Мартин Винклер - Женский хор
Я остался с ним и держал его за руку. Через несколько минут он заснул. Я убрал в карман шприц и пустые ампулы, вышел из палаты, закрыл дверь и пошел к медсестрам. Когда я вернулся в палату, все было кончено.
Да, Джинн, я убил Камиллу. Теперь ты знаешь, как я это сделал.
По какому праву вы так поступили?
Он не знал, что говорил.
Вы могли попробовать остановить эту адскую машину…
Вы позволили собой манипулировать. Ребенку.
Как вы могли?
— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал Франц. — Как я мог присвоить себе право сделать то, что сделал? Впрочем, кто докажет, что все было именно так, как я рассказал? Кто докажет, что я сказал правду?
Я не ответила.
— Правильно, никто. Это знаю я один. Я живу с этим один уже почти тридцать лет. Я никому об этом не говорил. Даже Оливье. Даже Алине.
У меня пересохло во рту.
— Поэтому вы ушли из хирургии? — прорычала я. — Вы чувствовали себя виновным в убийстве человека?
Я сказала это, чтобы заставить его защищаться и оправдываться. Я надеялась, что он назовет массу оправданий, и тогда я смогу швырнуть их ему обратно в морду, одно за другим. Но он опустил голову и, помолчав, ответил:
— Ты не поймешь, но, даже если я никогда не прощу себе того, что убил Камиллу, я не сожалею о своем поступке. — Увидев, что я действительно его не понимаю, он покачал головой и продолжил: — После его смерти я часы, дни, недели ходил как зомби. Я не знал, что делаю, чего хочу, а еще меньше — кто я такой. Я думал, что занимаюсь этой профессией для того, чтобы лечить и восстанавливать. Но в случае с Камиллой я не сделал ни того, ни другого. А потом однажды, не знаю когда, Мангель остановил меня в коридоре и, хитро улыбаясь, сказал: «У меня есть для тебя интересный случай. Один педиатр только что сообщил мне о рождении младенца неопределенного пола. Очевидно, потребуется наше вмешательство. Иначе этот ребенок и его родственники будут страдать всю жизнь. Осмотри его и сам реши, как его оперировать. Я тебе полностью доверяю». Помню, я ответил как во сне: «Вы знаете, кто это — мальчик или девочка?» — «Нет, какая к черту разница?!» — «Как же мы узнаем, не изуродуем ли мы его? Хотя мы изуродуем его в любом случае…»
Он улыбнулся, положил руку мне на плечо и сказал: «Да, придется рискнуть. Но будь уверен, если это мальчик и если он придет и попросит его исправить, ты будешь как раз тем человеком, который ему нужен, чтобы пришить новые яйца».
Тогда я понял, что мне никогда не справиться с этими мясниками и кровопийцами. Их всегда будет больше, и они всегда будут сильнее меня. Каждый раз, когда я буду говорить: «Я отказываюсь оперировать», найдется кто-то, кто сделает это вместо меня. Я выбрал урологию, чтобы лечить, а не для того, чтобы калечить половые органы, и уж точно не для того, чтобы пришивать яички или, хуже того, искусственный пенис вместо того, что я ампутировал двадцатью годами ранее! Я не мог там оставаться, смотреть на то, как они калечат детей, и, видя, как эти дети мучаются, облегчать совесть, своими руками избавляя их от страданий. Я не мог ни остаться сообщником, ни превратиться в мясника. Тогда я понял, что должен уйти. Но прежде нужно было как-то помочь ребенку, которого мне полностью доверили.
В роддоме меня встретил Оливье. Он очень боялся, что придет Мангель, и очень обрадовался, когда вместо него пришел я. Я его успокоил. Потом я пошел взглянуть на ребенка, и, увидев, как отец держит ее на руках — держит ее на руках? — и дрожит от страха, что ей причинят зло, я подумал: может быть, я совершу глупость, сказав отцу, чтобы он взял ребенка и бежал как можно дальше от моего скальпеля, но если это так, то я сглуплю с ними, а не против них. Я успокоил отца, посоветовал ему как можно быстрее бежать из больницы и воспитывать ребенка, смотреть, как он растет…
Что он такое говорит?
— Подождите… Ваша пациентка Альфа — это она?
— Да.
Какая чушь…
— Почему вы решили, что это девочка?
— Не знаю… — Он пожал плечами. — Я это почувствовал. Я держал ее на руках.
— Но вы этого не знали! — сказала я, охмелев от ярости. Внезапно я почувствовала себя в ловушке того, чего не понимаю.
— Нет, я этого не знал.
Теперь я заорала во все горло:
— Вы вообще ничего не знаете! Вы никогда ничего не знали! Вы даже не уверены, что то, что вы здесь делаете, идет кому-то на пользу!!!
Он посмотрел на меня, удивленной моей внезапной истерикой:
— Нет, ты права, я ничего не знал. А сегодня знаю еще меньше.
— И вы действительно верите, — пробормотала я, — что эта пациентка-мечта придет пожать вам руку? Что она вдруг возникнет здесь как по мановению волшебной палочки и скажет: «Это не страшно, мсье Карма. Вы правильно сделали, что убили Камиллу и отпустили меня, вместо того чтобы изуродовать, как его. Поздравляю вас! Вот мое благословение!» Так?
— Нет. Я думаю, что, заставляя себя ждать того, кто никогда не придет, я смиряюсь с тем, что никогда себя не прощу. Впрочем, единственный человек, который мог бы меня простить…
— Я никогда бы не смогла вам этого простить!
Он бросил на меня бешеный взгляд, и я знала, что этот взгляд не обманывает.
— Я сказал это тебе не для того, чтобы ты меня простила.
— Тогда для чего?
— Я сказал это, потому что ты хотела узнать, что произошло с Камиллой…
Тот, кто не ищет правды, — или трус, или идиот…
— …и потому что это нужно было сказать.
… но тот, кто молчит сознательно, — преступник.
Комната снова закружилась. Я стояла на манеже, вокруг меня по кругу неслись деревянные единороги.
На полу, среди разбросанных бумаг, лежала обложка белой безликой карты.
Может быть, это и есть недостающий элемент пазла?
Машинально, ни о чем не думая, я ее подняла.
Он белый, но на что-нибудь да сгодится.
— Ну же, — глупо сказала я. — Хватит плакать! Вы сможете снова прикоснуться к своей маленькой протеже. Держите! Я достала ее карту.
— Ее… карту? Как ты ее нашла?
— Ее нашла не я, а Рене, архивариус.
— Кто такая Рене? — растерянно спросил он.
Я не понимала, куда его положить.
— Неважно, — сказала я, притопнув. — Это ее карта, точно! Откройте ее, и вы узнаете ее имя, сможете ее найти. Она наверняка обрадуется… может быть, она вас утешит (черт!), она…
Очевидно, он этого тоже не понимал.
— Ты ее читала?
— Боже, конечно нет! Вы же знаете, я никогда этого не сделаю! Это была не моя пациентка, а ваша! Вы убили моего брата, но вы мне его вернули. Прочтите эту проклятую карту! Я хочу… расквитаться с вами!
Он снова покачал головой и долго смотрел на карту, прежде чем ее открыть.
Что я здесь делаю? Я должна отсюда уйти. Я не должна позволить твоему мучителю, Камилла, себя разжалобить…
Я отошла от Кармы и преодолела пространство, отделявшее меня от двери, чтобы раз и навсегда уйти из его жизни и изгнать его из своей.
Но, дотронувшись до ручки двери, я услышала стон. И как дура — чёрт! чёрт! — обернулась.
Франц открыл белую обложку. Пролистал страницы, одну за другой… раз, два… вздохнул, закрыл карту и положил ее на стол.
— Ну и? Теперь-то вы знаете, кто это? Вам ведь только это нужно!!!
Он с грустью посмотрел на меня:
— Нет, я не знаю, кто это. Я этого никогда не узнаю.
Что-то не так.
Я сделала шаг в его сторону:
— Это не ее карта?
Этот фрагмент не из этого пазла. Хотя форма у него подходящая.
— И да, и нет. Речь идет о ней, но это не ее карта, это карта акушерства. В ней не содержится ничего, что помогло бы мне ее найти. Здесь не упоминается ни ее имя, ни имя ее матери.
Может быть, стоит повернуть фрагмент другой стороной, Скарабей. Да, вот так…
— Но тогда… откуда вы знаете, что это ее карта?
— Здесь указано имя Оливье… и фраза, которую я написал на скорую руку, добрый хирург, желавший, чтобы их оставили в покое: «Половые органы без аномалий», а за ней — моя подпись. — Он увидел на полу синюю справку, которая оторвалась от карты, и наклонился за ней. — Я ее видел… на следующий день после смерти Камиллы. Я забыл, что это случилось примерно в одно время… — Он посмотрел на меня.
Я — королева дураков.
— Как ты смогла найти эту карту, не зная имени пациентки?
Я…
— Мне… не нужно имя. Достаточно даты.
— Какой даты?
— Франц, это я…
— Я знаю, что это ты, красавица, — воскликнул он, — но о какой дате ты говоришь?
