Ярослав Питерский - Падшие в небеса
— Давайте присядем. Надо переговорить! — прошептал он Палу на ухо. Но Павел не отреагировал. Было плохо слышно. Этот треск, доносившийся с улицы — глушил негромкие слова Петра Ивановича. Оболенский вновь потянул Клюфта за рукав. Они сели на нары возле маленького оконца. Петр Иванович прижался к Павлу, как отец к сыну и громко сказал на ухо:
— Что-то, тут, не то! Нас, даже не посчитали, и проверки не было! Да и на руке, вон, какую-то полоску вторую нарисовали! Что-то тут не то?! Не нравится мне это! Павел покосился на еще мокрую известку на одежде. Она становилась ярко-белой на глазах. Известь въедалась в ткань, вытравляя цвет.
— Что делать то, будем? А Паша? — спросил Оболенский и испуганно посмотрел на Клюфта.
Павел понял, что старик растерян. И хотя в помещении практически не было света — он заметил полупустые и испуганные глаза Петра Ивановича.
— А, что, вы предлагаете делать? А? — спросил Павел. Оболенский покосился сначала на свою одежду, затем осмотрелся вокруг и пождал плечами. Он, ничего не ответил. Да и что, он мог ответить? Клюфт наклонился к нему поближе и ласково — пытаясь подбодрить, прошептал на ухо:
— Ничего! Прорвемся! Вы к побегу готовы? А? Побежите со мной? Оболенский радостно закивал головой и замычал, словно немой. Треск, раздававшийся с улицы, мешал говорить и возможно Петр Иванович решил общаться жестами.
— Ну, тогда готовиться надо! Готовиться!
— А как мы побежим? — Оболенский это прошептал на ухо Павла тихо. Совсем тихо. Он явно боялся. Но Павел расслышал слова. Расслышал и грустно улыбнулся:
— Прорвемся! Надо только найти Фельдмана! Он знает способ! Я уверен! Он мне намекал! Он что-то придумал! Надо это использовать!
Оболенский дернулся. Он вновь испуганно закивал головой. Махнул рукой и заорал Павлу на ухо:
— Не надо с ним связываться!!! Он плохой человек! Я знаю! Он плохой! Я чую — это провокация! Он ничего хорошего придумать не может! Он плохой! Его надо опасаться и держаться от него подальше! Подальше! Паша! Не связывайся с ним! Павел недоверчиво посмотрел на старика и недовольно спросил:
— Вы все загадками говорите! А мне это не нравится, плохой человек — так скажите почему? А то — одни намеки! Это не дело! Так можно хоть про кого в этом бараке сказать! Оболенский, покачал головой, и тяжело вздохнув, вернее — набрав воздуха в легкие, схватил Павла за голову — прижался к его уху губами, яростно зашептал:
— Я вам говорю дело! Я его знаю с двадцатого года по Томску! Мне, пришлось там с ним столкнуться! Понимаете! В двадцатом он был начальником томского чека! Он, лично офицеров расстреливал — без суда и следствия! Лично! Он меня допрашивал лично! Он палач, Паша! Он такой же, как они! Он убийца! У него руки по локоть в крови! Понимаешь! Я его узнал, но не сразу! Но сейчас уверен, это он! Он палач! Он был начальником чека! Я попал к нему по подозрению! Вместе со мной еще несколько офицеров! Пять человек! Со мной в камере сидели! Так их всех расстреляли! Всех Паша! Он лично и расстрелял! Это Фельдман сволочь! Я его, как узнал, так хотел ему — глотку перегрызть! Паша, не надо с ним связываться! Павел покосился на старика. Тот кивал головой и умолял своим взглядом — согласится. Но Клюфт, недоверчиво спросил:
— Если все, как, вы говорите, правда — так почему вы живы? А? Почему вас отпустили?
— Потому, что у них не было доказательств, что я служил у Колчака! Но они хотели расстрелять и меня позже. Но потом, потом Фельдман исчез! И чудо — нас выпустили! Всех, кто был в камере! Потом говорили — Фельдмана в Москву перевели! В Москву! Треск, звучавший на улице — прекратился. Стало непривычно тихо. Было слышно, как, посредине барка — в печках, потрескивают дрова. Павел задержал дыхание. Он тревожно посмотрел на меленькое зарешеченное оконце. Но ничего не увидел. Да и что можно было увидеть, сквозь — грязное и замерзшее стекло? Но вдруг,… - мелькнул свет! Там, за оконцем, больше напоминавшее — дырку в стене, с толстыми покрытыми ржавчиной железными прутьями, кромешную темноту ночи — разрывал белый луч прожектора с вышки! Он светился, словно хвост кометы в безжизненном, черном, космическом небе. Павел почувствовал, руку на плече. Клюфт, вздрогнул. Этот человек появился из темноты неожиданно. Было страшно. Опять внезапное, какое-то мистическое движение — из неоткуда. Фельдман присел рядом с Клюфтом и зло улыбнулся. Его оскал, больше напоминал ухмылку палача на эшафоте, перед казнью. Стало совсем страшно.
— Ну, что старик Оболенский, уже успел рассказать вам обо мне? Павел опустил глаза в грязный земляной пол. Он хотел, что-то сказать в ответ, но не нашел слов.
— Вижу. Вижу, успел. Ну, так лучше. Только вот, в следующий раз, вы спросите у него самого — а скольких красноармейцев он сам расстрелял? А? Десять двадцать?
Спросите, спросите! И увидите — он вам ничего не ответит. Не сможет. Потому как, у него на руках, точно такая же кровь как у меня. Ну, да ладно. Ладно, не об этом. Сейчас не время. Об другом надо думать. Нам надо обсудить, что делать дальше. Оболенский вскочил с нар и отошел в сторону. Он сел на соседние нары и отвернувшись, нахохлился, словно старый петух на жердочке. Фельдман похлопал Павла по плечу и тихо прошептал:
— Вы Павел, правильно все сделали. Правильно. Но сейчас, сейчас — самая опасная часть нашего замысла начинается. Самая опасная. Слышали, там, на улице — трактор работал? А? Трещал, так громко? Павел молча кивнул в ответ, не поднимая глаз, на Бориса Николаевича. Фельдман тяжело вздохнул и продолжил:
— У этого трактора не спроста глушителя нет! Его специально, как я подозреваю, открутили глушитель-то!
— Зачем? — выдавил из себя Павел.
— Зачем?! А зачем, что бы выстрелов, не было слышно! Понимаешь Паша! Выстрелов! Вот и работает трактор без глушителя. Ничего не слышно. Поработал, а кто-то в это время пострелял!
— Это зачем? Стрелять то…. зачем? — прошептал, ничего не понимая Клюфт.
— Хм, зачем стрелять….. говоришь,… а затем, что врагов народа надо уничтожать. Вот и все. Я так подозреваю вернее, теперь уж точно знаю — это исполнительная зона. Лагерь этот — исполнительный. Вот, что это значит! И наверняка — там, где работал этот трактор — барак расстрельный стоит! Или карьер, какой неподалеку! Там и кончают таких, как — я и ты. Доходяг. Вот, что Паша! И нам, как говорится — этот барак, или карьер и нуж… Но Фельдман не договорил. С верхних нар свесилась голова человека. Это был один из местных зэков. Он в полумраке осмотрел сначала Фельдмана, затем Павла. Человек, громко сопел и что-то бормотал, себе под нос. Потом более членораздельно произнес:
— Верно, верно трактор! Черт бы его побрал! Трактор! Как я сам не догадался!
Увели час назад! Двадцать человек увели час назад! И не приведут! А? Как я сразу не догадался?! Фельдман зло стукнул по нарам кулаком:
— Вы кто такой? Голова исчезла, но потом вновь показалась. Лица этого человека, впотьмах, нельзя было рассмотреть. Павлу, показалось, что это пожилой человек. Причем — не просто пожилой, а уже старик.
— Я то… Абрикосов. Мне зовут… Вениамин Семенович Абрикосов! Я тут, с прошлого… этапа вот! Уж… неделю. Тут. Вот все жду, как вызовут! А не вызывают! А? А? Вы говорите… Трактор! Да… да я знал, трактор! Ай! Ай! Все, конец-то! Конец-то! Трактор! Ай! Теперь заведут уж под утро! А и придут! Они, придут обязательно и кричать будут! Ай, опять уведут! Опять уведут! — сверху доносился непонятный бред. Человек бормотал быстро и тихо. Павел испугался еще сильней. Фельдман раздраженно, вновь долбанул в верхние нары кулаком:
— Эй, вы там? Что кто придет? А?! Когда, они приходят? Утром под утро? Приходят, уводят и потом не возвращаются? Человек спрыгнул сверху. Он опустился очень ловко — словно обезьяна с пальмы.
Абрикосовым оказался — маленький, худенький мужичок в тулупчике. И действительно — это был старик. Совсем высохший и седой старикашка. Его морщинистая кожа, была больше похожа, на шкуру, какого-то гигантского ящера — вся в мелких полосках и рубчиках. Словно ткань. Фельдман его сурово спросил:
— Ну, так расскажите. Что, тут у вас!
— А, что, тут у нас?! — Абрикосов передразнил и уткнулся носом в лицо Бориса Николаевича, повернув голову, набок ухмылялся и тряс головой. Было видно, что это человек не в себе:
— А я, что у нас? У нас, тут, все хорошо! Вот, приводят новых и уводят старых! Вечером и под утро! Человек по двадцать! Ха! А некоторые, сидят тут уже месяц! Так за ними не приходят, почему-то! А? Не знаю! А трактор этот, трактор — он гудит! Ой! Гудит! Надоел! Ой, надоел! Сил больше нет! Как уведут людишек — гудеть начинает! Ой, страшно! Ой! Ой, надоел! Фельдман, покачал головой и вежливо, и в то же время — решительно оттолкнув старикашку — сказал Павлу:
— Вот, все, как я и думал. Они отстреливают. Отстреливают лишних…
— Как это — отстреливают лишних?! Тут же все с приговором? Ведь, ни у кого — нет высшей меры! Всем же по десятке, да по пятерке?! А?! Что значит — отстреливают?! Это, что — скотобойня?! Фельдман дернул Клюфта за руку:
