Магда Сабо - Старомодная история
Влюбленные вскоре попрощались и ушли. Элек Сабо снова встретился им возле Коллегии; едва ли не все свободное время он проводил в огромной библиотеке: отец его оставил Коллегии свои книги и всем детям был обеспечен свободный доступ в здание. От него я знаю: проходя мимо, они не заметили его. «Я подумал: наконец-то они договорились, — рассказывал Элек Сабо. — На лице у твоей матушки было нечто такое, чего еще никто никогда на нем не видел: она выглядела как человек, достигший желанной цели. Я был смертельно влюблен в нее — тем невыносимее было мне видеть это сияющее лицо. Я ходил вокруг нее много лет — и уж я-то не хуже, чем Штилльмунгус или Кубелик, знал, что такое твоя матушка. Что ж, теперь она получит то, о чем мечтала, — пустого, бездушного шута, который вдруг разбогател, как набоб. А я — что я: у меня только и было, что жалованье да куча долгов, и танцевать я не умел, ни карты меня не интересовали, ни казино, ни охота; а как я ненавидел приемы, господи! И все-таки я был уверен: матушка твоя заблуждается, я подхожу ей, только я, не Йожеф. Я вернулся в Коллегию, чтобы не попасться им на глаза».
Жаль, что он не подождал тогда хотя бы еще минуту: он бы увидел, как гаснет сияние в лице Ленке, которой он никогда не смел признаться в своих чувствах, настолько безнадежной казалась ему его любовь: не из-за Белы Майтени, конечно, а из-за Йожефа. Когда они повернули на Ботаническую улицу, Йожеф сказал, что у него тоже есть условие: сына Майтени он принимать не хочет, мальчик пусть останется с отцом. Если она с этим не согласна, то, к сожалению, от брака придется отказаться.
И тогда прямо там, на Ботанической улице, матушка вдруг увидела самое себя, крошечной девочкой в белом капюшоне и туфельках с лентами; ее выбросили из семейного гнезда, отдали на воспитание Мелинде, и та воспитывала ее, пугая Хромым, воспитывала ночными страхами, зажатыми под мышками книгами; перед мысленным взором матушки появилась Эмма Гачари, которая, как она была убеждена, отказалась от нее, отдала ее чужим людям. И победоносная мелодия, звучавшая в салоне, смолкла; но девчонка в короткой юбчонке все еще не понимала, какое несчастье, что она полюбила этого человека, который сначала отказывается от нее по приказу родителей, из-за денег, а теперь вот ставит перед ней такое бесчеловечное условие. Она лишь думала о том, сколь безнадежны все ее попытки добиться счастья: ни монастырская школа, ни музыкальная ей не помогли, а тот, кто ее любит, не желает терпеть рядом с собой сына Белы Майтени, который, бедняжка, вообще не появился бы на свет, если бы в свое время, пока еще не было поздно, Йожеф решился бы пойти против воли своей семьи. Больше они не говорили о браке; матушка, придя домой, бросилась целовать маленького Белу, словно тот только что выздоровел после тяжелой болезни. Йожеф долго не появлялся в доме Майтени.
После 23 мая, когда Италия вступила в войну, Агоштон Барток взял свой дневник лишь 6 октября. Запись звучит довольно оптимистично: австро-венгерские и немецкие части завершили оккупацию Сербии. «В 1915 году никто из нашей семьи не уезжал на летний отдых».
Как ни странно, летом 1915 года путешествует лишь одна Ленке Яблонцаи: у маленького Белы в течение некоторого времени каждый день после обеда резко поднимается температура, врачи не могут понять причину, матушка приходит в ужас — как в свое время приходила в ужас Йозефа Хейнрих, услышав кашель кого-нибудь из своих детей. Ольги с самой весны нет в городе, Бела Майтени и в лучшие времена был не ахти каким путешественником; и вот матушка одна, с малышом на руках, отправляется в полную опасностей дорогу, в Будапешт; тревога за ребенка заставляет ее даже пойти на контакт с кругом Эммы Гачари. Измученного обследованиями, беспрерывно плачущего Белушку нельзя держать в гостинице, и матушка пишет Лейденфростам, просит устроить их на прием к хорошему врачу и предоставить ночлег на несколько дней. Лейденфрост, директор треста «Хандя», в год начала войны схоронивший Эржебет Гачари, встречает крестную дочь с искренней радостью, маленький Бела неожиданно легко привыкает к окружению Лейденфростов, чудеса большого города отвлекают его внимание от обследований — которые, кстати, так и не выявляют никакой болезни. Скачки температуры еще несколько лет мучают мальчика, затем прекращаются так же внезапно, как начались. У Ленке есть своя тема для разговора с крестным отцом: со смертью купецкой дочери Эмма Гачари перестала получать деньги, и хотя Ленке из писем матери к Пирошке и Иренке знала, что вдова их отца нашла какой-то выход, она все же хочет добиться ясности в этом вопросе. Лейденфрост успокаивает ее: он сам нашел Эмме должность в одном из кооперативов «Хандя», пока у нее все в порядке, дебреценцы могут не тревожиться за ее судьбу. Ему хочется свести наконец мать и дочь, но ничего из этого не выходит: Ленке Яблонцаи вежливо выслушивает его аргументы, в чем и почему она не права, осуждая несчастную Эмму, но отвечает, что не видит оснований для встречи; судя по всему, она просто не верит ему. (Судьба Эммы Гачари, кстати говоря, окончательно пошла под откос в начале двадцатых годов, со смертью шурина: «Хандя» отказывается от ее услуг, за спиной у нее больше никто не стоит, она вынуждена просить помощи у дочерей, живет то у одного сына, то у другого. Последний период ее жизни, когда она могла выносить свою судьбу лишь с помощью морфия, столь смутен, что даже Пирошка, чаще других встречавшаяся с матерью, не могла сказать о нем ничего вразумительного.) Пока Ленке находится в Пеште, ей пишет письмо Белла, дважды — муж, и даже Элек Сабо — очевидно, после какого-то особенно веселого вечера — посылает ей красивую открытку. Должно быть, он был очень уж пьян, так как на открытке, изображающей какую-то очаровательную смуглянку, написал совершенную бессмыслицу: «А волосы у нее светлые».
Дневниковые записи отца Беллы не упоминают ни проигранных сражений на восточном фронте, в результате которых уже потеряны две трети наших войск, ни вторжения русских, ни новых операций при Изонцо, где в период до 6 октября состоялись две грандиозные битвы: в первой ста тысячам итальянцев противостоят всего пятьдесят тысяч солдат австро-венгерской армии и бывают дни, когда им приходится отбивать по двадцать две атаки; во второй же напор четвертьмиллионного неприятельского войска с пятьюстами тридцатью тремя пулеметами и восьмьюстами шестьюдесятью пушками сдерживают семьдесят восемь тысяч венгерских и австрийских солдат. Бартоков, кроме судьбы находящихся на фронте родных и друзей, больше всего занимают перипетии жизни Ленке Яблонцаи. Внучку Марии Риккль они любят, как свою, и хотя предстоящий развод весьма огорчает этих глубоко религиозных людей, они тем не менее искренне желают, чтобы матушка обрела наконец душевный покой, пусть даже на чуждой им дороге. Однако, как во многом другом, Ленке не везет и здесь: то, что для других просто и занимает всего несколько месяцев, для нее становится нескончаемой, зачастую унизительной волокитой, которая к тому же едва не приводит к полной неудаче. 6 сентября 1915 года Белла пишет мужу: «Милый мой, хороший Мони! Только что ушла Ленке, и я смогла наконец после сегодняшнего беспокойного дня сесть за письмо. Утром мы ходили с обоими Белушками записываться. Пирибауэр посоветовал учить их еще и музыке, так что я теперь собираюсь в музыкальную школу. Все огромные события! Деньги я получила в полдень, но как хорошо было бы вместе считать их, распределять, откладывать. Так хочется к тебе! Очень жалею бедненькую Ленке. У Белы обнаружили катар обеих верхушек легких (они никому не говорят об этом), Брукнер считает, что тут поможет только санаторий. Ждут домой Ольгу: может, она что-то придумает. Болезнь Белы может перечеркнуть все планы Ленке. Планы эти никак не сочетаются ни с денежными, ни с телесными неурядицами Белы. «Против судьбы не пойдешь!» — сказала бедняжка». Когда, изучая почту Бартоков, я наткнулась на это письмо, последняя фраза заставила меня вздрогнуть. Мелинда не раз рассказывала мне, что купецкая дочь именно этими словами встречала постигающие ее удары: «Против своей судьбы не пойдешь!»
У Белы Майтени, конечно, речь идет не просто о катаре верхушек легких, а все о том же наследственном семейном туберкулезе, который именно сейчас начинает развиваться с ужасающей быстротой. Беда, постигшая этого молодого еще — ему всего тридцать три года — мужчину, становится бедой для всех. Внезапно оказывается под вопросом замужество Мелинды, а для злых языков в городе отнюдь не все равно, чем завершится начавшаяся на горе идиллия, — странное сожительство и без того уже основательно потрепало доброе имя всех троих. В довершение всего в Дебрецене нет Ольги; матушка пишет ей письмо, прося о помощи, и одновременно заявляет, что в сложившейся обстановке она не может разводиться, она не оставит, не имеет права оставить больного Белу. Бела Майтени уже во второй раз помимо собственной воли закрывает Ленке Яблонцаи все пути; Мелинда после слов Ленке устраивает истерику, кричит, что ей Бела хорош и больной, даже умирающий, она не откажется от него, она хочет стать его женой, пусть Ленке разводится, пусть отдаст его той, которая любит его по-настоящему. Майтени, чувствуя дыхание смерти, просветленный, смотрит на двух женщин, спорящих о том, кому из них должно принадлежать его несчастное, больное тело. Ольга, приехав домой, быстро решает судьбу брата, поместив его в туберкулезный санаторий в Татрах, Мелинду же убедительно просит уехать в дом на горе и привести в порядок свои нервы — сбор урожая в этом году и так будет непростым, сезонные рабочие все в армии; матушку она успокаивает: ничего еще не потеряно, как-нибудь, если бог даст, все уладится.
