Александр Потемкин - Человек отменяется
— Что, начали изменять? А минуту назад клялись в пылких чувствах, хотели стать моим рабом. И так быстро забыли? Увлеклись химерической идеей и походя оскорбили нас окончательно? Этот ненавистник рода людского возбудил в вас больше страсти, чем молодая женщина со смелым декольте, — игриво упрекала Ольга, заливаясь заразительным смехом. — Позор мужчинам! А мне уже хотелось принять предложение…
— Хватит! Хватит! — перебил ее Дыгало. — Можно хоть раз взглянуть за черту оседлости? Какой бизнес-план? Какая коммерция? Вы что, спятили? Речь идет о жизни и смерти всего человечества. При чем тут грузины, эстонцы или туркмены? Примитивны все! Все нации, государства и континенты. Поголовно все! И лично вы, и я тоже! Все думают о «чувственном выживании», но надо-то жить с идеей «интеллектуального восхождения». Для этого человек должен перерастать себя в десятки, в сотни, в миллионы раз, до бесконечности, пока не остановится время. И вот эта новая особь — что она признает в вас за исконное «свое»? Разве способны вы разглядеть что-то «свое» в свинье? А между тем биологической разницы между вами почти нет. Конечно, можно возмутиться: «При чем тут свинья! Какая еще свинья? У нас же разум!» Разум? Чушь! Нет у вас никаких оснований для конкуренции с другими видами. Возомнили чересчур много, провозгласив себя венцом природы. На самом деле гроша ломаного не стоите. Еще раз призываю вас вглядеться в линию горизонта. Вы обязательно заметите приближающуюся решительную фигуру Дыгало. Весть, которую я с восхищением принесу, будет самая благая: человечество летит в тартарары! Надеюсь, теперь навсегда!
— Вы не знакомы с христианской идеей апокатастасиса, идеей всеобщности спасения? — желая охладить пыл молодого человека, спросила Чудецкая. — Лучшие произведения религиозных философов восходят к этой идее. Вы призываете к какой-то дикой селекции и даже к ненавистническому уничтожению всей высшей популяции! Виктор Петрович, не забывайте, пожалуйста, в нашей ментальности все же матрица идеала — христианство. Именно поэтому мы понимаем, что каждый человек незаменим, каждый, как бы он ни был ничтожен, в какие обстоятельства жизни ни попал бы, сколько бы за ним ни числилось грехов, — он сын Божий! Один человек сделать ничего не сможет, только все вместе. И чем больше он будет совершенствоваться как личность, чем продуктивнее станет развиваться разум, тем неприемлемей окажется для него мысль, что такое великолепный сосуд, — она рукой указала на Ольгу, — должен быть обращено в прах… Прошу прощения, но согласитесь, что ресторан не лучшее место для таких дискуссий. Давайте сменим тему. Вот сегодня у Табакова мы вечер проведем с «Гамлетом». Человек стремится не только к праздности, но и к соприкосновению с вечностью.
— А может, Виктор Петрович пересядет за другой стол и найдет себе достойных собеседников? — Ольга Пурга явно теряла терпение. — У меня отличное настроение, я предвкушаю вечер любви и ласки, а не бредовые споры насчет силовой разборки с милыми человеческими слабостями. Если олигарх Влад заинтересован в этом разговоре, то пусть они вместе и двигают отсюда. Мы вас не приглашали, господа! Тема ада, мучений, апокатастасиса, покаяния и прощения меня нисколько не волнует.
Дыгало встал, молча поклонился Чудецкой и отошел. Лицо его будто окаменело. Казалось, в нем не осталось ничего человеческого.
«Ох, как резко, зачем она так безжалостно? — сокрушалась про себя Анастасия. — Это совсем не наш с ним стиль. Конечно, ему ничего другого не оставалось, как бежать от нашей компании. Разговор о крайних полюсах ада и рая чреват душевными травмами. А идея трансцензуса человека, его выхода за свои пределы, перерастания себя, воспаляет ум… Нет, Ольга не права. Надо мягче, деликатнее. Во всем должна быть мера!»
— Я не совсем понял, — что этот парень собирается сделать? Уничтожить все человечество? Ха-ха-ха! — зеленый глаз Влада налился кровью и точно впился в Ольгу, а немигающий карий оставался бесстрастным. — Он что, сумасшедший? А выглядит как нормальный! Но все же если возникнет селекция, то могу гарантировать вам, Ольга, что заплачу комиссии, чтобы нас оставили на нужной стороне от шлагбаума. Сколько это может стоить? Миллион, десять, сто? Абсолютно не важно. Заплатим. Другой вопрос: а если так много жизни в загробном царстве, нужно ли столь усердно цепляться за земную? Что это, жадность душит? Хочется и здесь все свои дни использовать, и там груши околачивать. Я нередко задумывался, какая температура в котлах ада, если грешники целую вечность в них варятся и никак свариться не могут. Что за великое терпение проявляют адовы менеджеры? Казалось бы, поддай жару, и за час все в бульон превратятся. Так что эта история смущает нелепостью — не исключаю, что грешники не варятся, а нежатся. Тогда это как раз для нас. Я сам люблю нежиться в теплой воде. С массажем, педикюром и благовониями. — Олигарх оглядел молодых женщин и, заметив, что они его почти не слушают, перешел к деловой части. — Предлагаю вам отличную программу. Мой шофер везет вас в театр. А в конце спектакля я вас встречаю, а Ольгу приглашаю в роскошное место по ее выбору. Если найду приятеля и он понравится госпоже Анастасии, то придумаем что-нибудь вместе. А пока пообщаюсь с этим странным парнем. Что-то меня в нем заинтересовало. Правда, пока не понимаю, что. Принимается предложение? Если встретите более достойного, чем я, не стану обижаться. В жизни всегда должен быть выбор.
— Принимается, — буркнула без энтузиазма Ольга. Подруги встали. Поднялся и Влад.
— Позвольте проводить вас к моему «Бентли»? Шофер доставит вас в театр, — предложил он.
Ольга заметила, что мужчина передвигается на цыпочках и это делает его выше. Она усмехнулась, и что-то шепнула Чудецкой.
Глава 18
Господин Гусятников никак не ожидал встретить в холле гостиницы «Националь» своего римушкинского обитателя Григория Ильича Проклова. Постоялец шестого барака смотрел на него с иронической улыбкой. «Что ему здесь надо? — подумал Иван Степанович. — Может его появление — укор моей неудачной попытке вонзить в висок неизвестного атлета острый камень? Что иное может означать неожиданное появление этого типа? Он собирается меня смутить? Позубоскалить? Дескать, помещик, хоть ты и владеешь парой сотен душ в Орловской губернии и приличным состоянием, а не смог осуществить вполне тривиальное действие. Это же так просто — убить человека. Я уверился в твоей полнейшей никчемности. Как же можно управлять людьми, если в тебе нет решимости прикончить любого? К чему тогда стремиться к богатству, если оно лишь в кармане или на банковском счете. Состоятельный человек во все времена был хозяином жизни, он сам позволял себе все, вплоть до умерщвления неугодных». Тут Гусятников поймал себя на мысли, что эти вопросы исходят не от Проклова, а от него самого. «Значит, — думал он, — это меня мучают сомнения в собственной состоятельности. Хотя я пытался дать ему по башке, но силенок не хватило. А что скажет Григорий Ильич, еще неизвестно. Вступить с ним в контакт или пройти мимо? Знает ли он, что я наблюдал, как он расправлялся с военнослужащим, а затем с этим жалким пареньком…» Не успел Иван Степанович принять какое-то решение, как Проклов обратился к нему с порога ресторанчика «Зимний сад»:
— Для чего это вы меня освободили, Иван Степанович? Зачем я вам понадобился? Благодаря некоторым связям, я узнал, что был амнистирован по вашему настоятельному ходатайству. Чем привлек вас каторжанин с тремя судимостями? Не знающий ни отчего дома, ни материнской ласки, ни даже родительских имен? Взращенный волком! Я сгораю от любопытства и желания узнать об этом. Где это видано: помиловать такого мерзавца, как я? Чувствую какое-то серьезное обязательство перед вами. Надо же чем-то отплатить за освобождение. Чтобы в следующей дальней командировке в кандалах опять на вас рассчитывать… Скажите, что вы от меня ждете? Чем услужить вам?
— Как вы здесь оказались? Впрочем, с вашим опытом, вы можете сбежать, откуда угодно. Но вы когда-нибудь пытались улизнуть от самого себя? Советую попробовать. Интереснейшее занятие. Я часто с удовольствием пускаюсь в это путешествие. Пойдемте, сядем за стол, — дружелюбно произнес Гусятников.
— Если человек доволен собой, то бежать от самого себя нет никакого смысла, — с улыбкой заявил Григорий Ильич. — Как раз наоборот. Когда душа радуется, необходимо расширять себя в пространстве. Почему попса торжествует? Потому что у нее неограниченные возможности увеличиваться. Если раньше насилие являлось частью жизни элитарного общества — вспомните дуэли, рыцарские турниры, убийства из-за дележа наследства, — то теперь оно стало атрибутом попсовой культуры, широко распространяющейся в массах. Человек без выраженной агрессивности, не взрывающийся от малейшего дискомфорта — выглядит в России жалким, как увалень, тюфяк.
