Гарольд Роббинс - Торговцы грезами
Окружающее напомнило мне о моих детских годах, но особых чувств не вызывало. Я не принадлежал миру балагана, я был человеком кино.
Эл плотно закрыл дверь фургона и обратился ко мне. Его слова удивили меня.
— Что случилось, Джонни? Ты в беде?
Я посмотрел на него, затем на Дорис. Ее глаза широко раскрылись, но с губ не сходила улыбка.
— Расскажи ему, Джонни, — сказала она мягко. — Те, кто тебя любят, все могут прочесть на твоем лице.
Я глубоко вздохнул и, повернувшись к Элу, начал свой рассказ. Он внимательно выслушал, ни разу не перебив. Я вспомнил, как когда-то давно мы разговаривали друг с другом по вечерам, когда балаган закрывался. И мне не верилось, что прошло столько лет. Невозможно было поверить, что Элу уже семьдесят семь.
Выслушав меня, Эл зажег спичку о подошву сапога и раскурил сигару, затем бросил спичку на пол. Пока он не сказал ни слова. Просто сидел и смотрел на меня своими пытливыми глазами.
Долго мы сидели так. В воздухе чувствовалось какое-то напряжение. Я почувствовал движение и посмотрел вниз, — Дорис взяла меня за руку. Я улыбнулся ей. Эл тоже заметил это. От его острых и проницательных глаз не ускользало ничего. Наконец он заговорил очень тихим голосом.
— Что ты хочешь, что б я сделал? — спросил он.
Прежде чем ответить, я подумал.
— Не знаю, — сказал я, сомневаясь. — По-моему, ты уже ничего не можешь сделать. Ты — моя последняя надежда, и мне надо было с тобой поговорить.
Эл внимательно посмотрел на меня.
— Тебе ведь нужна эта компания, правда, Джонни? — спросил он мягко.
Я вспомнил, что Питер сказал вчера. Он был прав.
— Да, — ответил я прямо. — Я отдал тридцать лет своей жизни этой компании. Для меня теперь это не только бизнес, это часть меня самого. — Я помедлил и рассмеялся с горечью. — Это как нога, которую я потерял во Франции. Я ведь смог прожить без нее. Может, и вместо компании найду что-нибудь, только будет это все вот так. — Я постучал по своей деревянной ноге. — Привыкаешь, конечно. Свою роль она выполняет, но где-то глубоко внутри ты всегда знаешь, что это не твое, и становишься другим.
Эл снова заговорил, и его голос был мягким.
— Может, ты ошибаешься, Джонни. Когда я был в твоем возрасте, я оставил единственное дело, которое мне нравилось, и в результате стал очень богатым человеком. Может, тебе тоже стоит сейчас сменить занятие.
Я глубоко вздохнул и медленно осмотрел вагончик, затем снова посмотрел на Эла.
— Если я это сделаю, — сказал я неторопливо, — я ведь не смогу купить студию и поставить ее у себя на заднем дворе.
Эл молчал, лишь огонек сигары показывал, что перед нами живой человек, а не статуя. Он вытащил сигару, посмотрел на нее внимательно и глубоко вздохнул. Поднявшись, он открыл дверь вагончика и посмотрел на нас.
— Пойдемте в дом, — пригласил он.
На улице по-прежнему палило солнце, люди продолжали играть в бокка, когда мы проходили мимо них. В дом мы вошли через кухню.
Полная темноволосая женщина раскатывала тесто на большом деревянном столе. Когда мы вошли, она подняла глаза и что-то сказала Элу по-итальянски. Он ответил ей и провел нас через кухню в дом.
Эл оставил нас в большой, старомодно обставленной гостиной и куда-то вышел.
Мы с Дорис переглянулись. Было интересно, что это он задумал.
— Витторио! — услышал я его голос в коридоре. — Витторио!
Откуда-то сверху послышался приглушенный ответ. Эл что-то крикнул по-итальянски и вернулся в комнату.
— Витторио будет здесь через минуту, — сказал он, усевшись в кресло напротив нас.
Интересно, чем мог помочь Витторио?
— Ну, когда вы наконец поженитесь? — спросил он внезапно. — Просто надоело ждать, когда же вы решитесь.
Мы оба вспыхнули, посмотрели друг на друга и смущенно заулыбались. Дорис ответила за меня.
— У нас все пошло кувырком с тех пор, как папа заболел, — объяснила она. — Так что у нас даже времени не было поговорить об этом.
— Поговорить? А к чему говорить? — взорвался Эл, размахивая сигарой. — Вы что, еще не решились?
Я принялся было что-то ему объяснять, но, заметив ухмылку на его лице, понял, что он дразнит нас, и замолчал. В этот момент вошел Вик.
Он даже не взглянул на нас.
— Что ты хочешь, Эл? — спросил он.
Эл посмотрел на него.
— Позвони Константинову в Бостон.
Вик что-то быстро затараторил на итальянском, но Эл поднял руку, и Вик сразу же замолк.
— Я сказал, позвони. Хочу поговорить с ним, — сказал он Вику. — И веди себя как следует. Когда у нас в гостях люди, которые не понимают наш язык, говори на английском, не будь невежливым. — Голос Эла был мягким, но в нем слышались стальные нотки. — Я заботился о Джонни, когда он был еще ребенком, и сейчас мне нечего от него скрывать.
Вик печально посмотрел на меня, но тем не менее пошел звонить.
Я посмотрел на Эла. Я и не знал, что он знаком с Константиновым. Интересно, что он собирается делать? Да и что он может сделать? Сегодня воскресенье, и Константинов в Бостоне, кроме того, Константинов — крупная шишка и вряд ли прислушается к чьей-то просьбе. Ходили слухи, что он один из богатейших людей в стране, он стал им после того, как открыл «Великую бостонскую корпорацию» и начал ссужать деньгами кинокомпании в двадцать седьмом году.
— Думаешь, стоит ему звонить, Эл? — спросил я. — Да он тебя и слушать не будет.
Эл доверительно улыбнулся мне.
— Он послушает меня, — спокойно сказал он. И в его голосе было нечто такое, отчего я сразу поверил его словам.
Вик обернулся с трубкой в руке.
— Константинов на проводе, Эл.
Эл поднялся с кресла и, подойдя к телефону, взял трубку.
— Алло? Как дела?
Трубка была неплотно прижата к уху, и из нее был слышен голос Константинова.
— У меня все хорошо, если учитывать мой возраст, — сказал Эл, видимо, отвечая на его вопрос. — Я хотел поговорить с тобой о положении в «Магнуме», — продолжал он спокойно. — Меня немного волнует состояние их дел. — Он помолчал, слушая ответ. — Я думаю, нам надо определить нашу позицию в отношении этого дела. У меня такое предчувствие, что этот Фарбер принесет в компанию одну сумятицу.
Эл внимательно слушал, что говорит ему собеседник, наконец снова заговорил; его голос был негромким, но властным.
— Да мне плевать, что тебе сказал Ронсон. Из-за Фарбера в компании пойдут сплошные конфликты, и ни к чему хорошему это не приведет. Я хочу, чтобы ты передал Ронсону, что никакие переговоры об отсрочке долга вестись не будут, если Фарбер будет в Совете директоров «Магнум Пикчерс».
Он снова замолчал, слушая Константинова, затем сказал:
— Хорошо, и скажи ему, что ни при каких условиях мы не допустим вмешательства в руководство компанией.
Снова что-то говорил его собеседник.
— Хорошо, я позвоню тебе как-нибудь в другой раз, наверно, на этой неделе. — Он посмотрел на меня и улыбнулся. — До свидания, Константинов.
Положив телефонную трубку, он подошел к нам.
— Все улажено, Джонни, — медленно сказал он. — Думаю, что больше они не доставят тебе неприятностей.
Я смотрел на него разинув рот.
— Как ты можешь ему что-то приказывать? — еле вымолвил я.
Эл улыбнулся. Я видел, что его распирает от смеха.
— Очень просто. — Он пожал плечами. — Видишь ли, в чем дело, я являюсь владельцем «Великой бостонской корпорации».
И он рассказал мне о себе кое-что, поразив меня еще больше.
Я неспешно вел машину по дороге домой. Старик со сморщенным лицом, щеголяющий в потертых джинсах, которого я оставил на ранчо, на самом деле оказался самым могущественным человеком в кинематографе. Он контролировал все деньги кинематографа. Теперь я знал, как просто все было на самом деле. И еще раз я подивился уму и проницательности своего покровителя, который всегда считал себя лишь простым балаганщиком: он предвидел, что с ростом кинобизнеса нельзя уже будет действовать по старинке, финансируя картину за картиной, надо было финансировать целые компании. И тогда он открыл маленькую контору, на вывеске которой были слова: «Великая бостонская корпорация».
В конторе было две комнаты — приемная и кабинет, над которым было написано: «Константинов, исполнительный вице-президент. Отдел займов». До этого Константинов был простым клерком в конторе Вика.
Прошло два года, и контора продолжала расти. В двадцать седьмом году она уже занимала целый этаж в одном из центральных зданий Бостона.
Думая об этом, я улыбнулся про себя. Займы. Большие и маленькие. Хочешь финансировать одну картину, пожалуйста — «Банк Независимости» в Лос-Анджелесе; хочешь финансировать целую компанию с программой сорок фильмов в год, пожалуйста — «Великая бостонская корпорация».
Интересно, сколько у Эла денег на самом деле? Пятьдесят миллионов? Больше? Мне вдруг стало все равно. Я был доволен. Все было просто замечательно.
