под глазами. Она все вечера праздно проводит. Она ветреница. И голос у нее бесчувственный. А художник — вообще никакой. И вкусик у нее того — чересчур продуманная одежда, а надо одеваться скромнее. Ее украшения так и говорят: «Взгляните на меня, полюбуйтесь!». И как не понимает, для каждой женщины есть свое украшение, ведь верно?
Я поддакнул. Мы уже закончили ужин, и, откинувшись, я закурил.
— Катька прямо не знаю какая рациональная, — продолжала дочь. — «У меня, — говорит, — все есть, мне надо просто мужчину работягу. Лишь бы любил меня и не был пьяницей. У кого есть такой знакомый?». Представляешь? Не понимает, что истинное счастье не построишь на богатстве, верно?
