Мартин Винклер - Женский хор
— О, простите! Тысячу извинений! Мне следовало положить ее сверху!
Она скользнула рукой под толстую желтую обложку и достала другую карту, тонкую, белую, анонимную. Я ее открыла, заметила несколько листков и сразу захлопнула:
— Но… на ней нет имени.
— Да… Прежняя обложка истрепалась. Я вложила карту в пустую обложку.
— А… вы уверены, что это та карта, которую я ищу?
— Согласно информации, которую вы мне дали, карта та. Хотите проверить?
Я не могу, это не моя пациентка.
— Нет, нет, я вам полностью доверяю. Сколько времени я могу держать их у себя?
— Столько, сколько вам понадобится. Только не забудьте мне их вернуть, ладно? Если они когда-нибудь потребуются кому-то еще…
Она вернулась к письменному столу и протянула карточки, которые я только что заполнила:
— Не могли бы вы поставить здесь свою подпись, чтобы подтвердить, что я вам их выдала?
Я достала из кармана ручку и расписалась.
Ланс
Я шла по коридору, ведущему к отделению неотложной помощи, и чувствовала, что карты обжигают мне пальцы. Белую карту я не открою. Это должна сделать не я. При мысли о том, что я найду в карте Камиллы, у меня свело живот. Я не готова прочесть отчеты об операциях, я даже не уверена, что хочу их читать. Кому захочется читать описание пыток, которым врачи-нацисты подвергали заключенных лагерей? Мне нужно узнать не это. Мне нужно только узнать, кем были эти нацисты, которые мучили и убили моего старшего брата (сестру).
Я поднялась по лестнице и оказалась в коридоре отделения неотложной помощи. В отделении было непривычно спокойно. Даже как-то тревожно. Две сиделки пили кофе в буфетной. Четверо — санитар, две медсестры и девушка-интерн — играли в белот[95]. Всё вокруг напоминало первые пятнадцать минут серии «Скорой помощи»… непосредственно перед крупной аварией на шоссе. Я крепче прижала карты к себе.
Дверь Ланса была открыта, как всегда: врачи отделения неотложной помощи знают, что их могут вызвать в любой момент. Я постучала в дверную раму и просунула голову в кабинет. Лежа на старом, потрепанном диване в помещении, которое служило ему одновременно кабинетом, залом для совещаний с интернами и библиотекой, Ив Ланс спокойно читал еженедельник «Канар аншене». Он поднял голову и, узнав меня, широко улыбнулся из-под очков. Как-то раз, во время моего дежурства, он сказал, что я похожа на его дочь…
— Я вам не помешаю?
— Нисколько. Как дела?
Я глубоко вздохнула:
— Могло быть и хуже.
— Садись, — сказал он, убрав ноги с дивана и постучав по нему ладонью. Затем указал на карты у меня на коленях: — Ты хотела поговорить со мной о пациенте?
— Нет, я пришла, чтобы вас поблагодарить.
— За что, скажи на милость?! — удивился он.
— Ну, вы… очень много для меня сделали.
— Ты очень хорошая. И очень одаренная, ты это знаешь. Я не дождусь, когда твой начальник ненадолго отпустит тебя и ты придешь сюда на дежурство.
— О, я обязательно приду, только сегодня я пришла по другому поводу. Я объясню. Много лет назад, когда вы еще занимались урологией, Оливье Мансо обратился к вам за хирургическим советом по поводу младенца третьего пола…
Ланс улыбнулся еще шире, но при этом покачал головой:
— Думаю, ты ошиблась.
— По… почему?
— Потому что я никогда не занимался такой хирургией. Не думаю, что кто-нибудь обратился бы ко мне за советом.
Я положила руку на разноцветную обложку:
— Но я знаю, что урологи оперировали…
— Да, но тогда у нас было две бригады. Я заведовал той, что не имела к этому никакого отношения. Если Оливье и просил у кого-то совета, то точно не у меня. Зная его, я уверен, что и к агреже, который управлял другой группой, он не обращался: Оливье его ненавидел. Нет, если уж ему нужен был совет по хирургии или урологии, он бы обратился к своему другу.
— Бруно Саксу?
Ларс вытаращил глаза:
— Нет, к Францу. Францу Карме. Он тогда был интерном хирургии. Ты не знала? Он был одним из лучших, агреже считал его своим преемником. К сожалению, Францу часто приходилось ему ассистировать на таких вот операциях…
Я слышала его слова, но не понимала их. Я снова и снова прокручивала в голове эту фразу, но это не помогало мне ее понять. Я не хотела понимать. Я опустила глаза на карту Камиллы. Мне стало нечем дышать, как будто на меня обрушились глыбы льда и свинца. Я открыла карту; мне казалось, что обложка весит целую тонну. К первой же странице была прикреплена голубая справка.
Имя: Камилла Мержи.
Причина смерти: послеоперационный сепсис[96].
Врач, констатировавший смерть: доктор Франц Карма, интерн и уролог.
Не помню, произнесла ли я что-нибудь. Не помню, как вышла из кабинета Ланса. Не помню, как спустилась по лестнице. Не помню, как бежала, так быстро, что едва не задохнулась. Помню только боль в груди, тиски в горле и слезы в глазах.
Не помню, как поднялась по лестнице в отделение ДПБ. Помню, что оказалась перед двойной дверью, постояла перед ней, затем толкнула ее что было силы.
Не помню, был ли кто-то в коридоре, помню только, что дверь была открыта, что я вошла в кабинет и что Синяя Борода сидел там, сгорбившись, как старичок, над ноутбуком и грудой страниц с текстом, испещренным пометками.
Помню, как захлопнула дверь, как подняла карту над головой и бросила ее на него, на стол, на компьютер.
Помню, как закричала:
— Мучитель! Убийца! Сволочь! Ты убил… Вы убили Камиллу! Моего брата….мою сестру…! Готовься… я вас убью!!!
Помню, как он встал, в глазах растерянность, волосы взлохмачены, борода всклокочена. Не помню, прикасался он ко мне или нет, помню, что я вдруг очень испугалась, испугалась его, и отпрыгнула к шкафу. Помню, как съехала по шкафу на пол и заплакала, закрыв голову руками.
Помню, я подумала: я его убью, я умру, я хочу его убить, я хочу умереть.
Помню, я услышала, как он подошел ко мне.
Помню, я подумала: пусть доведет до конца. Пусть доведет до конца грязную работенку, которую начал.
Помню, как загрохотал стул.
Помню, как я услышала, как что-то упало на пол.
Помню, я открыла глаза и увидела Франца Карму, мертвенно-бледного, стоящего передо мной с картой Камиллы в руках.
Помню, он дышал очень часто и громко, как человек, которому не хватает воздуха.
Помню, как открылась дверь и на пороге появилась Алина. Помню, Карма сказал: «Прошу тебя, оставь нас».
Помню, как он тяжело опустился на стул и сказал: «Позволь я тебе все объясню».
Я вскричала: «Замолчите! Тут нечего объяснять. Вы мне солгали. Вы скрыли от меня, какой вы на самом деле палач!»
Я почувствовала, что постепенно страх стал уступать место ярости.
Помню, он пытался сложить обратно листки, выпавшие из карты, он ничего не видел, потому что был без очков, которые упали на пол. Помню, он покачал головой:
— Ты не можешь быть сестрой Камиллы… У нее была сестра, старшая… А их мать больше не могла…
Помню, как выражение его лица резко изменилось. Он все понял.
— Твоя мать — Мари! Камилла была твоим братом…
Помню, как я мгновенно оказалась на ногах, с мечом в руках, готовая броситься на дракона, и крикнула:
— Кто вам сказал, что это был мальчик? Как вы смеете говорить, что это был мальчик, когда вы…
— Это он мне сказал.
Мой гнев моментально улегся, как будто кто-то сильно ударил меня по лицу. Я медленно подошла к окну: «Говорите».
Дракон
Я хотел быть хирургом. Хотел оперировать, чтобы исцелять. Удалять опухоли, заменять больные органы здоровыми, зашивать раны, исправлять… аномалии.
У меня не было какого-то особого предпочтения, я хотел заниматься всем. Я не торопился. Я сказал себе, что однажды найду свой путь. Я принял участие в конкурсе в интернатуре и был принят… на очень хорошую должность.
Я был учеником Ланса и сразу полюбил этого великого человека. Он был забавным и чутким, непревзойденным хирургом, а уж в том, чтобы сидеть у постели больного, держать его за руку и успокаивать перед операцией, ему не было равных. Он был добрым и честным. Я хотел быть похожим на него. Когда меня определили в интернатуру, я выбрал урологию. Поскольку я был на очень хорошем счету, агреже, Мангель, второе лицо отделения, взял меня к себе и начал обучать.
Он был хорошим хирургом.
Но тяжелобольным человеком.
Он был помешан на хирургии половых органов. Зная, что это невозможно, он все равно мечтал быть первым, кто пересадит пенис и яички, которые будут функционировать на сто процентов. В то время как Ланс пересаживал почки, восстанавливал мочевые пузыри и лечил рак, Мангель калечил и уродовал все, что попадалось ему под руку. Он при каждом удобном случае отрезал у мальчиков крайнюю плоть. Вырывал простаты всякий раз, когда мужчина жаловался на то, что ему больно мочиться. Оперировал импотентов, вставляя им в член подвижное ребро, извлеченное из грудной клетки. Но его настоящей страстью были дети третьего пола.
