Джеймс Риз - Книга духов
Я по-прежнему укрывалась в кустах в надежде остаться незамеченной; хотела бежать, но не в силах была двинуться, потрясенная увиденным. Но теперь, когда из крепости открыли огонь, деревья разлетались в щепки.
Меня подняли и посадили за спиной у наездника. Пули свистели сквозь заросли, попадая в дерево с одним звуком, а в человеческую плоть – с другим. Я очнулась от ступора, только когда подстрелили моего спутника. Кровь из его развороченной спины хлынула мне на живот. Когда он вывалился из седла навзничь, по его лицу стало ясно, что он мертв. Пуля пробила его сердце навылет, меня спасла только ее траектория. Глаза его были широко раскрыты, на губах пузырилась кровавая пена. Натянув окровавленные удила, я пришпорила лошадь и вихрем полетела вперед. В ушах свистели пули, в голове гудела кровь…
Меня оглушило, но все же я знала твердо, что другого выбора у меня нет: только скакать – или умереть.
Мы неслись во весь опор, погони не было. Лошадь была теперь в моем распоряжении, но мне не приходило в голову отбиться от отряда… О, если бы я умчалась тогда далеко-далеко, мне не пришлось бы узнать новость, которую доставили вечером.
Хотя на скаку лес сливался в сплошную зеленую и бурую массу, я сообразила, что в лагерь мы возвращаемся по другому пути. И верно, в конце концов умерив скорость, мы въехали во второй лагерь. Мужчин здесь не было совсем, а среди множества женщин отсутствовала Селия. Странным это показалось мне не сразу. Мною целиком владел страх, и я никак не могла унять колотившую меня дрожь. Но постепенно удалось успокоиться и прийти в себя, чему поспособствовало вино, похищенное из дома маркитанта.
Я долго сидела, прислонившись спиной к истекавшей смолой сосне, пока из-за нее не выступил человек. Сначала я увидела его мокасины, мокрые и позеленевшие от травы. Почуяла носом запах его пота и железистый дух крови, которую он пролил и все еще не смыл с себя, – кровь Томпсона. Я подняла голову.
Оцеола протягивал мне бутылку вина – синего цвета, без этикетки. Бутылка была откупорена.
Я молча взяла ее и, когда воин отошел в сторону, отпила глоток.
Вязкие, липкие переживания уходящего дня, походившие на зловонное, топкое болото, мало-помалу рассеивались. В отрешенном от мира оцепенении я пила и пила из бутылки. С каждым глотком все увиденное меркло в памяти. Но нет, мысленному взору вновь представало прежнее, другое зрелище.
Поймите, хотя в прошлом я и встречалась с мертвецами, но никогда раньше не была свидетельницей насильственной смерти… Смерть. Она предстала мне в осеребренном обличье… Томпсон и его соратники? Я видела, как их двойники – то есть их духи – восставали из их тел, будто из чанов с расплавленным серебром. Из телесных оболочек жизнь просачивалась и утекала, но осеребренные двойники не восходили ввысь, а медленно и смутно растворялись в воздухе… И когда я поднялась в лесу с земли, чтобы обратиться в бегство верхом в седле, эти духи, казалось, искали меня и меня узнавали.
Теперь, когда я снова оказалась в лагере, никто меня не искал, никто не узнавал. Никто ко мне не подошел, кроме Оцеолы. Одинокие всадники влетали во весь опор в лагерь, с тем чтобы немедленно пуститься обратно. Все вокруг замерло в зловещем молчании, пока женщины к чему-то готовились… К чему – к празднеству?
Да, вскоре все всадники возвратились с торжеством.
Поначалу меня охватил страх. Мне послышался топот не сотни, а целой тысячи копыт. Неужели это солдаты из Форт-Кинга? Но нет, началось празднество. Настоящий триумф.
Это может показаться диким, но к ночи я благодарила судьбу за то, что меня вынудили к верховой вылазке с Оцеолой. При мне убили несколько солдат, но не сто восемь солдат из отряда Дейда.
59
Наказание
Они пали, все до единого. Все, кого я обрекла на смерть.
Позднее вечером посреди лагеря был разложен костер. Возле него водрузили шест из свежесрубленной сосны – древесный сок мешался с кровью, а наверху в виде украшения висели добытые скальпы.
Я увидела Миканопи. А Абрахама, Куджо и Джампера. Они расселись у огня – не для совещания, но дли пиршества, передавая друг другу трубки и мехи с выпивкой. Вокруг плясали воины – некоторые со скальпами, из которых еще сочилась кровь; капли падали, ослепляя, на их лица. Один из маронов изобразил белолицего, скальпом которого забавлялся. Когда он выпрямился и погладил воображаемую бороду, я догадалась, что он передразнивал майора Дейда.
Семинолы скорбели. Один из их соплеменников погиб в Форт-Кинге, однако еще несколько не вернулись после атаки на отряд Дейда. Однако все, что происходило перед моими глазами при свете луны и отблесках факелов, было празднеством. Пиром. Танцевальным вечером.
Глядя на веселье, на мужчин, женщин, детей всех цветов и оттенков – краснокожих, чернокожих, белокожих и в любой смеси, – я знала, что за мной больше не следят. Знала, что меня готовы отпустить на свободу. Да, я принесла им пользу. И сама была… использована.
Да, использована… Мне вспомнилась Сладкая Мари. Разве я совершила нечестный обмен, как она мне предрекла? Погоне вот-вот конец, я нашла Селию. Теперь, похоже, Сладкая Мари получит свою войну; ведовское Ремесло теперь мне не нужно, не нужно и ведьминого зрения, чтобы увидеть: воздаяние придет. И стремительно, приказом из Вашингтона. Война… Потоки крови, и повинны будут все, кто ее прольет: белые, черные, краснокожие – все виноваты каждый по-своему, никто не избежит упрека. Рабовладельцы и головорезы. Лжецы и воры. О, но мне известно и другое. На белых лежит более тяжкий позор, и они заслуживают большего осуждения, ибо они взяли силой то, что им по праву не принадлежало. У чернокожих отняли свободу, у индейцев – землю… Война, да, она разразится. И я тому отчасти виной… И что мне теперь остается, как не отступить в тень?
Подробности я узнала от Селии, когда она ко мне подошла. Рассказала обо всем мягко, как только могла. Знала ли она это из первых рук? Могла ли присутствовать при резне? Настолько бушевал в ней гнев? Возможно ли, что ненависть вскипела в ней до такой степени? На последний вопрос я даже не решалась искать ответ. Если Селия так ненавидела и так ненавидит белых, то… не следовало ли мне и себя тоже отнести к поводам для ее ненависти?
…Миканопи (по словам Селии), по-видимому, поджидал Оцеолу. Тот, вместе с воинами, должен был, разделавшись с Томпсоном, поспешить из Форт-Кинга присоединиться к засаде на отряд Дейда. Выполнить это мы, конечно, не выполнили, поскольку расправа над Томпсоном затянулась. И так вышло, что первым из лесной чащи выстрелил Миканопи. Думаю, обычай давал ему на это право.
О, эти подробности… Узнав лишь начало, я больше не захотела слушать. Это было невыносимо.
Селия отнеслась ко мне с сочувствием. Ей не доставляло удовольствия видеть меня убитой горем, терзаемой раскаянием. Равным образом повел себя и Оцеола. Он удалился вместе с нами, потому что празднество перешло в дьявольский разгул – дети швырялись скальпами, а перебравшие лишку затевали потасовки.
Помню вкус последних капель вина на языке. Помню, что запросилась спать. Пообещала уехать на рассвете. Оцеола молча со всем этим согласился – одним кивком, – и я уплелась куда-то на окраину лагеря. Рухнула возле дерева на колени. Сгребла для подстилки мох, сосновые иголки и всякое такое, но вдруг застыла в приступе отчаяния. Прижалась спиной к стволу. Плача, закрыла глаза. Начала молиться – да, молиться, чтобы уснуть и никогда больше не просыпаться… Но, очнувшись на заре, увидела, что на плечи мне наброшена медвежья шкура. А у ног стоит вторая бутылка с вином, отнятым у маркитанта.
Селия? Оцеола? Кто-то из них – или же оба.
И тут внезапно меня осенило, как себя наказать.
…С восходом солнца я вытряхнула на землю содержимое своего ранца и, покончив с этим несложным делом, отправилась на поиски Селии и Оцеолы.
Растолкала мальчишку, который немного понимал по-английски, и вместе с пятицентовиком дала ему поручение, которое он и исполнил.
Они явились ко мне за чертой лагеря. Селия вела мою лошадь. Оцеола смыл с себя пролитую им кровь. Мы достояли в безмолвии – оно было красноречивее любых слов. Я молчала, подавленная безысходностью, зная, что худшее еще у меня впереди. Более того, это было прощанием. Прощанием с Селией, которую я так долго искала.
Из мешка я извлекла полоску красного атласа, на котором Эжени вышила – серебром и золотом – Loco Attiso, символ счастья и удачи. Селия, возможно, использует подарок как косынку. Я только надеюсь, что она с ним не расстанется и ощутит его воздействие.
Селия меня обняла. Это явно было больше того, что требовалось.
Я взобралась в седло. Глянув вниз, увидела в глазах Селии жалость, но жалость была куда предпочтительней ненависти. О, Селия имела все основания ненавидеть меня, поймите меня правильно. Но то, что она отбросила в этот момент ненависть, так меня воодушевило, что я преподнесла ей и второй подарок.