Уильям Бойд - Нутро любого человека
Во вторник утром я побрился, наполнив эмалированную миску водой „Эвиан“, запер дом и пошел в Сент-Сабин, чтобы сесть на идущий в Пенне автобус, а там пересел в другой — до Ажена. Из Ажена я поехал экспрессом в Париж, из Парижа — в Кале. Именно в Кале сердце мое, как говорится, едва не остановилось, когда я увидел, что заголовки каждой газеты, выставленной в торгующем прессой киоске, выкрикивают одно слово: „МОГАДИШО!“. Я купил сразу несколько и принялся за чтение, и понемногу до меня стало доходить, во что я вляпался.
„Боинг 737“, принадлежащий „Люфтганзе“ и захваченный 13 октября в Пальма, перелетел из Дубайя в Аден. Здесь глава террористов застрелил командира экипажа (они заподозрили его в том, что он тайком передает информацию властям). Второй пилот привел самолет в Могадишо, Сомали, город, который изначально и был конечным пунктом его назначения. Террористы установили новый конечный срок уплаты выкупа. В последний момент в диспетчерскую аэропорта поступило сообщение, что одиннадцать членов банды Баадер-Майнхоф выпущены из-под стражи и летят в Могадишо. Рано утром во вторник в аэропорту Могадишо приземлился транспортный самолет немецких ВВС, однако людей из Баадер-Майнхоф на борту его не было. А было там подразделение немецких коммандос из GSG-9 (Grenzshutz Gruppe Neun[228]) и два человека из британских СВС[229]. Самолет забросали шумовыми гранатами, взяли штурмом и в последующей недолгой перестрелке троих террористов убили, а одного ранили. Пассажиров, живых и невредимых, освободили.
В Германии, в тюрьме Штаммхайма, где сидели члены банды Баадер-Майнхоф, новость об освобождении заложников распространилась быстро. Андреас Баадер и Жан-Карл Распе пустили себе по пуле в висок (из пистолетов, тайком доставленных в их камеры); Гудрун Энсслин, подобно Ульрике Майнхоф[230], повесилась.
Неудача попытки захвата самолета всегда рассматривалась в качестве возможного исхода операции, и трое начальных членов банды Б-М предупредили своих сторонников, что, если попытка и вправду провалится, их могут убить. Самоубийства должны были выглядеть, как убийства, им предстояло стать последним актом мести фашистскому государству. Когда распространилась весть об этих смертях, в Риме, Афинах, Гааге и Париже разразились массовые волнения. На следующий день в Мюльхаузене был обнаружен зеленый „Ауди“ с трупом доктора Шлейера. Шлейеру прострелили голову, едва стало известно об освобождении заложников в Могадишо.
Так какое же отношение имели Джон Вивиан и прочая публика с Напье-стрит к Могадишо? Зачем меня послали в Европу для доставки оттуда сорока динамитных шашек? По моим догадкам назначение динамита состояло в том, чтобы стать частью реакции на возможную неудачу с захватом самолета. Подозреваю, они собирались подорвать несколько немецких учреждений — посольство, агентства „Мерседес-Бенц“, возможно один-два Института Гете, — дабы продемонстрировать свою солидарность и возмущение. Все это при условии, что им удалось бы изготовить бомбы (думаю, в этом и состояла роль Яна Халлидея) и что Анна, Тина и Джон Вивиан сумели бы подложить их, сами не взлетев на воздух. Пересекая пролив и приближаясь к Дувру, я с радостью думал о том, что похоронил взрывчатку во Франции, в моем саду. Пусть себе тихо разлагается там, никому не причиняя вреда.
А по поводу встречи с Вивианом я никаких опасений не питал. Я намеревался сказать ему, что Юрген всучил мне чемодан, набитый старыми газетами. Ко времени, когда я проникся подозрениями, вскрыл замки и увидел что там внутри, Юрген был уже далеко. Что мне еще оставалось, как не вернуться домой? Я готов был и дальше прикидываться простачком: а что там должно было лежать, Джон? Наркотики? Мне действительно интересно было услышать, что он ответит, однако до этого так и не дошло: едва я сошел в Дувре с парома, как был арестован двумя офицерами Специальной службы и доставлен в армейский госпиталь, стоящий невдалеке от галереи Тейт, — в нем меня целых два часа допрашивал молодой, энергичный и напористый детектив по фамилии Дикин.
Я рассказал Дикину, почему вступил в СКП и чем в нем занимался. Сказал, что возвращаюсь домой после короткого отдыха в Европе — у меня там собственность, надо было ее осмотреть. Вы с кем-нибудь встречались во время вашей поездки? — спросил Дикин. Когда путешествуешь один, с кем только ни встречаешься, ответил я. И прибавив, для порядка, что во время войны я был коммандером ВМС и служил в Отделе морской разведки, поинтересовался, что, собственно, происходит. Дикин мне не поверил. Однако когда какая-то его мелкая сошка провела проверку — и доложила, что я не соврал, — поведение Дикина резко переменилось. Он сказал, что полиция, основываясь на „полученных из-за границы разведданных“, произвела обыск на Напье-стрит. Во взятых там документах обнаружилось мое имя. Анну Роут и Тину Браунвелл арестовали. Ян Халлидей сейчас находится в Амстердаме. Джон Вивиан скрылся. В одиннадцать часов того же вечера меня отпустили. До Тарпентин-лейн было десять минут неторопливой ходьбы. Я шел домой, сквозь холодную ночь. Ясно было, что мои дни в „Социалистическом коллективе пострадавших“, походы с газетами — все пришло к концу: вот-вот опять начнутся годы собачьих кормов.
Постскриптум к памятной записке
Джона Вивиана я увидел через две недели после возвращения домой. Я сидел в „Корнуоллисе“, потягивая пиво со сладким хересом, когда он вошел и скользнул на стул рядом со мной. Волосы Джона были коротко острижены и выкрашены в седину, на нем была спортивная куртка, а под курткой — рубашка и галстук.
— Джон, — сказал я. — Господи, какой вы элегантный.
— Ушел в подполье, — откликнулся он. — Во всяком случае, пытаюсь. Это в Германии можно уйти в подполье, пара пустяков, а попробуй-ка сделать это в нашей долбанной стране.
— Однако, маскировка у вас неплохая.
— Спасибо. Вы чемодан получили?
— Да, бросил его во Франции.
Челюстные мышцы его напряглись.
— Ну и ладно. Послушайте, у вас остались какие-нибудь деньги?
— Я все отдал Юргену.
— Юргену?
— Парню из Цюриха. Я как раз хотел вам рассказать. После того, как он вручил мне чемодан, у меня возникли подозрения. Я вскрыл замок — чемодан был набит старыми газетами.
Джона Вивиана, похоже, пробила судорога.
— Мудак! — несколько раз повторил он. Потом посидел немного, растирая себе виски.
— А что там должно было лежать, Джон?
— Не важно. Теперь уже нет. Слушайте, вы не ссудите мне десятку? Я на мели.
— Не на такой, как я. У меня фунт семьдесят пять, чтобы протянуть до пятницы. Я беден, Джон. Беднее вас.
Он смерил меня взглядом:
— Цвет нации, а? Джизус-Колледж, Оксфорд.
— Гонвилл-энд-Киз, Кембридж.
Мы расхохотались. Я отдал ему фунт и Джон ушел[231], ни разу не обернувшись.
Французский дневник
4 мая 1979 года Логан Маунтстюарт посетил в Пимлико избирательный участок своего округа, проголосовал за лейбористов и покинул страну. Ко времени, когда Маргарет Тетчер объявили новым премьер-министром, он уже находился на французской земле. Узнав о результатах всеобщих выборов, ЛМС окончательно убедился в том, что переезд в Сент-Сабин был мудрейшим и благоразумнейшим поступком.
Квартиру на Тарпентин-лейн ЛМС продал соседу сверху, „Субедару“ Сингху — за 28 000 фунтов наличными. Примерно 5 000 фунтов предназначались для ремонта „Пяти кипарисов“. Большую часть работы предстояло произвести на первом этаже — там ЛМС решил поселиться, поскольку одолевать крутые лестницы ему, в его преклонном возрасте, нисколько не улыбалось, — что касается верхних этажей, он решил ограничиться починкой протекающей крыши, заменой подгнивших половиц и тому подобным. В итоге, на первом этаже образовалась вполне удобная квартира, состоящая из гостиной с большим очагом, кабинета, просторной кухни-столовой и спальни, к которой примыкала ванная комната. Мебель, привезенная с Тарпентин-лейн, легко поместилась в нее, а на двух стенах кабинета были устроены книжные полки, на которых расположились библиотека и архив ЛМС. Значительных работ потребовала „лачуга батрака“, которую переделали в домик о двух спальнях, немного тесноватый, но опрятный и чистый. Его ЛМС намеревался сдавать в аренду летним отпускникам, подкрепляя тем самым скромный доход, который ему предстояло получать от остатка наличности Сингха, помещенного под высокие проценты в банк „Societe Generale“ в Пюи л'Эвек.
ЛМС подсчитал, что сможет с относительным удобством жить в „Пяти кипарисах“ на 2000 фунтов в год — и эта жизнь будет в любом случае куда более приятной, чем та, которую он вел бы на Тарпентин-лейн. В дальнейшем выяснилось, что сдавать „лачугу“ в июле-августе не составляет никакого труда — постояльцы возвращались сюда год за годом. Он завел кошку (чтобы справиться с водившимися в доме мышами), которую назвал „Ходжем“, и собаку (кобеля, на три четверти бигля, на одну спаниеля) — для охраны и для компании, — получившую, по очевидным причинам, имя „Боузер“.
